Нас Партия великая ведет 1 страница

Александр Дмитриевич Чуркин Николай Федорович Григорьев Н. Гольдин Ю. Герман Борис Маркович Раевский Алексей Константинович Крутецкий Святослав Владимирович Сахарнов В. Каширин Эдуард Юрьевич Шим Лев Борисович Стекольников Михаил Логинович Сазонов Ммхаил Макарович Колосов Константин Игнатьевич Высоковский Екатерина Владимировна Андреева Наталья Иосифовна Грудинина С. Атрыганьев Радий Петрович Погодин Р. Красильщикова Лев Владимирович Брандт Сергей Васильевич Погореловский Б. Молчанов Вадим Петрович Кузнецов Елена Николаевна Верейская Иван Иванович Демьянов П. Ездаков Г. Первышев Аскольд Львович Шейкин Игорь Августович Ринк Надежда Михайловна Полякова Юрий Дмитриевич Клименченко Елена Ивановна Кршижановская Р. Михайлов Микола Нагнибеда Петрит Мезези Уильям Фостер Арнольд Цвейг Людвик Ашкенази А. Садовский Алексей Дмитриевич Антрушин М. Соловьева Ксения Алексеевна Меркульева М. Мамедова Т. Тихова А. Чистовский Лев Васильевич Успенский Р. Берилов Михаил Павлович Лободин Владимир Александрович Лифшиц Якоб Томм Ян Райнис Андрей Петрович Шмульян А. Усанова Александр Александрович Валевский Екатерина Васильевна Серова Е. Успенская Вениамин Яковлевич Голант Ольга Федеровна Хузе

Литературно‑художественный альманах «Дружба», № 4

 

 

Литературно‑художественный альманах

«Дружба», № 4

 

 

 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, СТИХИ, СКАЗКИ

 

Александр Чуркин

Нас Партия великая ведет

 

 

Нас Партия великая ведет,

Всех на великий подвиг окрыляя.

И солнце лучезарное встает,

Нам путь большого счастья озаряя.

 

Мы с Партией великою идем

Дорогой ясной к цели благородной.

Мы с гордостью и радостью поем

О нашей дружбе светлой, всенародной.

 

Годами эта дружба скреплена,

Она в сердцах народов нерушима.

В борьбе, в боях испытана она,

И с нею мы навек непобедимы!

 

Мы с Партией идем, мы ей верны,

Она – могучий светоч нашей жизни.

Нам правдой Ленина освещены

Пути к вершинам светлым коммунизма.

 

 

Н. Григорьев

Ленинский броневик

 

Было раннее утро, когда Алеша вышел из автобуса на Театральной площади. В двух кварталах отсюда – улица Писарева. А вот и дом, указанный в билетике справочного бюро.

Недавно Алеша со школьными товарищами побывал в музее Ленина, который открылся в Мраморном дворце. Здесь бережно собрано всё, что связано с памятью о великом вожде, – рукописи, книги, личные вещи Владимира Ильича.

Но где же знаменитый броневик? В музее его не оказалось. Ребята гурьбой отправились в райком комсомола. Там сказали: дело, мол, не заброшено, броневик ищут.

Алеша только что закончил школу, впереди свободное лето – и вдруг такой случай: ищут броневик, с которого в 1917 году у Финляндского вокзала выступил Ленин! «Вот на чем испробовать свои силы, волю, характер… – решил Алеша, – а главное, это же так важно: отыскать ленинский броневик!»

Долго в раздумье бродил он по городу, строя различные планы поисков исторической машины, и сам не заметил, как очутился на площади перед Финляндским вокзалом.

