Верования отсталых народов мира

Эта глава тоже едва намечается пунктиром. Этнографическая литература об американских индейцах и народах Черной Африки, о некоторых народностях Сибири, Индонезии, Океании содержит без краю сведений о верованиях в человекообразных духов, живущих в природе и оказывающихся подчас в тех или иных отношениях с человеком. Например, «духи‑хозяева», «хозяева зверей» составляют главное содержание верований чуть ли не всех охотничьих народов: народов Северной Азии, эскимосов, индейцев северо‑западного побережья Америки и Североканадских лесов, народов Гималаев и народов Кавказа. Этот «хозяин» всегда подобен человеку, он античеловечен, он в некоем обмене с человеком: человек подкармливает его охотничьей добычей, он же нагоняет на охотника зверей, которых сам не бьет. Но и у скотоводческих и земледельческих народов есть образы духов‑хозяев, иногда неразличимые с охотничье‑промысловыми. Каждый охотник стремится найти контакт с каким‑нибудь из этих «хозяев». Их множество. Но в других случаях связь с «хозяином» представляется не частным делом отдельного человека, а делом всей семейной, родовой, племенной или иной группы, осуществляемым через посредство колдунов, шаманов или вождей. Первобытные верования и шаманизм дают огромнейший материал, чтобы представить, как фантазия переиначивала, перекувыркивала, преобразовывала, повсюду по‑разному, повсюду одинаковый исходный факт: наличие зверей‑неандертальцев то далеко, то под боком, то в жизненных контактах, то в описаниях и воспоминаниях других.

Вот столбы на шесть глав. Может быть, на шесть книг. Может быть, на шестьдесят диссертаций. Ведь это может дать новую отливку многого в истории культуры, в истории религий мира.

Много ли это даст антропологии? Да, когда мы научимся биологически расшифровывать эти иероглифы народной молвы. Под прессом биологии, когда стечет все принадлежащее человеческому недоумению и воображению, предрассудку и заблуждению, останутся некоторые важные и сухие знания о бытие и сложных естественных свойствах вымиравшего вида, от которого 35 тысяч лет назад мы, люди, родились.

И среди этих отжатых, пропущенных избранным нами светофильтром остатков самым универсальным будет вывод: человекоподобные существа, находимые у истоков стольких верований, отличались от человека отсутствием речи. Этот признак налицо сквозь все шесть глав.

Это и есть тот признак, которым в 1886 г., сто лет назад, Геккель постарался определить изобретенный им вид предшественников человека: питекантроп «неговорящий», «бессловесный», буквально даже «нелепечущий». Дюбуа добавил: прямостоящий. Только теперь мы узнали: обволошенный. Итак – Pithecanthropus alalus velus.

Для будущей науки главное – alalus.

На всей тропе нашего исследования нас пытались остановить объяснением или окриком: «ваш снежный человек – это же леший!» Как видим. Пожалуй. Да. Леший. Точнее, все‑таки, наоборот.

Большинство верований в нечистую силу является чистейшей фантазией. Никаких палеоантропов не отражают ни леший, у которого «одна ноздря, а спины нет», ни домовой, который ростом с мизинец или похож на петуха. Фольклор это и есть фольклор – вымысел, создание воображения. Но исследователи поверий и суеверий давно открыли, что фантазия творит не из ничего, а переиначивает реалии. Солнечные мифы и сказки могут забраться так далеко, что от солнца остается самый слабый след, к примеру, столь горячая лысина некоего старца, что на ней можно в сковороде блины печь. И силы природы, и явления человеческого быта фольклор преображает, хоть и отражает.

Но вот почему в ходе исследований реликтовых палеоантропов оказалось так важным погрузиться в эти воды призрачных отражений: ведь в прошлом, скажем в XVIII веке, всякому человеку, кто говорил, что повстречал в лесу ли, в болоте ли, или в собственном сарае волосатого человека без слов, дикого, объясняли, что повстречал он лешего, или, скажем, домового. Да он и сам себе объяснял так. Но когда пришел образованный XIX век, уже стали появляться многочисленные собиратели и истолкователи темных народных суеверий, противоречивших и христианской вере и уровню науки. Поэтому, если человек приходил с такими же самыми наблюдениями из леса или с гор, с ручья или болота, с чердака или из овина, ему уже все чаще объясняли, что он пал жертвой иллюзии под влиянием дедовских сказок. Да он и сам все чаще соглашался, что, вероятно, ему почудилось. Когда же факты были слишком неоспоримы, позитивные умы предлагали какую‑нибудь здравую версию: в лесу или в пустующих строениях скрывается одичавший преступник, в горах бродят забывшие речь и одежду, обросшие шерстью потомки беглецов или изгнанников, например, прокаженных. Конечно, многие, очень многие продолжали по‑дедовски относить все к разновидностям нечистой силы. Но никак нельзя винить этнографов за то, что они упорным просветительским трудом изгоняли это из народного сознания. Ученые не знали и еще не могли знать, что среди реальных явлений природы, подстилающих народную фантазию, есть и реликтовые палеоантропы – такая же реальность, как солнце и ветер, как охотничья удача и человеческая болезнь, как стихийное бедствие и бездыханность трупа, как что угодно, попадавшее на мельницу фольклора. Научная ценность этнографических и филологических трудов никак не отменяется установлением во второй половине ХХ века факта, что реликтовые палеоантропы всегда гнездились где‑то вдали или вблизи от человека, в том числе и на его подворье.

Но сейчас нам важно снять наивное объяснение, которым пользовались в старину. Вот, к примеру, отрывок из статьи в «Комсомольской правде». Приехал корреспондент на Памир, спрашивает: о снежном человеке нет ли чего нового. Ответ: «А снежного человека нет. Зато есть вайд и вуйд – домовые, герои старинной легенды. Вайд – самка, вуйд – самец. Они совершенно белые. Очень похожи на человека. Ходят на двух ногах. Запросто заходят в кишлаки, осмеливаются войти в дом. Но руки не подают и дотрагиваться до себя не позволяют. Моментально исчезают за камни. Только следы остаются. Ну, прямо человеческие. Любопытных легенд о вайде и вуйде немало. То обед съели, то провизию утащили. То помешали свиданию влюбленных. Столетние старики помнят множество легенд о вайде и вуйде». Если выкинуть отсюда слова «легенды» и «домовые», то останется реальность. Ее бы надо и со слов стариков записать, и по живому следу исследовать: ведь первым поведал корреспонденту милиционер, который сам на него недавно наткнулся. Теперь милиционеру просветители втолковали, что то был домовой и нить исследования оборвана. Другой пример. Сибирский поэт Н. И. Глазков пересказал в стихотворении сведения якутов о диком человеке – чучуна. Никак не печатали ему этого стихотворения, пока не согласился дать подзаголовок: «Старинная якутская легенда». Тогда пошло. Но от науки тропу отвели.

Вот почему так нужна эта затянувшаяся глава.