Ох, и дурят нашего брата

 

Бытует вредное мнение: пока сам больной не захочет, ничто ему не поможет. Пока, дескать, он сам не созреет, бесполезно даже пытаться его лечить. Чушь!!! Сидите и ждите, пока он созреет. Ждать придется долго, а он будет морочить вам голову, типа, подождите, я еще не созрел. Не готов морально. А знаете, когда он завяжет? Когда в нем проснется совесть? Нет. Когда просветление коснется его потного лба? Нет. Когда любовь осенит его своими крылами? Нет, нет и нет. Он завяжет, когда его в первый раз прихватит со здоровьем. Даже легкая аритмия способна сделать из отпетого пьяницы примерного семьянина. Выглядит это так. Мужик просыпается среди ночи, а у него совсем не бьется сердце. (Ясное дело, все происходит с глубокого похмелья.) Он лежит тихий и смирный, а сердце не стучит. То есть вообще не бьется. Мужик в полном сознании считает секунды, а подлое сердце не стукает, сволочь такая. Этот дядя сроду не знал, где у него располагается данный орган, только догадывался, что где‑то слева. И вдруг тишина. Мужик уже кончается, делает робкий вдох, сердце ударит и вновь замолчит, стукнет и затихнет, долбанет и снова замрет. После таких сердечных приступов его от алкоголизма и лечить не надо, он уже сам вылечился. А потому что припекло. А потом начинают придумываться всякие умные причины, почему же он завязал. И никто никогда не признается, за редким исключением. Так что не будем дурить волков наркологии и рассказывать сказульки о «собственном хотении». На 25‑й кадр его, проходимца, на контент‑терапию, чтобы ощутил быстротечность бытия, на подсознательном уровне понял, как коротка и прекрасна дарованная ему жизнь. Чтобы захотелось ему прожить подольше и получше, чтобы катком проехали по его подсознанию, подвергли его подкорку массированной бомбардировке и нашел он себе другие радости помимо бухла. А знаете, что самое страшное, когда человек бросает пить? Он не знает, чем занять свободное время…

 

В кабинет постучали. Ё мое, сменщик пришел. На пороге ординаторской стоял Димон Соловьев, двадцатипятилетний оболтус с сигаретой в зубах.

– Чего, Андреич, оперу пишешь?

– Оперу. Дима, ты в курсе, что врач‑нарколог не должен курить?

– С какого банана?

– Не профессионально. Знаешь, в свое время Хрущев озаботился своей лысиной и собрал всех академиков по этому вопросу. Они сидят, его ждут, к докладу готовятся. А он их увидел, развернулся и собрался уруливать. Они ему: «Куда вы, дорогой Никита Сергеевич?» А он им: «Вы самые лысые, как коленка, какой от вас может быть толк».

– И после этих слов я должен бросить курить?

– Я же в свое время бросил. Одна процедура контент‑терапии – и ты вступишь в наши доблестные ряды.

– Алкоголизм, наркомания и табакокурение не лечится, – отмахнулся Диман.

– Мы живем в мире дурацких стереотипов! – взревел я неожиданно громко после бессонной ночи и закатил целую лекцию: – Допустим, ты знаешь, что страусы никогда не прячут голову в песок? Никогда. Это чья‑то шутка, растиражированная по всему свету и ставшая абсолютной истиной. А страусы даже спят с высоко поднятой головой. Так и в нашей жизни масса идиотских штампов, которые мешают воспринимать алкоголизм как заурядную болезнь. Не дурь, не слабую волю, не черный сглаз и обстоятельства судьбы, а болезнь, которую можно и нужно лечить. Лечить дипломированным врачам, а не всяким экстрасенсам и знахарям. И сразу договориться об одном: влечения к алкоголю НЕТ! Его просто не существует, как летающих тарелок и снежного человека. Нет, и все. Влечение к алкоголю появляется после первого глотка. То есть до первого глотка болезни нет. И говорить постоянно о таком влечении – то же самое, что обильно перчить пищу больному язвенной болезнью желудка и пить крепкий кофе по десять чашек при гипертонии. Самый простой способ снять влечение – плотно поесть. Налопаться – как удав. Отвалиться от стола и с неприязнью смотреть на водку. Если договориться, что алкоголь – дешевая энергия, а организм – всего лишь топка, тогда все встает на свои места. Чем больше съешь, тем меньше выпьешь, и наоборот. На празднике в семейном кругу, когда много закуски, водка остается, она просто не лезет. А в гаражах, когда две конфетки на троих, десять раз в ларек будут за водкой бегать. Во время запоев совершенно пропадает аппетит. Пьющего человека за столом сразу видно, он никогда не закусывает, он на другом виде энергии. И если внушить человеку, что все дело в еде, то дело наполовину сделано. Если втемяшить ему в голову, что при виде спиртного нужно плотно поесть, то мы научно подходим к проблеме, а не абы как. Логично? Что такое моя программа с 25‑м кадром? Ковровая бомбардировка подсознания простыми, но действенными советами. Принцип повторения лежит в основе любой рекламы. Если с утра до вечера гонять рекламу пива, то народ будет пить пиво и никуда не денется, что мы сейчас и наблюдаем. Мне одна женщина на полном серьезе говорит: «А я рекламе не поддаюсь. Я купила бутылку разрекламированного пива, сделала глоток и выкинула. Оно мне не понравилось». Наивная женщина, она могла даже глотка не делать, а сразу его выкидывать. Это как раз неважно. Главное, что она это пиво купила, потратила свои кровные, а дальше делает с ним все, что хочет. Вот и в программе со скрытыми вставками повторяется несколько простых истин: выпью спиртное – стошнит, алкоголь мне отвратителен, от спиртного одни неприятности, пора завязывать, мой организм противится принимать алкоголь…

– Меня‑то хоть не грузи, – заерепенился Соловьев, – вас, старых говорунов, хлебом не корми, только дай аудиторию. А мне еще утренний обход делать.

– Слушай, оглоед, умных людей. Почему я встречаю пациентов, по пять раз делавших себе препарат «Торпедо» и не знающих принцип его действия? Почему никто из них не знает формулу пьянства? Все из‑за таких, как ты, молчунов. Слушай, запоминай и расскажи другим. На Западе есть такое понятие Soshial drinking. То есть при принятии на работу человек говорит, что он контролирует принятие спиртного, может поддержать компанию, участвовать в корпоративных вечеринках, «знает норму», как у нас говорят. Или честно заявляет, что у него проблемы со спиртным. Тогда, ясное дело, хорошая работа ему не светит. Поэтому дураков нет делать такие заявления. Но всегда есть возможность пройти лечение от алкогольной зависимости. И там это не считается чем‑то постыдным и зазорным. В России же все шифруются как партизаны, а зря. Позвонить же можно? Тем более анонимно. Появилось, как говорят наркологи, «дребезжание», позвони, не откладывая в долгий ящик, проконсультируйся со специалистом, не решай проблему сам. Не надо.