В нескольких шагах возвышалось ступенчатое сооружение из полированного камня. Была уже ночь, задумчивая белая ночь, которая так незаметно сменяет июньский день в Ленинграде. Алеша остановился, любуясь живой игрой света и теней на камне. В зеркальных гранях его отражались разноцветные огни быстро мчавшихся поздних трамваев. Юноша поднял голову и тут только вполне понял, где он находится. На гранитном подножии высилась бронзовая фигура Ленина. Владимир Ильич весь подался вперед: ноги широко расставлены, ладонь вытянутой вперед руки энергично повернута вниз, большой палец оттопырен… Памятник изображал Ленина, говорящего речь с броневика.

Рассеянно скользя взглядом по граниту, Алеша не сразу отдал себе отчет в том, что он видит здесь что‑то новое для себя. Бронзовый овал, врезанный в гранит, – это как бы башня броневика. А сбоку башни два небольших, тоже бронзовых, щитка – словно распахнутые створки небольшого окошка. Щитки изображают, догадался Алеша, пулеметную амбразуру.

Открытие его заинтересовало. «Странно, – подумал он, – ведь я бессчетное количество раз видел памятник… На лыжную вылазку – с Финляндского вокзала; летом по грибы, ягоды – опять отсюда… И обязательно хоть взглядом поприветствуешь Ильича. Как же я не замечал такой детали в памятнике?» И Алеша объяснил себе это единственным: Ленину смотришь всегда в лицо, а не под ноги.

Он продолжал разглядывать щитки. «Любопытно, очень любопытно…» И вдруг подумал: «А почему, интересно, скульптор их приделал?»

Видывал Алеша бронемашины – и в майский праздник и в октябрьский по городу проходит боевая техника. Тут уж каждую машину осмотришь. И, вспоминая сейчас устройство броневиков, Алеша готов был поспорить на что угодно, что предохранительные щитки ставятся не на каждой пулеметной башне. Не очень‑то, значит, и нужны!

Почему же скульптор изобразил на памятнике башню со щитками? Не просто башню, а именно со щитками? Ради украшения?

«Но ведь это памятник Ленину, – продолжал рассуждать Алеша, мысленно споря со скульптором. – И Владимир Ильич изображен не вообще на броневике, а на той самой машине, с которой он говорил речь у Финляндского вокзала. Уместна ли здесь вольность?»

«Нет, неуместна! – вдруг решительно ответил себе Алеша, и у него заколотилось сердце от волнения. – Ведь если это не вольность скульптора, то в таком случае… В таком случае скульптор твердо знал, что он лепит! Может быть, перед ним был броневик?»

И Алеша решил наутро же разыскать скульптора.

Поднимаясь, этаж за этажом, по лестнице, он слышал за стеной заводские шумы. Последняя площадка, дверь на чердак – и Алеша, озадаченный, остановился на пороге: под стеклянным куполом крыши цветочная оранжерея… Но это была только минутная иллюзия. Вглядевшись, он не обнаружил вокруг ни одного живого цветка; это разостланные на полу декорации создавали пестроту и праздничность Здесь их чинили, обновляли и рисовали заново для ленинградских театров.

В мастерской работал человек, который ему нужен. Вскоре Алеша увидел и самого скульптора. Звали его – Сергей Александрович Евсеев.

Он был в свободной, до колен, блузе без пояса, какие обычно носят художники. Лицо красивое и приятное, с каштановыми, в виде пары веретен, усами. Густые волосы зачесаны назад, а когда он наклонял голову, – прядями падали на высокий лоб.

– Извините, – деликатно направил он разговор, – я не расслышал: вы откуда?

Алеша назвался и, не теряя времени, перешел к делу.

– Ведь это же правда, – сказал он, – что вы создали памятник Ленину у Финляндского вокзала?

Скульптор кивнул, но тут же сделал поправку:

– Авторов трое: архитектурную часть выполнили академик Владимир Алексеевич Щуко и архитектор Владимир Георгиевич Гельфрейх. А ваш покорный слуга лепил фигуру…

Он помолчал, раздумывая.

– И это неточно! – Сергей Александрович откинул прядь волос со лба. – Даже при наличии такого крупного мастера, как Щуко, вдвоем мы едва ли решили бы задачу… Учтите: воздвигался первый в социалистической стране монументальный памятник. И кому! Вы представляете масштаб задачи? Ленину!

