Как низко пали великие мира сего 24 страница

Но хуже всего было ночами. Эмили подумывала о том, чтобы спать на деревянной скамье в кухне, но она была слишком короткой. Кроме того, у них не было ни мягкой подстилки, ни лишнего матраца, чтобы положить на нее. Поэтому ей приходилось лежать рядом с ним, но настолько отодвинувшись, насколько ей это удавалось, что означало лежать, приткнувшись к стене. Берч демонстративно ложился на самый край кровати. Во сне он переворачивался на спину и начинал храпеть.

Отсутствие контакта не было новшеством, в последние месяцы он все реже и реже овладевал ею. Эмили могла вспомнить только один раз, когда он, без всякого чувства любви, вдруг проснулся и накинулся на нее, что она считала его ошибкой.

Эмили не знала, как долго сможет продолжать жить такой жизнью, но она боялась, даже страшилась порвать с ним. Ведь Берч вбил себе в голову, что она уйдет в большой дом и будет жить с нынешним хозяином. А этого, как он сказал, он не допустит.

В следующую среду она приготовилась к своему обычному визиту в Гейтсхед. Именно тогда он заговорил с ней впервые за прошедшие дни. Холодно посмотрев на нее, Берч сказал:

— Если ты не вернешься, ты знаешь, что произойдет! Я сдержу свое обещание, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни!

Эмили не ответила. Она лишь посмотрела на него, повязывая шляпку шарфом, чтобы ветер, который был очень сильным в этот день, не сдул ее с головы. А затем молча вышла.

 

Тетя Мэри приветствовала ее так же тепло, как всегда, но на этот раз что-то еще примешивалось к ее приветствию. Помахав перед лицом Эмили пальцем, склонив набок голову, прищурив глаза, она требовательно спросила:

— Ну-ка, расскажи мне, девочка, что ты надумала? В какую игру ты играешь? Ну давай, будь честной со своей тетушкой Мэри.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, тетя Мэри.

— Ты должна это понимать. Ладно, давай мне твое пальто. Ты бледная как полотно. Ты в беде?

Эмили медленно опустилась на стул, протянув руки к огню, и сказала:

— Да, тетя Мэри, можно сказать, что я в беде, и даже, если можно так выразиться, более чем в одной.

— Ну, если ты ведешь себя безответственно, то чего же ты ждешь?

Эмили резко повернула голову. Она вскочила на ноги и спросила:

— Что вы имеете в виду, говоря, что веду себя безответственно? Это вовсе не так! Что вы имеете в виду?

— Ну-ну! Не надо так волноваться. Сначала расскажи мне, что случилось, и введи меня в курс дела. Я буду слушать тихо, не перебивая.

— Ну что ж, дело в том, что я жду ребенка.

— О, мой Бог!

— Да, я сказала то же самое, когда поняла это.

— Ему придется жениться на тебе.

— Он не хочет.

— Тогда он настоящая свинья!

— Да-да, я согласна с вами, тетя Мэри, он - свинья.

— Ну же, девочка, что случилось? Садись. — Она положила руку на плечо Эмили и мягко заставила сесть обратно на стул. Потом она наклонилась к ней и спросила: — Это все из-за того, другого парня?

— Какого другого парня, тетя Мэри? — Эмили удивленно посмотрела на нее. — В конце концов, о чем это вы?

— Хорошо, девочка, теперь я расскажу тебе, о чем я. Вчера, около двух часов пополудни, кто-то постучал в дверь. Когда я ее открыла, то увидела мужчину, джентльмена. Разодетый в пух и прах: перстень-печатка, золотая цепочка для часов, воротник пальто из каракуля и все такое. И о чем, как ты думаешь, он спросил меня? Он спросил: «Вы тетя мисс Кеннеди?» «Да, я», — ответила я ему. «Тогда можно мне поговорить с вами?» — поинтересовался он.

Ну, я перевела дыхание и глянула ему в лицо. Он не совсем похож на англичанина, хотя говорит нормально, даже очень правильно. Ну я сказала ему: «Входите».