Тут я схватил салфетку и начал на ней выводить свою любимую формулу:

 

 

– Вот этот ацетальдегид и дает похмелье. Спирт сам по себе не токсичен. Токсичен ацетальдегид. Человек поддал водки, ему хорошо и забавно. А наутро ему плохо, это вредный ацетальдегид отравляет похмельной головушке жизнь. Бедолагу тошнит, голова трещит, слабость, потливость. Первый вариант: опохмелиться и перевести ацетальдегид обратно в спирт. И опять все замечательно и превосходно. На какое‑то время. А потом скотина ацетальдегид опять дает о себе знать, и, как в России говорят, «похмелка та же пьянка». Второй вариант: ждать, пока ацетальдегид полностью не распадется. И вот бедняга бродит по квартире, пьет жадно воду, прислоняется пылающим лбом к холодной плитке. Глядишь, к обеду отпустило. Это ацетальдегид распался. Так вот, у русских ацетальдегид в среднем распадается через восемь‑десять часов. А у басков – сорок минут. А у кавказцев – два часа. А у чукчей, эскимосов, эвенков, алеутов – шестнадцать суток. Поэтому законодательно запрещено продавать северным народам спиртное. Они за огненную воду все отдадут. Хотя виноват в этом всего лишь недостаток ферментов. А у басков ни один случай алкоголизма не зафиксирован. Потому что у них ферментов много. Северным народам нужно быть очень осторожными со спиртным. Сознательно урезать употребление спиртного, чтобы не приучить организм к дешевой энергии. Потому что если подсел на другой вид энергии, тогда труба – запои неизбежны…

– Андреич, тебе говорили, что ты иногда становишься невыносим, – перебил меня Диман и полез в шкаф за халатом и сменной обувью.

– Я что, не прав?

Соловьев, ни слова не говоря, пошел курить. А я, чувствуя в себе запас нерастраченных сил, устремился в первую же палату. Там Степаныч, директор крупного предприятия, только‑только продрал глаза и, стоя в семейных трусах, готовился к водным процедурам. Он‑то мне и попал под горячую руку. Степаныч был широко известен тем, что постоянно «срывался» раньше положенного срока, его выхаживали в реанимации, возвращали с того света, но он продолжал играть в русскую рулетку с эспералью и биностином.

– А вот, пожалуйста, экспериментатор! – стал разоряться я. – А дайте‑ка я попробую, что будет, если выпью?! А будет одно и то же: капля дешевой энергии, попадая в организм, заводит процесс на уровне клетки. Организм переключается на дешевую энергию, и получаем недельный запой, а может, двухнедельный, а может, даже и трехмесячный. Это зависит, насколько у развязавшего хватает здоровья, денег и терпения окружающих. Теперь о лекарствах. Вам вводятся препараты, которые, вступая в реакцию с алкоголем, дают уже нам знакомый ацетальдегид, только в концентрации в пять, десять, двадцать раз больше, чем с самого крутого похмелья. Вот и все. Вся наркология держится на этой реакции. Чтобы препарат, вступая в реакцию с алкоголем, давал ядовитый ацетальдегид. И никаких чудес. Как антибиотиков миллион, суть одна и та же: плесень пожирает бактерии. Так и здесь: тетурам, дисульфирам, Торпедо, эспераль, колме, фаргилен, биностин, налонг… вступая в реакцию с алкоголем, дают токсичный ацетальдегид. А вы с упорством, достойным лучшего применения, на этих препаратах пьете, сажая печень и почки. Да еще бахвалитесь, какие вы крепкие, а все препараты «туфта и обманство». Только потом замечаете, что похмелье стало более тяжелым и выходить из запоев все сложнее. Дурашки, от ацетальдегида еще никто не уходил. Вы пользуетесь сотовыми телефонами, торчите в Интернете, считаете себя умными, но так глупо и бездарно разбазариваете свое здоровье. Ау, мужики, кроме вас на самом деле никто не страдает. Жена вас привела, но препарат вводят вам.

Доктор честно вас предупредил и взял расписку. Но своим здоровьем в случае употребления алкоголя рискуете только вы.

Спрашиваю: «Зачем пробовал?»

Отвечает: «Я экспериментатор».

Спрашиваю: «Машина есть, экспериментатор?»

Отвечает: «Есть».

Говорю: «Залей в бензобак воды, экспериментатор. Может, поедет. И не надо на бензин тратиться. И не надо в очереди на бензоколонке стоять».

Отвечает: «Я не дурак машину гробить».

Говорю: «Нет, ты очень умный. Машину тебе жалко, а себя нет. Машина, тьфу, железка какая‑то. А ты свою печень, свои почки и другие собственные органы под монастырь подводишь. Заметь, находясь в ясном уме и твердой памяти».

Пыхтит, экспериментатор, думает. Потом выдает: «Да что же мне раньше никто этого не говорил?»

Отвечаю: «Говорили тысячу раз. Предупреждали тебя, не экспериментируй со своим здоровьем, не торопись на тот свет».

Степаныч, с опаской поглядывая на меня, схватил полотенце и юркнул в санузел. Да, весело утро начинается, еще девяти утра нет, а я уже разнес всех по кочкам, осталось только медсестрам разгон устроить. Я вернулся в ординаторскую, сложил кипу исписанных листов и призадумался. А может, мне нужно облечь свое повествование в более литературную форму? Может, нужно задать настоящего жару, чтобы до читателей дошло, с какой же заразой они имеют дело? Чтобы смех чередовался со слезами, чтобы сердце подкатывало под горло и чтобы призадумались они над своей пропащей жизнью. Все, приду домой и сразу же достану с антресолей свои старые рассказы, пьесы и сказки. Написаны они легко и весело, читаются в один присест, но имеют мощнейший терапевтический эффект.

 

Запой

 

Валера Анисимов выпил пива с утра – и ему захорошело. Потом, стоя на балконе, выкурил сигареточку, поплевал на сонные липы и вернулся на вылизанную кухню. Подумал и взял из холодильника вторую бутылку «Балтики», она пошла еще лучше. Валерец вдруг ощутил вертикальный, душевный взлет, жизнь мгновенно стала томительно прекрасной. Дочка растет, приносит из школы одни пятерки и даже записалась в кружок художественной гимнастики. Жена устроилась бухгалтером в крепкую фирму, работой вроде довольна и пилит его все реже и реже. А он вообще красавец. В фирме по установке бронированных дверей его ценят, всегда идут навстречу, и с начальником он вась‑вась. Хозяин, конечно, молодой, борзый, но все‑таки прислушивается к советам опытных мастеров и зря не бычит. Пивко уютно плескалось в желудке, посылая живительные импульсы в мозг и раскрашивая кухонную мебель под красное дерево. Валера помечтал, как через месяц он возьмет отпуск и с женой и дочкой поедет в Анапу. Супруга будет довольна, да и доче не помешает поднабраться здоровья перед новым учебным годом. Хорошо. В квартире тихо, жена с дочуркой крепко спят, за окнами середина мая, отражающаяся в прозрачном субботнем утре. Позавтракать, что ли? Не хочется. Анисимов с гордостью посмотрел на отремонтированную кухню. Хорошо. Плитка лежит одна к одной, новый холодильник сыто урчит, из крана не капает. А почему не капает? А потому что Валера не стал жаться и поменял еще советский кран на немецкий. Не на какое‑нибудь дешевое китайское дерьмо, а на самый настоящий немецкий. Анисимов любовно погладил хромированный гусак. Открыл вентиль с горячей водой, открыл с холодной, кран работал как часы. Лепота. Когда‑то Анисимов страшно пил, страшно. Жена с дочкой были всегда зареванные, голодные, а кухня напоминала помойку времен военного коммунизма. Но год назад Валерец взял себя в руки, сдался наркологу – и вот результат. Он ласково окинул взглядом новый итальянский плафон, испанский выключатель и не удержался, несколько раз им пощелкал. Свет загорался и гас с точностью секундомера. А раньше нужно было по десять раз на выключатель нажимать, иногда даже током било. Анисимов заботливо сдул несуществующие пылинки с кухонного стола и в который раз поточил ножи. «Каков нож, таков и хозяин», – подлизываясь, подумал он о себе и вышел на балкон покурить. На скамейке тусовалась его прежняя компания: вон Юрка Афган, вон Леха Кубарек, вон Лохмач и Курнак. Надо же, даже Ирка из третьего подъезда нарисовалась. Валера почувствовал неудержимое желание спуститься к бывшим друганам и похвастаться своими успехами. Последний год он обегал их за километр, не желая видеть пьяные, опухшие рожи и давать в долг, зная, что можно попрощаться с этими деньгами навсегда. Местные алкозавры выворачивали тощие карманы, собирая на опохмелку. Денег, конечно, не хватало, и все раздраженно переругивались, обвиняя друг друга во вчерашнем мотовстве. «Вот сейчас спущусь и добавлю, – лихо решил Анисимов, – они такие не ждут, а я раз, и тут как тут, с деньгами». Внутренний голос осторожно царапнул отточенным коготком, мол, не надо бы к ним ходить, не надо бы искушать судьбу. Но утреннее пиво служило отличной броней от возмутительных посягательств на Валерину личную жизнь. Тем более что Анисимов был на 500 % уверен, что выпьет с дружбанами одну бутылочку пивка, немного потрындит за жизнь и вернется пылесосить квартиру. Он вытащил из серванта десять купюр по пятьсот рублей, перетянул резинкой и посеменил на улицу.