Сергей Александрович рассказал, что в мастерскую приходил и путиловский слесарь, и токарь с судостроительного, и ткач, и моряк, и железнодорожный машинист. Из Москвы приезжали члены правительства. Собравшись в тесный кружок, ученики Ленина, старые большевики, проводили в мастерской вечера, а нередко и ночи, рассказывая о великом вожде.

Алеше не терпелось вставить слово, – не памятник интересовал его, а броневик.

– Сергей Александрович, а вот на башне у памятника щитки. Это вы для украшения или…

Сказал – и замер. «Если для украшения, – пронеслось у него в голове, – тогда всё рухнуло!»

Скульптор сделал большие глаза.

– Что вы… Как бы я мог… Это точная деталь.

– Точная?… Значит… Сергей Александрович! – вскричал Алеша в восторге. – Вы видели броневик?

Скульптор, несколько смущенный, развел руками.

– К сожалению, не довелось.

– Но тогда как же… – пробормотал Алеша, не в силах скрыть огорчение.

Скульптор улыбнулся.

– Если вас, – сказал он, – интересует эта сторона дела, извольте: в руках у меня был чертеж башни броневика.

– Чертеж?… – Надежда, кажется, возвращалась к Алеше. – А где он, можно посмотреть?

– Можно ли видеть чертеж? – Скульптор с любопытством посмотрел на юношу. – А зачем вам?

Алеша замялся. Признаться в своей затее – а ну, как поднимет на смех! Но делать было нечего. И он честно рассказал, как есть.

Скульптор не рассмеялся.

– Чертежа‑то нет… – сказал он и задумался, приложив руку к губам, отчего усы его коснулись носа. – Ведь тому двенадцать лет. Памятник сооружен в 1926 году. Насколько помню, это был даже не чертеж, а просто беглый набросок общего контура башни с основными деталями. Мне, лепщику, только взглянуть – больше для дела ничего и не требовалось. Нет, рисунок не сохранился.

Алеша не отступался.

– А, может быть, вы вспомните, – сказал он, – откуда этот рисунок, где его достали?

– Это идея! – Скульптор встрепенулся и весело закивал. – Идемте. Я дам вам адрес. – И зашагал, широко размахивая руками.

Алеша устремился было за ним – да тут же споткнулся на гладком месте: с половицы предстояло шагнуть в воздушную бездну. Перед ним, насколько хватал глаз, расстилалось голубое небо с кучевыми облаками.

– Идемте, идемте, – подбодрил его скульптор и смело зашагал по облакам.

Ничего не оставалось делать. Преодолевая отвратительное ощущение, что портишь чью‑то работу, Алеша на цыпочках, балансируя, пошел вслед за скульптором.

Тот обернулся:

– Это декорация из «Руслана и Людмилы». Помните сцену: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»?

– Однако же мы заследили декорацию.

– Полотно пойдет в переработку. Здесь будут скалы для «Демона».

По скалам, тем более будущим, Алеша зашагал уже смелее.

Они остановились за перегородкой, которая отделяла часть помещения от зала с декорациями.

– Моя мастерская, – торжественно провозгласил скульптор, закрывая за собой дверь, и Алеша увидел картонных рыцарей, надменно ставших около стен, гладиаторов, королей, а также отдельные головы из гипса, белые, черные или позолоченные, теснившиеся на полках, подоконниках и по углам.

– Прошу садиться, – и скульптор указал на диван, а сам принялся рыться в столе, выдвигая и с треском захлопывая многочисленные ящики.

– Вы хотели знать, – говорил он при этом, – откуда взялся чертеж башни броневика. Я получил его от своего руководителя работ, академика Владимира Алексеевича Щуко…

Наконец он разыскал алфавитную книжку, которой, видно, не часто пользовался, и написал Алеше адрес.