Я не стала извиняться за беспорядок в доме и за малышей. — Она обвела рукой комнату, где на полу на коврике в углу сидели двое малышей, а еще одна малышка играла с тряпичной куклой под столом. — Я не стала говорить, чтобы он воспринимал меня такой, какая я есть, я ведь не просила его приходить. Я предложила ему: «Можете сесть, если хотите». И он сел вон там, возле стола. Она ткнула пальцем в стол и продолжила. — Потом джентльмен сказал мне: «Когда ваша племянница приедет к вам в следующий раз, то будьте так добры и передайте ей вот этот пакетик». И он достал из кармана пакет и отдал его мне. И... вот он.

Эмили увидела, как тетя Мэри подняла руку и вынула из стоявшей на полке над очагом кружки небольшой узкий сверток. Когда она вложила этот сверток в руку Эмили, она повторила:

— Вот он. И должна тебе сказать, что у меня просто руки чесались, так хотелось открыть его. Не думаю, что я смогла бы продержаться еще один день. — Она громко засмеялась. — Так что, давай открывай. Не мучай меня больше. Посмотрим, что там, внутри.

Действуя, как во сне, Эмили медленно разорвала два слоя бумаги, один коричневый, а другой белый, и, не обращая внимания на письмо, прикрепленное к белому листу бумаги, посмотрела на красную кожаную коробочку. Она не открыла ее, просто сидела и смотрела на нее. Она уже знала, что находится внутри, и ей не хватало слов, она никак не могла объяснить те чувства, которые охватили ее в этот момент. Только вопль Мэри: «Если ты не откроешь ее, честное слово, я это сделаю!» — заставил ее поднять крышку, скрывавшую часы, лежащие на бархатной подкладке футляра.

— Ого! Святый Боже! Видела ли ты что-нибудь подобное в своей жизни? Ой, что это, браслет? Нет! — Грязные пальцы Мэри вытащили часы из футляра, и она покачала их перед лицом. На мгновение Эмили потеряла дар речи. Только положив их обратно в коробочку, Мэри смогла заговорить. Придвинув стул поближе и почти касаясь коленями Эмили, она тихо и твердо сказала:

— Я не из тех, кто спускает вранье, поэтому не надо мне говорить, девочка, что ты не знаешь ничего об этом мужчине, который подарил тебе это.

— Тетя Мэри.

— Да, девочка.

Эмили сглотнула.

— Это очень, очень длинная история.

— Хорошо, у меня есть масса времени, девочка, которое нечем занять, поэтому давай начинай с самого начала.

И Эмили начала свой рассказ с самого начала; тетя Мэри даже не прерывала ее, пока та не закончила, сказав:

— Это вся история, тетя Мэри, с начала и до конца. И, могу поклясться, что между им и мной ничего нет. Как я уже сказала, я стояла там и смотрела на эти часы в витрине, а он вышел из магазина. Я была настолько расстроена из-за обмана мистера Тутона, что ему пришлось искать местечко, где я могла бы прийти в себя. Наверное, кто-то видел нас там, и, конечно, Лэрри узнал об этом; с тех пор моя жизнь превратилась в ад. Я очень напугана, тетя Мэри. Я никогда и ничего раньше не боялась, правда, и никого не боялась, но я знаю, что если его снова сделают «посмешищем», как он выражается, то он этого не потерпит. Но, тетя Мэри, — она покачала головой, — это так странно... ну, у меня не хватает слов, чтобы описать это, я могу только сказать, что никогда больше не войду в тот дом, даже если мне понадобится работа, ведь это было бы просто неприлично.

— В этом ты права, девочка. В любом случае это будет неприлично. О Боже! — Мэри прикусила губу. — Никто этому не поверит! Но ты знаешь, как говорят: правда бывает удивительнее вымысла. Но... но оставим это. Лэрри должен жениться на тебе и дать фамилию ребенку.