– Здорово, мужики! – бодро выкрикнул Валерец, выходя из подъезда. – Привет, Ирунчик. Денег, что ли, не хватает?

– Так добавь, – прежние собутыльники недоверчиво посмотрели на розовощекого, гладкого Валеру.

– Пятьсот хватит? – Анисимов небрежно достал из кармана пачку кредиток и отслюнил одну.

– Выше крыши, – Лохмач цапнул пятихатку и порысил в магазин.

– Развязал? – опухшая с похмелья Ирка одним глазом посмотрела на бывшего ухажера.

– Да нет, – снисходительно улыбнулся Валерец, – одна бутылка пива – и баста. Я норму знаю.

– А раньше не знал, – уколола Ирка.

– Раньше у меня силы воли не было, а теперь есть, – рассердился Анисимов.

Испитая Ириша вызывала у него раздражение пополам с жалостью. Когда‑то они учились в одном классе и некоторое время даже женихались. «Совсем спилась, кошелка, – подумал он зло про одноклассницу, – еще и наезжает, синячок».

– А что ты на меня одним глазом смотришь? – спросил он Иришку, заранее зная ответ.

– Если открою второй – голова расколется, – хрипло рассмеялась бывшая одноклассница.

– Ничего, сейчас поправишься.

Глаза компании зажглись селедочным блеском, а губы залоснились, предчувствуя конец утренним страданиям. Из‑за угла показался жизнерадостный Лохмач. По дороге он уже размялся пивком и чувствовал себя Айболитом, спешащим на помощь прихворнувшим зверятам. Афган принялся разливать, а Курнак вскрывать банку с маринованными огурцами и бить по рукам самых нетерпеливых.

– Анисим, водку будешь? – Афган застыл с водкой над пустым стаканчиком.

– Не, я только бутылку пива выпью и домой.

– Посмотрим, – каркнула Ирка.

– Сказал бутылку, значит, бутылку, – отрезал Анисимов и звонко чпокнул пробкой.

– А руки‑то помнят, – ухмыльнулся Кубарек.

– Мастерство не пропьешь, – откликнулся Лохмач.

– Как же ты развязал‑то? – опять пристала Ириша.

– Да не развязывал я, – возмутился Анисимов, – я на год кодировался. Год прошел. Ну и все. Теперь у меня в холодильнике всегда будет стоять пиво. Раз в месяц выпью бутылочку, и хорош.

– Скажи еще, что ты от водовки откажешься? – язвительно улыбнулась Иринка.

– Да замолчи ты, инфекция, – вскипел Валерец и на правах угощающего процедил: – Афган, этой эпилепсии не наливай.

Ирка испугано заткнулась, Анисимов принялся солидно прихлебывать пиво, а остальная компания принялась спешно «поправляться». Сильно пьющих субъектов легко отличить в такие минуты. Если малопьющие морщатся и скукоживаются от первых глотков водки, ежатся и зябко передергивают плечами, то испытанные бойцы пьют горькую, как самый сладкий мед. Ведь они, болезные, не пьют, они, родимые, похмеляются, судорожно всасывая каждую каплю живительной влаги. Через пяток секунд водка прижилась, ханыги облегченно выдохнули и принялись деликатно хрустеть маринованными огурцами и закуривать.

– По второй, что ли? – хрипло предложил Афган.

– По второй, – закивали мужики.

– А мне? – На Ирку было страшно смотреть.

– Тебе наливать не велено, – пожал плечами Афган.

– Ну, Валерик, ну, пожалуйста, – Ирка умоляюще уставилась на Анисима.

– Пусть на колени встанет, – предложил Лохмач, – а то язык совсем без костей, много звездит и все не по делу.

– Налей ей, Афган, – щедро махнул рукой Валера, – я сегодня добрый.

– А коли добрый, дай еще на пузырь, – прохрипел Афган.

– Хорошенького помаленьку, – покачал головой Анисимов, добивая пиво и собираясь домой.

– Куда ты? – удивился Лохмач.

– У меня дела.

– Какие дела в выходной? – рассмеялся Курнак. – Жена, что ли, припахала? Им, женам, хорошо, когда мужики закодированные, только знай командуй. Мякиш ты, Анисим. Насекомить по хозяйству небось будешь?

– Не, я хотел футбол посмотреть, – неубедительно соврал Валера.

– Футбол вечером посмотришь, – Лохмач втихаря подмигнул Афгану, покопался в пакете, и Анисимов сам не заметил, как в его руке оказалась открытая бутылка пива. Не выливать же.

– Ну, за оставшееся здоровье, – прохрипел Афган, – вздрогнули.

– Накатим жидкого счастья, – дурашливо поддержал Лохмач.

Все чокнулись и опрокинули в себя порцию «жидкого счастья». Потом Анисимов с удивлением обнаружил, что у него в руке уже стаканчик с водкой и до понедельника он совершенно свободен. Какой пылесос, когда вокруг такие верные друзья и бесподобно красивая женщина, когда денег полные карманы, а впереди два выходных? Дальше пошли какие‑то обрывки. Вот он достает из кармана деньги, перетянутые резинкой, и ловит на себе недобрый взгляд Афгана… Вот просыпается в чьей‑то комнате, рядом лежит совершенно голая Ирка и страшно храпит… Вот он выдергивает прямо с проводами DVD и пытается вынести из своей квартиры. Дочка страшно кричит и виснет у него на руке, он отшвыривает ее к двери, переступает и спешит на улицу… Вот его за что‑то буцкают ногами Афган с Кубарьком. Он лежит возле стены и пытается удержать бутылку бормотухи, но друганы все‑таки отнимают ее и на прощание метелят с новой силой… Вот он роется в кухонных шкафчиках на своей кухне в поисках денег и находит заначку. Жена отталкивает его и что‑то кричит про несостоявшийся отпуск и потерю им человеческого облика. Тогда он кидает в нее кастрюлю с борщом. Кастрюля ударяется о холодильник и катится по плиточному полу с противным металлическим скрежетом, разбрызгивая во все стороны фиолетовую жидкость с маслянистыми пятнами. Он пытается убежать с деньгами из кухни, поскальзывается, падает и весь в противной масляной жиже ползет по коридору на лестничную клетку… Они вдвоем с Лохмачом ржут и мочатся в урну в детском скверике средь белого дня, а мимо идет его бывшая классная руководительница со своей внучкой….