– Сейчас Владимир Алексеевич в Москве, он строит новое здание Всесоюзной библиотеки имени Ленина. Конечно, очень занят. Но человек он обязательный – не сомневаюсь, что ответит.

Алеша аккуратно сложил записку и стал прощаться. Но скульптор, улыбаясь, задержал его.

– Нет, юноша, мастерскую скульптора вам так просто не покинуть, – и он вынул из шкафа маленькую глиняную статуэтку. Затем осторожно поставил ее на стол.

Это было изображение Ленина. Алеша, облокотившись о край стола, стал рассматривать статуэтку, между тем как скульптор, чуть притрагиваясь к ней, поворачивал ее то одной стороной, то другой. Маленькая вещица имела очень близкое сходство с гигантской бронзовой фигурой на площади у Финляндского вокзала.

Алеша высказал свое мнение.

– Да, это так, – кивнул скульптор. – Впрочем, появилась она совершенно независимо от памятника…

Сергей Александрович рассказал, как в ночь после смерти Ленина он не мог заснуть и тогда сел к столу. А к утру была готова вот эта статуэтка.

Каждый по‑своему пережил великое горе утраты… Поэт выражает свои мысли и чувства в стихах, композитор – в музыке, художник – в красках, скульптор – в глине, гипсе или мраморе.

И еще раз Сергей Александрович удержал гостя.

– Позвольте, а знаете ли вы, что это за комната?

Он вышел на середину мастерской.

– Вообразите, что под ногами у нас нет пола. Смотрите на меня.

И он зашагал вдоль стен, объясняя:

– Пол в этой комнате был разобран… вот до этих пор, вот до этих. Два верхних этажа здания соединили в один. Здесь происходила лепка фигуры Ленина. Иначе бы она не уместилась.

И он рассказал, как шла работа.

Прежде всего взялись за дело слесари и кузнецы. Они изготовили массивную металлическую площадку и установили ее на роликах. Это давало возможность поворачивать скульптуру для осмотра. А чтобы глина не обрушивалась, лепка происходила на кованом каркасе. И по мере того, как фигура вырастала, ее обносили со всех сторон деревянными лесами, как при постройке зданий. Внизу рабочий разминал смоченную водой глину и в бадье подавал на леса скульптору.

Это специальная глина. Сергей Александрович положил перед Алешей сухой комок зеленовато‑пепельного цвета и рассказал, что добывается лепная глина близ Ленинграда, у Пулковских высот, а славится среди скульпторов чуть ли не по всей стране. Глина свободна от примесей, очень пластична, то есть вязка, послушна в руках, а при высыхании не растрескивается.

После этого он показал свой инструмент. Лепят только руками, окуная их то и дело в полубочонок с водой – «окоренок». Но для уплотнения накладываемой на каркас глины применяются деревянные молотки, самые простые, какие можно встретить в руках людей многих профессий. Другое дело – стек!

Стек, на языке скульпторов, – небольшая палочка, мягко изогнутая в виде ложки. Размеры и фасоны различны. Употребляются стеки при работе над подробностями лица, рук, костюма.

Алеша перебирал на столе звенящие от сухости палочки, когда скульптор вынес из шкафа еще один стек; этот был темного пальмового дерева.

Осмотрев коричневую пахучую палочку, Алеша бережно возвратил ее. Он понял, что за вещь побывала у него в руках.

– А эта глина тоже сохранилась с тех пор?

Скульптор разломил комок пополам, половину подарил Алеше, остальное спрятал.

Отвечая на вопросы гостя, Сергей Александрович рассказал, какой путь прошла глиняная статуя, прежде чем превратилась в памятник на площади. Путь таков: сначала глиняную модель, как говорится, «одевают в шубу» – обмазывают всю толстым слоем алебастра. После того, как алебастр затвердеет, его, разламывая по кускам, снимают с модели, получая ее обратный отпечаток. Затем в этой алебастровой форме отливают модель уже из алебастра. Эта модель много прочнее глиняной. Ее уже можно доставить на завод. А там опять делают обратный отпечаток модели, но уже в земле. Металл льют в земляные формы..