— Тетя Мэри. — Теперь голос Эмили был суровым, таким же было и выражение ее лица. — Тетя Мэри, я не выйду за него замуж, даже если он будет на коленях упрашивать меня. И если бы я не боялась из-за того, что он может сделать с мистером Стюартом, я бы ушла из этого коттеджа и спустилась бы с холма раньше, чем ты бы успела произнести «Джек Робинсон». Я бы лучше родила ребенка в работном доме, чем там, в коттедже, если бы, конечно, у меня был выбор.

— Ну, тебе не придется рожать ребенка в работном доме, девочка. — Мэри поднялась. — И не говори такую чушь. Пока у меня есть крыша над головой, у тебя всегда будет кров. Как говорят в тех рассказах, которые Энни читает мне: «Ее дом оставляет желать лучшего», - это как раз о моем доме. Но все, что у нас есть, - твое, девочка. И твой дядя Фрэнк сказал бы то же самое.

— Спасибо, тетя Мэри.

Теперь тетя Мэри, указывая на бумагу, валявшуюся у ног Эмили, спросила:

— Неужели ты не хочешь знать, что там написано?

Эмили посмотрела вниз на бумагу и на конверт, прикрепленный к ней, и, наклонившись, подобрала его и распечатала.

Оно было написано весьма замысловато и начиналось так:

 

«Дорогая Эмили дорогой друг!

Прошу вас принять этот дар и не задаваться вопросом - почему? Просто считайте, что вы делаете мне одолжение. У меня нет никого, к кому я бы мог быть добр, никого, кому бы я мог дарить подарки, поэтому, надеюсь, вы окажете мне такую любезность и оставите себе то, что в конечном счете является вашей собственностью.

Я могу сказать, что время, которое мы провели вместе в Ньюкасле, было самым счастливым с момента моего возвращения в эту страну. И хотя я должен уважать ваши пожелания, я надеюсь, что, когда мы снова встретимся, случайно, вы уделите мне несколько минут вашего времени, поскольку нет никого, кроме вас, с кем бы мне так хотелось поговорить».

Она перевернула страницу и продолжила чтение:

 

«Я объяснил ювелиру, что может так случиться, что вы захотите продать ему часы. Я оставил ему ваше имя и описал вас. Он, конечно, поторгуется с вами, это вполне понятно; но я думаю, что он честный человек и не будет пытаться обмануть, он назначит сумму, которая устроит вас, да и он получит прибыль, которая необходима для ведения дел.

Не пытайтесь вернуть часы мне; если вы это сделаете, то я, будучи настойчивым по характеру, снова передам их вашей тете».

Она сильно закусила губу, читая последние строки:

 

«Пожалуйста, оставайтесь такой, какая вы есть, Эмили; не меняйтесь ни при каких обстоятельствах.

Заканчивая письмо, называю себя, с вашего позволения, вашим другом,

Николас Стюарт».

 

Не так уж много писем Эмили получала в своей жизни. Редкие неграмотные послания от отца и что-то в том же роде от Люси. И тем не менее она чувствовала, что это необычное письмо. Странным образом оно вызвало в памяти его лицо, лицо иностранца. Девушка подумала, что это не совсем обычное для англичанина письмо. Она не знала, как поняла это, поскольку у нее не было другого письма, с которым его можно было бы сравнить, но она глубоко ощущала это.

— Что он написал, девочка?

Эмили не хотела, чтобы тетя Мэри знала, что написано в письме, но, учитывая обстоятельства, она ничего не могла поделать, а только прочитать ей письмо.

Закончив, она аккуратно сложила письмо, а Мэри, качая головой, улыбнулась и сказала:

— Бог мой, этот парень мог бы писать книги. Так вот, я так понимаю, девочка, учитывая то, что он написал здесь, — она постучала по письму, которое Эмили держала в руках, — если бы даже я никогда его не видела, я бы сказала, что этот мужчина как раз для тебя. Худоватый малость, не в теле, тонкий, как жердь, можно сказать. Но это хорошая, крепкая худоба, и эта крепость проявляется в том, что он пишет. — Она снова указала на письмо, а потом спросила: — Что ты с этим собираешься делать... с часами?