Анисимов захотел пить и открыл глаза. За окном рябил ранний рассвет, похожий на экран телевизора, когда все программы уже подошли к концу. Где бы он мог быть? Глаза узнали очертания родной кухни, оказывается, он спал сидя на кухонной табуретке, положив голову на стол. Валера на ощупь отыскал стакан и подошел к своему немецкому крану. Крана на месте не было. Анисимов устремился к испанскому выключателю, чтобы при электрическом свете разобраться в тяжести нанесенных его кухне потерь. Свет зажегся, но Валерца шарахнуло током так, что он мгновенно протрезвел. Кухня опять напоминала помойку времен военного коммунизма: холодильника не было, крана не было, вместо плафона свисала маленькая, золотушная лампочка, а от выключателя остался один рычажок. На столе ножом было нацарапано «Афган – кызел», а в радиусе трех метров не осталось ни одной целой плитки, как будто в его кухню угодил Тунгусский метеорит. Анисимов побоялся идти в комнату, чтобы не нарваться на жену и дочку, и на цыпочках отправился в коридор, посмотреть, какое сегодня число. Фу, слава богу, только двадцатое, а он‑то думал… Тут взгляд Валеры упал на месяц еженедельника, и его сердце со свистом ухнуло в малый таз – на календаре значился сентябрь. Его запой длился больше трех месяцев. Анисимов скомкал рубаху на груди и закусил ее со всей силой, на которую был только способен, иначе он закричал бы так, что его аорта с шипением лопнула от ужаса предстоящей расплаты и бремени невыносимого стыда. Но больше всего ему было жаль кухни.

 

Драгоценная сумка

 

Мишка Пантелеймонов сидел перед наркологом, сухоньким старичком в старомодных очках, и ломался, как пряник.

– Вы знаете, доктор, я пока не созрел, – вилял несознательный Мишаня, готовясь парировать любой врачебный довод.

– Нет так нет, – не стал спорить доктор, – не смею вас больше задерживать.

Пантелеймонову стало немного обидно за такую легкую победу, он полночи проворочался, подыскивая убедительные аргументы.

– Ну, посудите сами, – начал выкаблучивать Мишка, – я могу пить, могу не пить.

– Могу копать, могу не копать, – эхом откликнулся старичок.

– Пока сам человек не захочет, – продолжил кочевряжиться Пантелеймонов, – его никто не вылечит. Разве не так?

– Если сидеть и ждать, пока вы сами захотите, – возразил доктор, – вы всех домочадцев под корень вырежете.

– Я целых три года не употреблял, – Мишаня легонько ударил себя кулаком в грудь, – имею право разговеться. Разве не так?

Доктор пожал плечами. Мишка ударил себя сильнее:

– Срок кодировки истек еще в июне, а уже август. Что, я не могу пару кружек пива выпить?

– Кабы вы парой кружек ограничивались, – развел руками нарколог, – тогда бы в наркологических центрах корм для рыбок продавали. Беда не в том, что вы пьете, проблема в том, что повторяете.

– У меня все под контролем, – Михаил побагровел, выпучил глаза и стал напоминать хрестоматийного рака.

– Мишенька, может, все‑таки зашьешься? – вступила в разговор забитая жена. – На пару годков, а?

– Не серди меня! – взвыл Пантелеймонов, свирепо вращая глазами и брызгая слюной. – У меня через месяц юбилей. Что мне, тридцатник газировкой, что ли, отмечать? Отпраздную, как человек, тогда и поговорим.

– Хозяин – барин, – не стал настаивать старичок, – последний вопрос. А почему три года назад вы решили закодироваться?

– Он тогда портфель со всеми документами потерял, – влезла жена Нина.

– Замолчи уже! – взвился Пантелеймонов. – Не с тобой разговаривают!

– Так, значит, причиной обращения к наркологу в прошлый раз стала потеря портфеля в состоянии алкогольного опьянения, – ухватился за тему старичок, – что делать, водка дарит море радости и океан печали.

– Это вы к тому, что все неприятности случаются по пьяной лавочке? – включил дурака Пантелеймонов.

– Именно, – скорбно кивнул нарколог.

– У меня все под контролем, – упрямо повторил Мишка и в два прыжка выскочил из кабинета.

Супруга нагнала Пантелеймонова только на светофоре.

– Мишенька, а может, закодируешься, – затянула она опостылевшую песню, – вспомни, как хорошо три года было.

– Тебе было хорошо, – уточнил Мишаня, – а мне было плохо. Все бухают, как люди, а я типа ущербный. Алкоголика тоже мне нашла. Почему это тебе можно на Новый год тяпнуть, а мне нельзя?

– Ты, Миш, пить не умеешь, – робко заметила вторая половина.

– Ага, а ты умеешь?! – заблажил на весь перекресток оскорбленный Мишка. – А кто в прошлый раз унитаз пугал?

– Ну, хочешь, вместе закодируемся? – предложила Нина.

– Шла бы ты, Нинуля, лесом, – закипятился Пантелеймонов, – тридцатник отмечу, к бабушке не ходить. А дальше посмотрим.

– А до юбилея не будешь? – с надеждой спросила супруга.

– Нет, – отрезал он, – не буду.

Мишка лукавил. Как раз сегодня на работе намечался очередной корпоративчик, на котором Пантелеймонов собирался выступать в качестве основного, а не запасного игрока. Его измученная трехгодичным воздержанием душа томилась и пела, предчувствуя немыслимые взлеты и неожиданные озарения, благие порывы и незапятнанные восторги. Волна эйфории мягко подхватывала еще трезвого Михаила и нежно несла на своем гребне к вершинам блаженства…

– Миш, ты меня слушаешь? – в сладкие грезы вклинилась жена со своими копеечными проблемами.

– Слушаю, слушаю, – отмахнулся Пантелеймонов.

– Возьмешь мои документы?

– Какие документы?

– Ну вот, – расстроилась Нинуля, – вечно ты меня не слушаешь. Я сейчас иду на ночное дежурство. У меня с собой паспорт, диплом, сертификаты об окончании ординатуры и курсов повышения квалификации. Отнесешь домой?

– Отнесу.

– Смотри, не потеряй. Диплом восстановлению не подлежит.

– Не потеряю. За каким чертом ты все эти документы носишь?

– Я же тебе говорила. У нас перерегистрация фирмы, из отдела кадров девчонки попросили.

– Давай быстрей перекладывай в мою сумку, – поторопил Мишка, изнемогая от медлительности супруги, – у меня на работе запарка, конец месяца. Самое время по наркологам шлындать.

Пантелеймонов приземлился прямо за праздничный стол, пьянка была в самом разгаре, и он принялся наверстывать упущенное. С закуской, правда, была напряженка, зато водка лилась рекой.

– Мих Мих, иди сюда, – звучало со всех сторон, – дай‑ка мы с тобой выпьем, бедолага. Это ж надо – целых три года обсыхал.

Михаила обступали уже «тепленькие» сотрудники, вкладывали ему в руку пластиковый стаканчик с водкой и после принятия интересовались:

– Ну как, хорошо пошла?

– Хорошо, – восторженно кивал Мишаня.

– Дурак ты был, что три года не кирял.

– Дурак, – со вздохом соглашался Пантелеймонов.

– Больше так не делай.

– Не буду, – радостно обещал Мишка.

– Вот и не делай! – с пьяной настойчивостью гаркнул Авдеев, его непосредственный начальник. –

Русский человек болезненнее всего переносит здоровый образ жизни.

– Гы, гы, гы. Это звучит как тост, – заржали сослуживцы.