– Идея! – вдруг воскликнул скульптор и подмигнул Алеше. – Вот с кем вам надо познакомиться: с Юлкой! Оскар Оскарович Юлка, старый большевик, лично знал Владимира Ильича. Уж он‑то вам расскажет про броневик!..

 

* * *

 

В назначенный день Алеша задолго до условленного часа уже прогуливался перед калиткой с вывеской: «Театральная декоративная мастерская».

В кармане у него лежала телеграмма из Москвы, – первая, полученная им в жизни. Когда разносчик с кожаной сумкой на боку и с железной тростью в руке решительно, словно имеющий какую‑то высшую власть над судьбами людей, вошел к нему в комнату и сухо спросил: «Вы Саввушкин Алексей Петрович?» – Алеша от волнения не смог членораздельно ответить. Ему вдруг вспомнилось детство, и такой же бесстрастный человек перед дверью соседки, и внезапный плач и крики женщины… Тогда ему сказали: «Это принесли телеграмму. У Анны Павловны кто‑то умер».

Но в руках у Алеши был ответ на его же собственную телеграмму академику Щуко. Смекнув это, он облегченно вздохнул, однако не сразу решился распечатать сыроватый, пахнувший непросохшим клеем, бланк. Что в нем? Может, академик давным‑давно забыл всю эту историю с чертежом. Мало ли чертежей перебывало у него в руках? Прошло двенадцать лет…

Алеша, помедлив, набрался духу и решительно сорвал ярлык, расправил сложенный в гармошку бланк с наклеенными строками и, к своему недоумению, не обнаружил подписи академика… Под текстом – какая‑то совсем неизвестная фамилия.

Писал секретарь академика Щуко. Он извещал, что академик в отъезде – не то на Урале, не то на Кавказе, – где подбирает мрамор для строящейся по его проекту Всесоюзной библиотеки имени Ленина.

«Возвращении академика Москву, – говорилось в телеграмме на особом, без предлогов, телеграфном языке, – будет доложено вашем запросе точка ждите личного ответа академика точка».

В тот же день телеграмма пошла по рукам товарищей Алеши, и ребята выразили немало восторгов по поводу смелых начинаний их изобретательного друга. Предпринятые Алешей шаги были единодушно одобрены. Однако возник спор: следует ли откладывать поиски броневика до возвращения академика? Сам Алеша не успел еще об этом подумать, но от ребят услышал весьма дельные соображения. Большинство сошлось на том, что ждать ответа – значит бездействовать, а это рискованно. Ведь неизвестно, когда академик будет в Москве. Между тем уже лето. Будь зима, можно бы и не тревожиться: под снежными сугробами никто не пойдет собирать металл. Но лето – самая пора для утильщиков. Никто не знает, где эта старенькая машина. Но попадись она на глаза не только утильщику, а любому хозяйственному человеку – и пропала… «Чего же, – скажут, – добру валяться, когда стране нужен металл!» И, по неведению, отправят исторический броневик на завод, в переплавку. Может это случиться? Может, причем и сегодня, и завтра, и каждый день. Нельзя откладывать поиски!

Перемахивая по крутой каменной лестнице через две и три ступеньки, Алеша на одном дыхании взбежал наверх, постучался к скульптору и, к своему удивлению, уже застал у него гостя. Неужели опоздал? Нет, часы на браслетке исправно тикали. Как видно, старые друзья сошлись пораньше, чтобы побыть вдвоем до делового разговора. Сидели они рядышком на диване и вполголоса беседовали.

Оба обернулись на скрип двери, и Алеша с жадным любопытством уставился на Юлку. Трудно было определить его возраст. Щеки полные, розовые, а сам лысый – только на темени, коричневом, как у очень старых людей, торчал одинокий седой хохолок.