— Не знаю, тетя Мэри. Я не могу держать их при себе. О, Господи! Я совершенно ошеломлена. Я ни за что бы не поверила, что кто-то может быть таким добрым. Однако, как я уже сказала, я не могу держать их при себе. Может быть... может быть, вы сохраните их здесь, тетя Мэри?

— Ох, девочка. — Мэри широко развела руками. — Я не буду иметь ни минуты покоя с такой вещью в моем доме. Ведь тут столько драгоценных камней. И он выложил за них небольшое состояние. Ох, девочка, нет. Я буду чувствовать себя как на иголках, двадцать четыре часа в сутки. А если они попадутся на глаза нашей Кэти, то она прицепит их на себя и пойдет на улицу, прежде чем я смогу прижать ее к ногтю. Нет, девочка, ты должна найти какое-то другое место, но не мой дом.

Она уже находила место, куда положить свои восемнадцать соверенов, но он нашел их. Однако на холме была тысяча и одна трещина, в одну из которых она могла спрятать часы. Она может вырыть ямку поглубже, чтобы никто не нашел их, конечно, если он вдруг не начнет все перекапывать. Эмили сказала Мэри:

— Я зарою их где-нибудь на холме.

— Ну, если ты не можешь придумать местечка получше, то зарой там, девочка. Но хорошенько запомни это место, чтобы можно было найти их, когда они тебе понадобятся, поскольку, как я понимаю, это все твое состояние. На твоем месте, детка, я бы отправилась через мост в Ньюкасл к тому ювелиру, и продала бы эту проклятую вещь, и убралась бы отсюда, чтобы начать новую жизнь... Почему ты этого не делаешь?

— А что тогда случится с мистером Стюартом? Ведь Лэрри выполнит свою угрозу, если я не появлюсь. Это будет все равно, что укусить руку, накормившую тебя.

— Да, полагаю, что ты права. У каждой вещи есть две стороны. Но это ужасно, что такое бремя ответственности возложено на тебя как раз тогда, когда тебе и так хватает забот, учитывая ребенка, которого ты носишь. Знаешь, — она широко улыбнулась Эмили, — давай выпьем по чашечке чая за твое будущее. Давай, девочка, взбодрись, никогда не вешай носа. К тому же тебе неожиданно привалило такое богатство. Как говорят цыганки, у тебя лицо «удачницы». Знаешь, что мне предсказала когда-то одна из них? Она сказала, что я выйду замуж за богатого человека и поеду «в путешествие по воде на корабле». А как еще можно поехать в путешествие по воде? Скажи мне. Она также сказала, что у меня будет трое детей и что я родилась «удачливой»; она казала, что если я упаду спиной в навозную жижу, то выйду из нее благоухающей жимолостью. И я ей поверила. Ха, мой Бог, как мы доверчивы, пока молоды!

Да, как мы доверчивы, пока молоды!

Эмили не рассмеялась вместе с тетей Мэри.

 

Часть 6

Костер

 

Глава 1

Эмили была на восьмом месяце беременности. Ее живот стал довольно большим и высоким; грудь, особенно когда она лежала, почти покоилась на животе. После первых трех месяцев беременности она чувствовала себя хорошо и продолжала работать, да и сейчас работала.

Но, когда Эмили оглядывалась на прошедшие месяцы, она удивлялась, как она все это выдержала. Девушка узнала, что молчание открытого пространства было приветливым, а молчание одного озлобленного человека было просто невыносимым. Однако в последние несколько недель его отношение к ней слегка смягчилось. Эмили могла точно указать день и даже час, когда начало происходить это изменение. Это было в воскресенье в конце апреля. Весна смягчала ветер; солнце, появлявшееся между ливнями, было теплым. Ей очень хотелось прогуляться, увидеть что-то, что отличалось бы от коттеджа и окружающих холмов. Она осознала в это воскресенье, что по тропинкам, ведущим вниз к главной дороге в одном направлении и к реке - в другом, она не уходила дальше чем на полмили от земли, окружавшей коттедж.