Все накатили в очередной раз порядочную порцию водки.

– Слушайте сюда, бакланы, – рявкнул Авдеев, – в коллектив нужно вливаться через горлышко. А кто не курит и не пьет, тот на органы пойдет.

– Гы, гы, гы, – опять зашлись клерки, – нам это точно не грозит. Жизнь не нужно растягивать, жизнь нужно заполнять.

За этот девиз махнули еще по стаканчику.

– Выпьем за то, чтобы у нас было так много денег, чтобы мы могли прятать между ними книги, – воткнул Пантелеймонов давно заготовленный тост.

– Гы, гы, гы, – расплескивая водку, полегла на стулья раскрасневшаяся офисная пехота.

Пантелеймонова уже с непривычки штормило, но он бодрился и не просквозил ни одного тоста. На улицу вывалили шумной ватагой, ощущая себя дружной семьей, перекурили и двинули к метро.

– А может, по пиву? – предложил Авдеев.

– По нему, родимому, – поддержали пара самых стойких и, конечно, Михаил.

Остальные сослуживцы тихо рассосались по метро и наземному транспорту. Два наклюкавшихся пехотинца приняли на грудь по бутылке пива и тоже растворились в недрах метрополитена. На скамейке остались только Мишка со своим начальником.

– Слушай, Миха, – Авдеев взял Пантелеймонова за плечо, – у меня к тебе просьба.

– Я весь внимание, – встрепенулся осовевший Мишка.

– Будь другом, возьми у меня документы. Что‑то я сегодня наковырялся, а мне еще в Подмосковье добираться.

– Не вопрос.

– Только не потеряй, а то тебя шеф в асфальт закатает.

– У меня все под контролем.

– Пантелеймон, поответственней. Там вся кассовая документация и два его паспорта, общегражданский и иностранный.

– У меня тоже тут два паспорта, – Пантелеймонов гордо потряс своей сумкой и принялся загибать пальцы, – а также ноутбук, водительские права, ключи от дома и гаража, сотовый телефон, не говоря о документах жены. Слышь, у меня даже ее диплом, а дипломы не восстанавливают.

– А ты не боишься все документы в одной сумке таскать?

– Чего бояться? Мне две остановки на метро, тридцать шагов, и я уже дома.

– Тогда держи.

Авдеев переложил толстую папку в сумку Мишки, махнул рукой и пошел на трамвайную остановку. Пантелеймонов подышал ночным воздухом, посмотрел на далекие звезды и взял еще одно пиво. К нему подошел какой‑то мужик и попросил закурить, разговорились.

Оказалось, мужчина тоже болеет за ЦСКА…

Мишка проснулся как от толчка. Где сумка? Он опустил ноги на землю и тут только обнаружил, что провел ночь на скамейке в незнакомом парке. Мишаня обежал скамейку, тупо посмотрел под ней. Сумки не было. Внутри Пантелеймонова начала разрастаться вакуумная пустота, как будто из него разом откачали весь воздух. Черная дыра подребезжала, подребезжала в области груди и свалилась. Сразу стало томно и гулко внизу живота, захотелось сходить по‑большому и по‑маленькому одновременно. Чтобы не закричать от животного ужаса, Мишка стал бегать вокруг ближайших деревьев, заглядывая под стволы в поисках драгоценной сумки. Сумки, естественно, не было. Мишаня стал нарезать круги, увеличивая радиус поисков, подобно спутнику, слетевшему с орбиты. Сумкой и не пахло. Тогда Пантелеймонов прыгающими руками начал обыскивать свои карманы, вдруг там хоть что‑нибудь завалялось. Дрожащими пальцами он нащупал два картонных прямоугольника, оказавшимися талоном на одну поездку в метро и календариком на текущий год. Мишка с воплем рухнул на траву, обагренную утренней росой. Восходящее солнце зажгло каждую росинку, и казалось, Пантелеймонов почивает на пурпурном ковре. В другое время и при других обстоятельствах он бы подивился красотам природы, но сейчас Мишке казалось, что под ним горит земля. Сумки нигде не было и не могло быть. Она навсегда утеряна или, скорее, украдена случайным знакомым. В ней были: вся кассовая документация, два паспорта шефа, паспорт его и жены, водительские права, ключи от дома и гаража, ноутбук, сотовый телефон, диплом жены, сертификаты о повышении квалификации. И теперь все это утрачено на веки веков. Мишка встал, утер выступившие слезы и принялся решительно расстегивать ремень. «Повешусь, – твердо решил он, – другого выхода нет». Ремень змеей выскользнул из тренчиков и заплясал в Мишкиных руках, превращаясь в петлю, но просторные брюки, оставшись без поддержки, сползли на ботинки. Пантелеймонов посмотрел на свои посиневшие, беззащитные коленки и представил, как он будет болтаться на дереве в одних трусах. Мишаня шмыгнул носом, опять засупонился и уныло побрел по парку, готовя себя к предстоящему кошмару. Навстречу бежали ретивые физкультурники, им не было никакого дела до Мишкиных проблем.

 

Корпоратив

 

Корпоратив – слово сугубо иностранное, занесенное к нам западным ветром в начале девяностых. До этого такие праздники величались торжественными мероприятиями к памятному дню. Женщины знают, что собираться на корпоратив нужно загодя. Это мужчинам легко – галстук надел, и нарядный. А дамам нужно успеть в дорогую парикмахерскую, купить элегантное платье и сделать сногсшибательный макияж. Чтобы другие женщины обалдели и обзавидовались, а вот мужики, сволочи, никогда не смотрят на наряды дам, они глядят на стол: чего бы такого там выпить и подзакусить. Но это так, предыстория. Короче. Витек Половинкин недавно вернулся из армии, устроился курьером в аптечный холдинг и страстно намеревался выбиться в люди. На первом же тренинге ему железно пообещали три вещи: обучить его владеть своей судьбой, помочь в продвижении по служебной лестнице и рассказать, что делать, чтобы хозяин фармацевтической корпорации завещал ему свой бизнес. Витька потом целую неделю ходил под впечатлением от услышанного. Напрасно его мудрая, седая мама убеждала сына в обратном, мол, у хозяина есть свои дети и внуки. Зачем ему в преемники какой‑то сомнительный Витек? Но начинающий карьерист и слышать ничего не хотел, он свято верил в свою счастливую звезду – через несколько лет он станет хозяином всей фармацевтической империи, и помешать ему смогут разве что бронетранспортеры. Половинкин принялся с жаром изучать офисный политес и взял к себе в наставники Никиту Сосунова, такого же курьера, но постарше и с нешуточными амбициями. А тут как раз и подоспел очередной корпоратив, он был для Вити Половинкина тем же, что и первый бал для Наташи Ростовой.

– Запомни, Виктор, – поучал матерый Никита, – на корпоративе главное – напоить другого, а самому остаться адекватным и вменяемым. А для этого нужно плотно закусывать. Жри как слон, как удав, мечи все подряд, но наш отдел не опозорь.

– А зачем других подпаивать? – хлопал глазами наивный Витек.

– Как зачем? Для веселья. До следующего корпоратива в конторе только и будет разговоров, что о чудиловках. Кто как нажрался, кто кого трахнул, кто какую пургу нес. Как говорится, дети, зачатые на корпоративе, автоматически становятся сотрудниками компании. А какие мы завтра увидим фотографии! – Сосунов мечтательно причмокнул.

– Как‑то это не по‑людски, – нахмурился Половинкин, – будто не со своими празднуешь, а с фашистами за одним столом сидишь.