– Здравствуйте… – сказал старик, в свою очередь вглядываясь в Алешу и отвечая на его приветствие. Он произнес это не по‑русски мягко: «а» прозвучало как «я», «у» как «ю».

Старик встал, точнее сказать, вспорхнул с дивана – так легко это у него получилось – и, мелко и быстро шагая, пошел навстречу Алеше. Он представился, солидно сказал, что вот уже скоро пятьдесят лет, как работает кожевником, и подал руку – жесткую, мозолистую и несоразмерно большую при его маленьком росте. От его рукопожатия Алеша чуть не вскрикнул, подумав с досадой: «Схватил, словно бычью кожу мнет…»

– Как зовут? – спросил Юлка, приставив ладонь к ушной раковине и глядя Алеше на губы. – Альоша? – Он дружелюбно потрепал его по плечу: – Молодец, Альоша! Умеешь терпеть. Не запищал. Есть выдержка!

Скульптор, смеясь, поглядывал то на одного, то на другого.

– Это у него, Алеша, проба людей, у Оскара Оскаровича… – И помахал в воздухе кистью руки: – Упаси меня боже еще раз попасть в его клещи! Еще от первого знакомства рука не оправилась…

Юлка с шутливым презрением зашипел на друга, сделавшись на мгновение похожим на моржа:

– И не стыдно вспоминать? Фу‑у!.. Сам закричал как зарезанный, потом в обморок упал как дама…

– Ну уж и в обморок! – поспешно отвел скульптор обвинение и строго посмотрел на Алешу, как бы предостерегая его от легковерного заключения на свой счет.

Все трое расположились на диване.

– Вот этот человек и расскажет вам о Владимире Ильиче, – сказал скульптор, наклоняясь к Алеше, но достаточно громко, чтобы услышал и Юлка.

Старик пошарил рукой за диваном, извлек оттуда старинный и громоздкий полинявший зонтик и оперся на него, как на трость; вздохнул, помолчал и с грустью добавил:

– Нам, старикам, только и осталось что рассказывать… А молодым… «Молодости не воротить, а старости не сбыть», – говорит мудрая русская пословица…

– «Не избыть», – поправил его скульптор.

Юлка простодушно улыбнулся:

– А я как сказал?… – И рассмеялся: – Как ни скажи, а всё равно я старик‑старикашка!

Наступило молчание.

Оскар Оскарович встал, прошелся, опираясь на зонтик, по комнате, потом опять сел.

Алеша слушал спокойный, ровный, с мягким финским произношением говорок. Временами казалось, что в голосе слышится журчанье ручья. Это впечатление еще больше усилилось, когда Алеша вспомнил, что родина старого большевика Оскара Юлки называется «Страной озер» (Суоми). Глаза его остановились на добром старческом лице рассказчика, и он уже не шевелился, стараясь не проронить ни слова.

1905 год. Таммерфорс. Любовно говорит старик об этом городе, называя его по‑фински – Тампере. И кажется Алеше, что он уже сам видит глубокие горные озера, вблизи которых стоит этот город, и слышит шум и всплески могучего водопада, дающего жизнь городу и его многочисленным заводам и фабрикам. Он видит дома, в стенах которых кирпичная кладка чередуется с гранитом, – и этот камень, выпиленный из самого тела гор, придает и домам, и улицам, и самому городу величественную суровость. И, быть может, именно для того, чтобы скрасить эту суровость, поэтический северный народ населил город стаями белоснежных ручных голубей, которых кормят на площадях дети, и трудолюбиво вырастил аллеи и парки, заставляя их жить в расщелинах скал.

Говорит Оскар Юлка, журчит его голос – и юноша видит вокзал с башней и часами на башне.

– Вокзал, – объясняет Юлка, чертя зонтиком на полу. – И прямо от вокзала улица… Потом идти через реку, потом налево… Расстояние? Владимир Ильич ходил бойко; его шагом минут двадцать пять… Если на гору не заглядится. А то стоит, любуется: красивая гора видна за городом – Пююнике.