Итак, в этот погожий день она надела жакет, покрыла голову шарфом и пошла прогуляться. Лэрри ушел больше двух часов назад, Эмили умышленно не пошла по дороге, которая в конечном счете приводила на Честерли-стрит и вела дальше в Дарем. Она пошла, как она думала, вглубь. Пройдя через поле, проход в изгороди, взобравшись на два холма, она вышла на ровный участок земли на холме. Там она посидела, переведя дыхание. Холм не был очень высоким, но с него открывался хороший вид на окружающую местность. Она отметила для себя, что внизу было не так уж много домов, но большая часть земли была возделана. Немного подальше она увидела черное строение, стоявшее в поле, что подсказало ей, что это амбар и что где-то поблизости должна находиться ферма, прятавшаяся в одной из долин за ним.

Земля, даже на склонах, была обработана. Вся картина, простиравшаяся перед ней, говорила о хорошо ведомом фермерском хозяйстве. Но Эмили не увидела ни одной души в течение получаса: ни семейств, вышедших на воскресную прогулку, ни шахтеров, проходящих по двое или по трое, ни влюбленных парочек; эта часть мира казалась такой же изолированной, как и холм, на котором стоял коттедж. Затем неожиданно появились два человека. Девушка видела, как они шли со стороны амбара. Она подумала, что это фермер и его жена, вышедшие на воскресную прогулку вокруг своих владений. Фермеры часто так делали. Когда Лэрри был хозяином большого дома, он, обычно по воскресным дням, надевал свеженачищенные сапоги и свой лучший твидовый костюм и отправлялся в обход всей территории. Когда-то эта мысль могла бы вызвать жалость к нему из-за всего, что он потерял, но только не сейчас. Мужчина, с которым она сейчас жила, был больше похож на тюремного надзирателя, которому дали власть, из-за чего он превратился в мелочного тирана.

Он полностью игнорировал ее, никогда не обращался к ней. Эмили и сама не понимала, как терпела все это. Иногда ей хотелось спуститься вниз и рассказать мистеру Стюарту всю эту историю, и пусть он сам решает эту проблему. Но потом ей в голову пришла мысль о том, что если он попытается решить эту проблему, то ему придется снова пойти на убийство, чтобы самому не быть убитым. Что произойдет тогда? Она не сможет спокойно жить. Она сделает что-нибудь с собой. О да, она не перенесет это. Почему так получается, спрашивала она себя, наблюдая, как две маленькие фигурки идут через поле, что человек узнает, чего он на самом деле хочет, слишком поздно. Юность была периодом ложных ценностей. Вы совершаете неправильные поступки, поскольку что-то внутри заставляет вас верить в то, что это правильно. А позже, когда на все открываются глаза, вы вдруг понимаете, что были не правы относительно данного чувства, но что лишь новое чувство, которое вы испытываете, настоящее. Эта проблема юности была очень сложной. Эмили пыталась разобраться в своих мыслях, но пришла к выводу, что невозможно сразу же найти ответы на все вопросы. Нужно прожить жизнь, чтобы получить ответы. Сама жизнь дает вам ответы, заставляя пройти через многие испытания. Необходимо пережить страдания, чтобы получить ответы.

Когда внутри нее ребенок начал толкаться, она положила руку на живот. Она должна бы этому радоваться. Счастье, которым она была полна раньше, должно бы наполнять ее сейчас. Но все, что Эмили чувствовала, это жалость к той жизни, что была внутри нее. Что ждало этого человечка?

Через некоторое время она спустилась с холма. Тени уже удлинились. Эмили не предполагала, что так долго пробудет на вершине холма.