– А ты не нажирайся как свинья, – пожал плечами Никита, – в рот еще никому насильно не заливали. На корпоративе чудиловки даром не проходят, из них делаются надлежащие выводы.

– Как же так можно, чтобы выпить да не почудить? – изумился Половинкин.

– Виктор, держи себя в руках, – предостерег его Сосунов, – корпоратив – место, где грамотные люди пьют, но не напиваются, едят, но не чавкают и смотрят, но не лапают. Понял?

– Да понял, понял, – Витек непослушными руками стал повязывать новый галстук.

Он пыхтел, потел и тихонько матерился, насилуя галстук добрые полчаса, но, в конце концов, запросил помощи у Сосунова.

– Никит, помоги. Не получается ничего.

– Хочешь сделать карьеру – учись завязывать галстук, – наставлял его старший товарищ, – и держись поближе к начальству. Упс‑с‑с. Чувствую, сегодня наша секретарша Лерочка окажется в моей койке, напою и оприходую, гадом буду. Спрашивается, можно ли залететь после бани? После бани – нет. После сауны можно, после корпоратива тоже. Ты там тоже не теряйся.

Никита предусмотрительно занял столик недалеко от руководящего состава, где сидели заведующий их отделом Владимир Васильевич Мордачев и его заместитель Евгений Сергеевич Чмырюк с женами. Сначала провели торжественную часть и зачитали фамилии самых отличившихся сотрудников, потом пожелали родной корпорации процветания и успеха и, наконец, подняли бокалы за самого дорогого человека на земле – их хозяина. Дальше каждый столик гулял сам по себе. Рядом с Никитой и Витьком сидела секретарша Лера, а также Верочка и Леночка, девчонки из их отдела слабительных и мочегонных препаратов.

– Здоровья, здоровья и еще раз денег, – зарядил первый тост светский лев Сосунов.

Все рассмеялись и махнули по рюмке водки. Потом еще и еще. Девчонки перешли на вино, принялись обсуждать наряды и прически жен начальников и сошлись, что они толстые коровы и одеты хотя и дорого, но крайне безвкусно. Сосунов сыпал анекдотами и прибаутками, как заправский массовик‑затейник. Витек молчал, завидуя легкости друга, судорожно искал тему для разговора и, чтобы стать раскованней, потихоньку кирял водочку.

– Скажите, что вы сейчас читаете? – попытался он поддержать светский разговор.

Все посмотрели на него как на полного придурка.

– А я Булгакова перечитываю, – попытался придать себе весу Половинкин.

– Ва‑а‑а‑ау, кто же читает такое старье, – фыркнула Лерочка.

– А вы что читаете? – Витек тяжелым, нетрезвым взглядом уставился на щебечущую Леру.

– А я читаю Оксану Робски, – буркнула секретарша.

– Ну и как, нравится? – Витек криво усмехнулся.

– Нравится, – отрезала Лерунчик.

За столом установилась нехорошая тишина. Витек чувствовал, что он все говорит не в лад, невпопад, но никак не мог взять нужного тона. Ну, не получалось у него легкой беседы, не выходило. Витек опять накатил себе водки. На помощь пришел как всегда Никита с очередным тостом.

– Когда пьешь – нужно знать меру. Иначе можно выпить меньше, – при этом он от души плеснул Лерусику мартини, а Половинкину шепнул: – Виктор, закусывай. Смотри, развезет.

– Какой закусывай. Я наливать‑то не успеваю, – сострил порядком закосевший Половинкин.

Девчонки скривились. Никита, заглаживая неловкость, принялся хохмить: «Труд сделал из обезьяны человека, алкоголь вернул все на свои места». Все рассмеялись, а Витек щедро налил себе еще водки.

«Я вам всем покажу», – подумал, а потом и произнес вслух Половинкин.

– Что ты нам покажешь? – засмеялись за столиком.

– Мужской стриптиз, – отчаянно махнул стриженой головой Витек, пребывая в восторге от собственной идеи.

– Показывай, – расхохотались сослуживцы.

Половинкин скаканул сначала на стул, а потом и на стол. Бутылки, бокалы и тарелки посыпались вниз и разлетелись на осколки со звуком рухнувших сосулек. Витюха эротично расслабил галстук, водя узел влево и вправо, резким движением сдернул с шеи и, покрутив над головой, запулил на соседний столик.

– Уа‑а‑а‑а‑а! – взревели окружающие.

Половинкин, виляя бедрами, как падшая женщина, принялся расстегивать рубашку. Пуговица на рукаве никак не желала расстаться со своей петелькой, и Витек, не долго думая, рванул посильнее. Отлетевшая пуговица попала прямо в лоб Сосунову, и это вызвало новый приступ восторга у почтенной публики. Доморощенный стриптизер, молодецки посвистывая, начал крутить рубаху над головой. Верочка и Леночка дальновидно дрыстнули подальше от опасного столика, Лерусик и Никита замешкались, о чем вскоре горько пожалели. Топчась и приплясывая, Витюха своротил бутылку вина и тарелку с салатом. Девушке достался, конечно, салат, а Никите, как и положено мужчине, красненькое, то есть Лере на колени рухнул весь оливье, а Сосунов с головы до ног оказался уделан красным винищем.

– Совсем долбанулся?! – заорал вне себя Никита, но его никто не услышал – такой рев стоял в ресторане.

– Скотина, что ты наделал! – зарыдала Лерочка.

Но Витюхе было не до сантиментов, он крутил над головой свою рубашку, как пращу, и собирался эффектно запустить ее в зал. Рубаха взмыла вверх сизым голубем, а упала ясным соколом. И прямо на голову непосредственному начальнику Половинкина Евгению Сергеевичу Чмырюку, укутав его с головой. Ему это, кажется, не понравилось, но Витек, увлеченный процессом раздевания, не обратил ни малейшего внимания на такую мелочь. Три хорошеньких гусыни с соседнего столика в ужасе синхронно прикрыли рты ладошками. Половинкин им залихватски подмигнул и взялся за брючный ремень. Ремень, зараза такая, сразу не расстегивался, грозя смазать весь процесс мужского стриптиза. Между тем к Витюхе с разных сторон устремились недобрые официанты, не обладающие чувством юмора и бестактные по своей природе. Ремень наконец‑то поддался и полетел в одного из блюдоносов. В другого Половинкин метко запустил зимним сапогом. Официанты залегли за стульями, дожидаясь перебоя с боеприпасами, а когда осмелились высунуться, второй сапог просвистел над ними, не позволив увидеть самого интересного: Витюша грациозно расстегнул пуговицу на брюках. Но потом Половинкин решил, что спешит, и застегнул ее обратно. В духе жесткой порнографии он сорвал носок с левой ноги и кинул его незамужним девушкам. Так невесты бросают букет своим залежалым подругам. Второй носок с криком: «На шарап!» стриптизер запустил на стол Чмырюку и Мордачеву. Начальники заматерились и пообещали уволить Половинкина сию же секунду. Витек захохотал над очевидным абсурдом такого предложения и, вдохновенно исполняя танец живота, завопил:

– Где ж вы еще найдете такого креативного пацанчика?

– Со спины заходи, – это официанты подняли свои головы.