Оскар Оскарович говорил о большевистской конференции в Таммерфорсе, которая происходила в декабре, в разгар революционных событий в России. Голос старого рабочего временами опускался до шопота, словно вдруг воскресала в нем настороженность против царских шпиков, которые выслеживали конференцию… Да, да, он, Оскар Юлка, кожевник, имел честь, наряду с другими надежными товарищами, охранять деловое спокойствие этого собрания.

Улица Халитускату, дом № 19. Делегаты поднимались на второй этаж. Здесь небольшой зал, отделенный от кафе, балкон. Но зимой не выйдешь на балкон освежиться. Оставалось, глядя из окон, любоваться аллеей каштанов, на которых, вместо лапчатых листьев, – шапки снега.

Алеше давно не терпелось перебить Юлку. Наконец он решился:

– А сами вы, Оскар Оскарович, разговаривали с Владимиром Ильичом?

Старик кивнул.

– А можно узнать – о чем?

– Можно. Владимир Ильич спросил, как мы изготовляем кожи на заводе, очень внимательно слушал.

Юлка улыбнулся, и выцветшие глаза его стали влажными. Молча притронулся он к руке Алеши, и так они сидели некоторое время неподвижно.

– Мать есть? – спросил старик. – Отец есть?

Рука старика лежала, как и прежде, поверх Алешиной руки, накрывая ее всю; взгляд прищуренных глаз был ласковый.

Алеша немного мог рассказать об отце, которого не помнил. Отец погиб в гражданскую войну.

Юлка внимательно выслушал краткий рассказ юноши.

– О!.. – сказал он с уважением. – Твой отец с Тентелевского?.. – И, подпрыгнув на пружинах дивана, повернулся к скульптору. – Вы слышали, каков малый: его отец был рабочим на Тентелевском!

Скульптор не участвовал в беседе, думая о чем‑то своем, и, застигнутый врасплох, смутился.

– А, Тентелевский!.. – поспешил он подхватить разговор. – Как же, как же, это на Петергофском шоссе. Химический завод. Припоминаю случай. Однажды, в дни моего детства, – сами понимаете, что это было достаточно давно, – проезжал я по шоссе в коляске со своими родителями. Ехали на фонтаны… И как сейчас вижу завод: три трубы, и из одной валит дым желто‑канареечного цвета, из другой – красный, из третьей – зеленый. Мне это тогда ужасно понравилось, а мать вскрикнула: «Это яды!» и зажала мне нос своим платочком, а другой рукой принялась толкать извозчика в спину, чтобы тот поскорее проезжал мимо..

– Да, это правда, – солидно подтвердил Юлка. – Даже смотреть снаружи было страшно, а люди работали там внутри. Удалой был народ – тентелевцы! И революционный. Когда путиловцы выступали против самодержавия, – тентелевцы тоже бросили работу. Всегда с путиловцами – их правая рука. Ты слышишь, Альоша? Понимаешь теперь, кто твой отец?

Сергей Александрович поднялся с дивана.

– Ну‑с, друзья, – сказал он, прерывая беседу, – вы уже настолько познакомились, что… Прошу не замечать, как я удалюсь.

Он подошел к зеркалу, осматривая себя. Тут только Алеша заметил, что скульптор не в своей просторной рабочей блузе, а в черном, отлично сидящем костюме. Из нагрудного кармана его пиджака кокетливо выглядывал шелковый платочек. Притронувшись к нему таким воздушным движением, словно это сидела, распахнув крылья, бабочка, он повернулся в сторону гостей с шутливым поклоном и пропел:

– Вы честь оказали нам своим посеще‑е‑ением…

– Хо! – отозвался Юлка и обратился к Алеше: – Он думает, что его самого нельзя поправить!