Через некоторое время она добралась до прохода в изгороди и осторожно переносила ногу через верхнюю перекладину, когда, посмотрев на тропинку, она заметила приближающегося Лэрри. Эмили увидела, как он остановился. Он продолжал стоять, не двигаясь, даже после того, как она оказалась с другой стороны изгороди.

Когда Лэрри догнал ее, он заговорил с ней впервые за многие месяцы.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросил он.

— Я гуляла. — Эмили ответила тихим спокойным голосом.

Посмотрев ей в лицо, он расслабился и впервые, с тех пор как девушка сказала ему, что ждет ребенка, произнес первые добрые слова.

— Тебе не нужно было уходить так далеко, — сказал он, — это ни к чему хорошему не приведет.

— Со мной все в порядке. — Глупо, но в данный момент Эмили чувствовала благодарность за то, что Лэрри заговорил с ней. Если он будет произносить хоть слово в день, жизнь станет более терпимой; ее убивала тишина.

Они прошли некоторое расстояние, когда он спросил:

— Ты часто ходишь так далеко?

— Нет. Я никогда раньше не ходила в эту сторону. Здесь красиво. Я даже не знала, что здесь столько равнинной местности. Я думала, что всюду так же, как у нас, сплошные холмы. — Эмили слабо улыбнулась и поинтересовалась:

— Ты... ты был в Честерли-стрит?

— Нет. — Лэрри быстро покачал головой. — Нет, я не ходил так далеко.

— Прекрасный день для прогулок. — Даже когда Эмили говорила, она презирала себя за то, что так легко откликнулась на его обращение. Она подумала, что дешево продала себя, и все только потому, что он вежлив с ней.

С этого момента Лэрри продолжал вежливо обращаться с ней. Он не был особенно разговорчив, но вежлив. Обращался к ней с фразами, вроде: «Те три старые курицы не оправдывают себя; лучше сварить из них суп». А один раз он даже спросил ее: «Когда ты должна родить?» Более того, он стал очень беспокоиться по поводу ее прогулок. «Ты можешь оступиться на каменистых осыпях на берегу, — говорил он, — и пролежать там многие часы, а если наплывет туман, который может продержаться несколько дней, то тебя вообще никто не найдет».

Молчаливая забота делала ее жизнь терпимой.

В последние месяцы она видела Николаса Стюарта только дважды. Последний раз это было недавно, когда она сидела в почтовой повозке, а он ехал в собственной коляске и приподнял в приветствии шляпу. Пассажиры были очень удивлены. В первый раз Эмили встретила его в Феллберне, когда ждала почтовую повозку. Это было через три недели после того, как она получила его подарок и все еще боялась последствий того, что может случиться, если Николас Стюарт и Лэрри встретятся. Поэтому ее слова благодарности были поспешными и сумбурными, тем не менее ей удалось донести до него ту глубокую признательность, которую она ощущала. Она спросила Стюарта, запинаясь:

— После всего, что вы рассказали мне, мистер... мистер Стюарт, о прибылях и той ферме, вы... вы уверены, что правильно поступили, ведь вы истратили целое состояние на эту вещь?

А он ответил:

— Я трачу, сколько хочу, ведь если я решу уехать отсюда, например жениться, что вполне возможно, то смогу взять с собой очень мало. Вы улавливаете мою мысль?

Эмили понимала его. Он как бы поворачивался спиной к своей жене. И кто станет его винить? Люди, подобные ей, могут сделать обманщика из честного человека. Она сказала ему:

— Я собиралась написать вам, когда у меня будет возможность, но... но...

Он закончил за нее:

— Я понимаю. — К ее большому смущению, мистер Стюарт оставался с ней до тех пор, пока она не забралась в повозку Потом приподнял шляпу и ушел.

С Джорджем Эмили столкнулась всего один раз после его женитьбы. Да и то они только поприветствовали друг друга и попрощались, поскольку он казался смущенным. Все, что она узнала, это то, что Джордж Арчер женился на Дженни, новой горничной, и что она была привлекательной девушкой. Эмили ответила, что если он ее любит, то она обязательно должна быть привлекательной девушкой.