Половинкин вновь завертелся на столе вокруг воображаемого шеста, давая понять, что врасплох его не застанешь. Настала томительная минута освобождения от порток. Половой агрессор расстегнул пуговицу и размашистым, молниеносным жестом отворил молнию. Так опытные хирурги привычным движением вскрывают брюшную полость, надеясь обнаружить воспаленный червеобразный отросток. А галдящие сослуживцы увидели зеленые трусы с желтыми черепами, купленными Половинкиным на вещевом рынке. Витек сексуально запрыгал на одной ноге, пытаясь избавиться от надоевшей брючины, и в это время официанты набросились на него всем скопом. Они неделикатно сбросили его со стола, как с подиума, на пол и принялись вязать полотенцами. «Прямо как поэта Бездомного вяжут», – подумал про себя Половинкин, и ему стало понятно, почему именно полотенца используют в ресторанах в качестве смирительного средства. Видимо, именно они всегда под рукой. Толпа сослуживцев сгрудилась возле Витька, давая ценные советы, как правильно зафиксировать буйного посетителя. Волна кипящей ярости ударила Половинкину в затылок, и он почувствовал непреодолимое желание всех обличать.

– Жополизы! – загрохотал он на весь зал. – Подхалимы! Карьеристы! Холуи! Ненавижу!

– Молчи, дурак, – Сосунов брезгливо пнул ногой бывшего подшефного.

– И ты‑ы‑ы‑ы, Никита, предатель! И ты‑ы‑ы‑ы, лизоблюд!

Спеленутый как младенец и не имеющий возможности пошевелить даже пальцем, Половинкин, как ни странно, обрел невыразимую свободу духа. Такую свободу до этого он ощущал единственный раз в своей жизни, когда по дикому недоразумению попал в медвытрезвитель.

– Вы все рабы лампы! Один я здесь свободный человек! А вы подлизы, корпоративное быдло!

– Обычно детей находят в капусте, а этого нашли в компосте, – Сосунов еще раз съездил ногой по ребрам поверженному Витюхе.

Витек затих на полу, раздавленный несовершенством этого мира.

На следующее утро Половинкин юркнул на свое рабочее место тихо как мышка. Целый час его никто не трогал, и Витек, озабоченно глядя в монитор невидящими глазами, уже надеялся, что его стриптиз и дальнейшее буйство останутся без последствий. Когда надежда стала крепнуть, на офисном горизонте возникла Лера и мстительно поманила его наманикюренным пальцем. Половинкин горестно вздохнул и посеменил на ковер к начальству. Два битых часа его возили мордой по столу в четыре руки и сыпали соль на открытые раны, припоминая в малейших подробностях вчерашние художества, но все‑таки оставили до первого предупреждения. А потом передумали и все равно уволили.

 

Турникет на плаху

 

Леня Куприянов, конопатый двадцатипятилетний хлопец с оттопыренными ушами, продавец‑консультант в магазине мужской одежды, уже пол года как не пил. Пойти сдаться наркологу Леню заставил небольшой казус, приключившийся с ним на Старый Новый год. Отмечая всенародный праздник, работники магазина так назюзюкались, что покидали родной магазин в некотором помутнении, забывая мыть руки после туалета и выключать за собой свет. Но больше всех отличился Куприянов, он, несущий обязанность закрывать магазин и ставить на сигнализацию, нахрюкался так, что просто хлопнул дверью, упал в заказанное такси и убыл по направлению к родным и близким. А магазин с одиннадцати вечера и до десяти утра провел ночь открытых дверей, заходи и бери, что под руку попадется. Слава богу, все обошлось и никому не пришло в голову взяться за дверную ручку. Утром похмельные работнички обнаружили незапертую дверь, вызвали милицию и настучали на Куприянова хронически недовольному хозяину. Леню в течение следующей недели не пинал только ленивый, хотя в магазине ничего не пропало, а все продавцы, включая хозяина, бухали наравне с Куприяновым. Поизмывавшись недельку над затюканным подчиненным, начальник придумал ему страшную казнь – закодировать Леню на год и без справки от нарколога на работу не допускать. Куприянов поник плечами, перекрестился и поплелся сдаваться наркологу.

Следующие полгода прошли под знаком полной и оголтелой трезвости. Ленину жизнь в двух словах можно было описать как занудный сериал с неизменным набором штампов. Теперь по будням он непринужденно чередовал дом с работой, а на выходные вместе с женой и тещей объезжал сетевые магазины, скупая, что надо и не надо. Поэтому, когда Куприянову позвонил его старый школьный друган Серега Ерохин и пригласил на свой день рождения, радости Лени не было границ.

– А ты точно там пить не будешь? – допрашивала Куприянова хмурая супруга.

– Точно.

– Серега кого хочешь уговорит, – беспокоилась жена, – знаю я его, баламута.

– Не уговорит.

– Смотри‑и‑и‑и. Доктор советовал лишний раз по пьяным компаниям не шататься.

Но Леня не послушался мудрого совета и, прихватив подарок, укатил на подмосковную станцию Гривно отмечать день рождения своего одноклассника. Праздник протекал чинно и благородно, в присутствии супруги именинника, родителей именинника, а также родителей супруги именинника. Присутствующие восторгались решению Лени завязать со спиртным, ставили его в пример Сереге и желали новорожденному такой же трезвеннической доли. Куприянов пил свою газировку, слушал заплесневелые истины относительно распущенности современной молодежи и невероятно скучал. Ну разве это праздник? Вот на прошлом дне рождения Ерохи они дали джазу. Леха Сапрыкин, тоже их одноклассник, так наковырялся, что уснул в туалете. Да так крепко, что разбудить его смогли только под утро, и в туалет всем страждущим приходилось ходить к соседям.

– Все, – поднял руки Леня, – мне пора домой.

– Оставайтесь у нас, – гостеприимно предложила супруга Сереги, искренне надеясь на его отказ.

– Не, мне домой нужно, – упорствовал гость.

– Ну, домой так домой, – развели руками родственники и ударились в обсуждение передачи «Встать. Суд идет».

– Я провожу, – вызвался Серега и почему‑то подмигнул Лене.

– Только недолго, – предупредили родственники, – давай, чтоб через полчаса, как штык.

– Куприяша теперь не пьет, – посетовал Ерохин, – чего с ним, с дураком, долго шлындать. Одна нога здесь, другая там.

– Никакой он ни дурак. Тебе бы тоже закодироваться не мешало.

Только приятели вышли на лестничную клетку, как Ероха сразу схватился за телефон.

– Сапрыка, к барьеру. Мы на третьем этаже.

Леня встревожился, и было от чего. Когда на горизонте появлялся их одноклассник Леха Сапрыкин, приключения начинали сыпаться на задницы присутствующих незамедлительно. Приятели жили в одном подъезде: Сапрыка на девятом этаже, Ероха на третьем, и через пару минут дверцы лифта растворились. Оттуда показался сияющий Леха с бутылкой коньяка в одной руке и пивной кружкой в другой, в зубах у него была зажата роза. Он уронил розу в кружку и рявкнул на весь подъезд:

– Ероша, ювелирный был закрыт, и я купил тебе кружку!

– Тебя‑то почему не пригласили? – задал Леня неуместный вопрос.

– Обыватели, – отмахнулся Сапрыка, – подумаешь, уснул в туалете. Кто трижды не был пьян, тот не гусар.

– Давай, Лень, накати, – Серега в очередной раз попытался уломать Куприянова, – сколько той жизни?

– Отлезь.

– Черт с тобой. Нам же больше достанется. – Приятели уселись на ступеньки, стали пить коньяк из пивной кружки и занюхивать розой по очереди.

– Вы бы хоть закусывали, черти, – забеспокоился Куприянов, – сейчас вас дугой накроет.

– «Курятиной» закусим, – рассмеялся Сапрыка, доставая пачку сигарет.