И, очень довольный тем, что представился случай взять реванш, Оскар Оскарович объявил, что, пропев фразу из оперы «Паяцы», наш милейший друг переврал ее: «Тонио поет не „оказали“, а „вы честь окажите нам…“ и дальше: „Итак, ровно в восемь“».

Скульптор рассмеялся и показал на часы.

– Уже много больше восьми, – объявил он. – Однако ко второму акту я еще успею.

Он уже на ходу подхватил с вешалки шляпу и пальто и задержался лишь у дверей; сделав общий поклон, он попросил Юлку запереть при уходе мастерскую и сдать ключ вахтеру.

– Ладно, ладно… – ворчливо отмахнулся Оскар Оскарович, – не в первый раз… – Но едва дверь за беглецом закрылась, улыбнулся ему вслед. – Человеку уже за сорок… А всё такой же молодец – неугомонный!

Юлка замолчал. Алеша с волнением почувствовал, что это та самая минута, когда надо заговорить о броневике. Он поспешил пересесть с дивана на стул, чтобы старик видел перед собой только его и не отвлекался бы ничем.

– Оскар Оскарович!

Старик, в ответ на такие приготовления, отставил зонтик, находившийся у него в руках, и кивнул в знак готовности слушать.

– Оскар Оскарович, я хочу кое о чем спросить вас. Как вы думаете, где может находиться сейчас броневик, с которого выступал Владимир Ильич Ленин?

Лицо старика выразило огорчение.

– Этого я не знаю, Альоша… – Он медленно развел руками после чего беспомощно кинул их на колени. – А ты за этим и хотел видеть старого Юлку?

Алеша был в затруднении; не обидеть бы старика откровенным ответом.

– Ведь правда? – настаивал между тем Юлка. – Скажи?

– Да, – признался Алеша, – только за этим… – Он ужаснулся грубости прозвучавшего ответа и стал поправляться. – Это я сначала, Оскар Оскарович… пока не знал вас… а теперь… вы столько видели и столько знаете…

Он запутался и умолк.

– Вот так и надо всегда говорить, – похвалил Юлка, – честно и прямо. – А поправляться – это всё равно, что заплаты ставить. Не ответ получается, а Тришкин кафтан из басни Крылова.

Алеша засмеялся. Хороший старик! Как легко с ним!

Между тем Юлка что‑то обдумывал.

– Немножко нехорошо получилось… – пробормотал он. – Ай‑ай, товарищ скульптор, почему не предупредил: «Оскар, – сказал бы, – молодой человек из комсомола интересуется броневиком!» Я бы подумал, может быть, и вспомнил бы что‑нибудь подходящее… Художники! – проговорил он с усмешкой и помахал пальцами над своим хохолком: – Витают!.. Ну, ничего, Альоша. Давай вместе думать, как делу помочь. «Нет безвыходных положений», – говорит русская пословица.

Алеша невольно улыбнулся: Юлка, кажется, готов выдавать за пословицу любую связную мысль.

Он попросил старика рассказать, как встречали Ленина на Финляндском вокзале, и, когда речь дошла до броневика, начал спрашивать о деталях машины.

– А какой он, броневик? Вспомните, пожалуйста, Оскар Оскарович! Я вам даже подскажу: на башне щитки – ну, а дальше? Для примет каждая гаечка важна!

Старик ответил не сразу. Казалось, мысленным взором он еще досматривал только что нарисованную им перед юношей картину встречи Ленина.

– Гаечка? – вдруг встрепенулся он и сосредоточенно замигал глазами. – Ты спрашиваешь про гаечку?… – И, тихо засмеявшись, он взял Алешу за плечи и встряхнул его, как бы приводя в чувство: – Эх, товарищ ты мой… Вот уж не скажешь, что ты был на площади… Подумай‑ка – разве людям до того было, чтобы разглядывать броневик? Куда каждый смотрел? В лицо Ильичу! Потому что нельзя слова проронить, когда говорит Ленин… Ни самого маленького словечка!