Сегодня был последний четверг июня. Эмили была в Гейтсхеде со своим еженедельным визитом. В прошедшие месяцы девушка меняла дни своих визитов к тете Мэри, чтобы избежать неожиданных встреч с мистером Стюартом.

Второго июня ей исполнилось девятнадцать. В глубине души Эмили была удивлена, что ей всего девятнадцать, она чувствовала себя старше, лет на тридцать по крайней мере; а ее раздувшееся тело еще больше убеждало девушку в этом. В последние три дня у нее были странные ощущения; она не могла объяснить себе, что это было. Она не была больной, не чувствовала боль, она просто чувствовала себя странно. Не было никаких причин для этих ощущений, поскольку до родов оставался еще месяц.

Элф Морган подогнал свою повозку ближе к проходу в изгороди и, после того как Эмили сошла, ласково предупредил ее, передавая четыре объемистые сумки, которые он достал из-под сиденья:

— Будьте осторожны, вы не должны носить такие тяжести. И смотрите под ноги - все еще скользко после прошедшего ливня.

— Я пойду осторожно. Спасибо, мистер Морган. До свидания.

— До свидания, девочка. Но, пошли! — Он стегнул лошадей, и повозка затарахтела дальше. Эмили осталась стоять на обочине с четырьмя сумками покупок, лежавшими у ее ног.

С тех пор как живот стал заметен, Эмили больше не появлялась в деревне. У них был постоянный заказ на сено, муку, тару и зерно у мистера Уэйта, которые он подвозил к проходу в изгороди в четверг. Но остальные необходимые для хозяйства вещи и продукты она привозила из Феллберна.

Обычно все, что им было необходимо, умещалось в двух сумках, но сегодня Эмили купила немного мягкого батиста, чтобы сшить рубашку и платьице для ребенка. Она также приобрела несколько ярдов дешевой голландской материи, которую собиралась отбелить и нарезать на салфетки и пеленки. Она также позволила себе купить коробку пудры из валяльной глины. У нее еще оставалось немного валяльной глины в коттедже, но она была в виде жестких кусочков, которые нужно было растирать в пасту. Упаковки за два пенни хватает на много недель. Но эта маленькая коробочка стоила четыре пенса и полпенни.

Эмили была довольна своими покупками. Сумки, хоть и объемные, в Феллберне казались легкими. Но сейчас, когда она взяла их, по две в каждую руку, ей показалось, что их содержимое превратилось в камень; они оказались такими тяжелыми, что за короткое расстояние, которое она прошла от дороги до прохода в изгороди, они оттянули ей руки.

У изгороди она снова поставила их на землю. Потом, опираясь о верхнюю перекладину, Эмили посмотрела туда, где мистер Уэйт оставил их еженедельный заказ, и нетерпеливо дернула головой, подумав: «Лэрри еще не приходил все это забрать. Чем он занимался весь день?»

Взяв в руку одну сумку, она перекинула ее через верхнюю перекладину и опустила с другой стороны. За ней последовала вторая сумка. Но, когда Эмили наклонилась за третьей сумкой, она вдруг ощутила такую боль, что ее рот открылся, словно для испуганного крика; но она не издала ни звука, крик, подобно боли, застрял где-то внутри.

Боль прошла так же быстро, как появилась. Эмили оперлась о верхнюю планку, хватая ртом воздух; с ее подбородка капал пот.

Неужели она перенапряглась, перекидывая сумки? Нет-нет. Она постоянно поднимает тяжести. Только этим утром она убирала вилами навоз из коровника. Она медленно наклонилась, чтобы поднять сумку, которую уронила, и осторожно поставила ее.