Они закурили, и Леня мог с точностью до секунды сказать, когда его вполне приличные друзья превратились в полных ублюдков. Еще бы, литр коньяка они уговорили за десять минут без всякой закуски, не считая розы и «курятины». Путь к железнодорожной платформе сразу стал тернист и извилист. Парочка пьяных в умат провожающих передвигалась исключительно от одного ларька до другого. Там они брали по пиву, лакали его и искали, где бы отлить. Леня брел следом и проклинал все на свете.

– Отпустите меня, – ныл Куприянов.

– Офигел? – возражал Сапрыка. – Пойми, Куприянчик, мы несем за тебя ответственность. Но ты не бойся, мы тебя не бросим.

– Лучше бы уж бросили, – бормотал себе под нос Леня, – вон какая‑то электричка. Не моя?

– Нет, не твоя, – успокоил Ероха.

Друзья сразу сбавили темп и остановились у очередного ларька. Только стали брать пиво, как увидели другую электричку, спешащую вслед за первой.

– А вот эта уже твоя, – удовлетворенно заметил Сапрыка, – последняя. Следующая в пять утра. И до этого срока никуда ты от нас не денешься.

– Не трынди, – не поверил Куприянов.

Но действительно это была последняя электричка на Москву.

– Я же тебе говорил, что последняя, – торжествовал Сапрыка, – следующая будет в пять утра.

– Надо еще пивком лакирнуть, – задумчиво протянул Ероха, – тут рядом есть знатный пивняк.

– Хватит вам уже, – призвал к умеренности Леня.

– Ты прям как моя жена, – изумился Сапрыка, – еще скажи, что я по пьяни одно и то же по сто раз повторяю.

Леня напряженно молчал, мысленно проклиная своих задутых одноклассников, их дни рождения и все последние электрички вместе взятые. «Неужели я такой же, когда выпью, – холодея, думал Куприянов, – нет, не может быть». – «Такой же, такой же, – проснулся внутренний голос, – если не хуже». – «Не может быть», – воспротивился Леня. «Может, может. Бедная твоя жена. Напомнить пару эпизодов?» – «Не надо», – смутился Леня. «То‑то». Сапрыкин и Ерохин бодро топали в направлении неведомого пивняка, а Леня семенил за ними, тревожно оглядываясь вокруг. А кругом бушевала жизнь «насекомых». Вся окрестная гопота дружно подтягивалась к питейному заведению. Три деклассированных элемента неопределенного возраста уламывали двух молоденьких лохушек в сарафанах и вьетнамках. Те загребали пыль давно немытыми ногами, скалили щербатые рты и были в принципе не против.

– Люди делятся на дураков и умных, но дураки делятся быстрее, – злобно ляпнул Куприянов, но сразу же заткнулся. Устраивать гладиаторские бои с местной шпаной, пожалуй, не стоило.

Никто не обратил внимания на Ленину тираду, все тянулись к пивняку, как подсолнухи к солнцу. Перед стойкой Куприянов в сотый раз объяснил одноклассникам, что он в завязке, потом помог дотащить до столика шесть бутылок пива.

– А вам не много?

– Нормально, – загоготал Сапрыка, – времени до фига. Следующая электричка будет в пять утра.

– Заколебал уже, – скривился Леня, – у тебя что, заело?

– Расслабься, Куприяша, – ухмыльнулся Ероха, – ты теперь с нами в одной подводной лодке. Нравится, не нравится, а деваться тебе некуда.

С соседнего столика раздался тревожный стук. Какой‑то пьянчуга долбил мобильным телефоном по столику, как будто забивал туда гвозди.

– Я не брал кредит! Вы верите мне?! – со слезой в голосе заблажил потасканный, одутловатый брюнет. – Я считал вас друзьями, а вы – козлы!

– Мы верим тебе, – две пьяные хари попытались успокоить горлопана, – верим.

– Я верну долг, а потом порву вас на английский флаг! – прорыдал брюнет и снова принялся лупить телефоном по столику. – Гадом буду, порву!

Телефон, не выдержав эксплуатации в режиме отбойного молотка, раскололся на несколько частей. Брюнет с удивлением уставился на пластмассовые осколки.

– Вот ложкомойники! Бракованный телефон подсунули! Поеду, подожгу их на хрен!

Он вскочил, уронил стул и, грозно матерясь, устремился к машине. Разбитая вдрызг «восьмерка» взвизгнула за окном, как кошка, которой отдавили лапу, и рванулась восстанавливать справедливость. Куприянов огляделся – обычная привокзальная тошниловка, где ночью собираются только свои. Сапрыка сосал пиво как насос и с жаром рассказывал, как он отважно грубит начальству, а Ероха уставился в пространство отсутствующим взглядом. Это‑то и не понравилось местной гопоте.

– Ты почему на меня так смотришь? – начал быковать здоровый пузатый парень в тельняшке с обрезанными рукавами.

– Он не на тебя смотрит, – попытался образумить его Куприянов, – а он глядит в пространство.

– Нет, – покачал головой пузатый, – он на меня вылупился. Наверное, в дыню хочет.

Сапрыка сразу протрезвел и заканючил:

– Да ладно, командир, все нормально. Мы же местные, ты чего, офигел?

– Я гей? – остолбенел пузатый. – Посмотрите на него, он еще и обзывается.

Завсегдатаи пивного зала с осуждением посмотрели на распоясавшихся чужаков, некоторые посетители начали даже поднимать стулья и заносить над головой. «Блин. Щас как заедут стулом по башке. – Спину Куприянова прибило изморозью, и мысли замельтешили как дрозофилы. – Это только в фильмах про ковбоев головы крепче стульев. А в жизни, вероятно, все наоборот». Из ряда возмущенных выделился юркий жиганчик, дерганный и приблатненный, весь такой на шарнирах.

– Вы слышали? – призвал всех в свидетели чувачок на шарнирах. – Он его пидором обозвал.

– Да не обзывал я, – заскулил дрожащим голосом Сапрыка, – просто мы товарища провожали и немного припоздали.

– Я падла? – выкатил глаза пацанчик на шарнирах. – И это говорится на нашем районе?

Толпа угрожающе двинулась на трех залетных отморозков. Еще секунда, и они навсегда прикусят свои длинные языки. Куприянов и Сапрыкин отступили к стене, Ерохин продолжал безмятежно сидеть и пялиться в никуда.

– Васька, все матери расскажу, – из‑за стойки вышла пожилая уборщица и преградила дорогу жигану.

Василий сразу сбавил прыть, остальные тоже замешкались.

– Сколько можно шаболдыжничать? – наехала уборщица на притихшего задиру. – Сколько можно хархурами трясти, когда же ты, супостат, на работу устроишься?

– Теть Насть, клянусь, обязательно устроюсь, – торжественно пообещал Васек, – ты же знаешь, я после армии. Еще не нагулялся.

– Ты пять лет после армии, долдон, – напомнила ему тетя Настя, – совесть нужно иметь.

Леха с Леней, подхватив безучастного Серегу, дунули на выход. Последнее, что они услышали, было:

– Теть Насть, ты только матери ничего не говори. Ладно?

Отойдя двести метров от опасного заведения, Сапрыка раздухарился, стал размахивать подарочной кружкой и орать:

– Главное, кружка так хорошо в руку ложится! Надо было ломануть ему промеж ушей! Кровищи бы с него натекло, что со свиньи!

– Чего же тогда не ломанул? – ехидно поинтересовался Куприянов, а про себя подумал: «Дурак я, дурак, спал бы сейчас под бочком у жены. Я‑то что здесь делаю?»

– Пойду за сигаретами схожу. А вы пока на платформу шуруйте, там скамеек много. – Сапрыкина смыли летние сумерки.