Эмили подняла четвертую сумку и занесла ногу на первую ступеньку, когда ужасная боль снова пронзила ее. Она наклонилась над ступенькой, ухватившись за перекладины прохода, и громко застонала. Казалось, что боль раздирает все ее внутренности. Что с ней? Неужели начались роды? Неужели началось? Но еще рано. И кроме того, по словам тети Мэри, все начинается со схваток, которые происходят через длительные периоды времени, иногда между ними проходят часы. Тетя Мэри сказала, что перед родами получаешь массу предупреждений.

О Боже! Она не может терпеть эту боль. Кто-нибудь... кто-нибудь, придите! Она собиралась родить ребенка здесь, на обочине дороги! Но этого не может быть; ни один ребенок не появляется так быстро! Эмили вспомнила женщин с Кредор-стрит: миссис Оливер, миссис Смит, миссис Гаррик и многих других. Рождение их детей занимало много времени, иногда даже по два дня. Она не выдержит это в течение нескольких дней. О нет! Нет! Она просто умрет.

Затем боль слегка отступила, и она попыталась выпрямиться. Тогда все началось сначала, но еще хуже, если это вообще было возможно.

Теперь Эмили лежала на траве, подтянув колени к животу, и громко звала:

— Лэрри! Лэрри! Пожалуйста... пожалуйста. О! Кто-нибудь, помогите мне!

Темнота поглотила ее, и в ней исчезла боль, но, когда она открыла глаза и увидела свет, то боль снова вернулась, будто кто-то разрезал ее сверху донизу с правой стороны. Эмили вжалась в землю и снова громко закричала. Она кричала так громко, что не услышала ни топота копыт, ни стука колес двуколки на дороге. Она даже не совсем осознала, что кто-то обхватил ее руками и пытался посадить. Но она услышала знакомый голос, который произнес:

— Она собирается родить, сэр.

Эмили узнала этот голос. Это был голос Джорджа. Она что, вышла замуж за Джорджа? Нет-нет; что это она! О, мой Бог! Пожалуйста... пожалуйста, Боже, ослабь боль! Ослабь!

— Все хорошо. Все хорошо.

— Она не сможет подняться на холм. Она не сможет. Надо перенести ее в двуколку и отвезти домой.

Эмили начала вырываться, но теперь она кричала, почти плача:

— Нет! Нет! Он застрелит вас. Он сказал, что сделает это, и он сделает! Он застрелит вас!

Она снова опустила голову на раздувшуюся грудь; ее колени были подтянуты к животу. Она полулежала, скорчившись на обочине. Глаза ее были закрыты, и в какое-то жуткое мгновение ей показалось, что они ушли и оставили ее. Потом Эмили слышала, как мистер Стюарт спросил:

— Насколько далеко может двуколка проехать по холмам?

Она услышала ответ Джорджа:

— Если она будет в двуколке одна, то до вершины первого холма, потом вниз по склону, через долину и до подножия следующего холма. Но лошадь не сможет подняться на второй холм, его склон очень неровный, и там есть только узкая тропинка.

Стюарт наклонился к ней и ласково сказал:

— Послушайте, Эмили, послушайте. Мы собираемся отвезти вас в коттедж. Сейчас все нормально. Все хорошо. Но вам придется проехать в двуколке как можно дальше. Приподнимитесь. Вот молодец, давайте поднимайтесь.

Она не могла сейчас сопротивляться, боль перехватила ее дыхание, но, когда она обнаружила, что лежит на дне двуколки, она прошептала в лицо, которое увидела над собой:

— Пусть Джордж отвезет меня, но только не вы... не вы.

— Хорошо, хорошо. Джордж как раз здесь.

— Все нормально, Эмили. Я присмотрю за тобой. Я поставил твои сумки к остальным вещам. С тобой все в порядке. Просто лежи спокойно. Ты скоро будешь на холме.

Когда двуколка двинулась вперед, у Эмили было такое ощущение, что ее кто-то качает, и боль слегка ослабла, но только слегка. Ребенок должен вот-вот родиться, она чувствовала это, но, Боже! Если так рожают детей, то она не хотела бы снова это испытать; о, нет! Никогда, никогда больше!