Глава XVIII. Въ лабораторiи

 

Новая служба у профессора Фрязина была не службой. Это былъ цѣлый рядъ новыхъ впечатлѣнiй. День за днемъ раскрывалась передъ Сеней та тайна, въ которую былъ окутанъ и самъ профессоръ, и его лабораторiя. Первое время все для Сени было непонятно и странно; все кругомъ было таинственно. Банки и стклянки, чудные приборы, жидкости въ баночкахъ съ ярлычками, порошки, вѣсы подъ стекляннымъ колпакомъ, какой-то инструментъ, съ трубочками и колесиками, на маленькомъ столикѣ противъ окна. Громадные картоны стояли одинъ надъ другимъ на оплкахъ. Плита съ газовыми рожками и таганчиками занимала цѣлый уголъ. Глыбы земли лежали на стеклянныхъ тарелкахъ подъ колпаками. По стѣнамъ висѣли ящички съ сѣменами. Цѣлые ряды сосудовъ съ прорастающими зернами стояли въ особыхъ тепличкахъ. Для чего все это было нужно профессору? Но постепенно Сеня узналъ все. Странная лабораторiя стала для него важнымъ и любимымъ мѣстомъ. Уже черезъ недѣлю, со дня появленiя въ квартирѣ одинокаго профессора, Сеня узналъ самое важное. Какъ-то въ праздникъ, когда онъ прислуживалъ профессору въ лабораторiи, тотъ сказалъ ему:

− Ты, конечно, знаешь, что такое хлѣбъ… Такъ вотъ здѣсь, все это для того, чтобы облегчить людямъ добыванiе хлѣба.

Этого Сеня совершенно не ожидалъ. Профессоръ указалъ на банку съ порошкомъ.

− Это вотъ нужно землѣ, чтобы росли въ ней хлѣбные злаки и росли, какъ слѣдуетъ. Но этого мало. Нужны вода, воздухъ… Но этого совсѣмъ мало. Самое главное нужно… − онъ указалъ на окно въ небо, − вотъ это самое… солнце!..

Солнце! Сеня смотрѣлъ на солнце, и оно показалось ему совсѣмъ особымъ… Солнце теперь вошло въ связь съ диковинной комнатой и профессоромъ, съ банками и приборами, вошло въ связь съ Хворовкой: точно невидимыя нити протянулись изъ этой комнаты и отъ солнца къ полямъ „Хворовки“, къ тощимъ полоскамъ ржи, къ „Сѣрому“ и дѣду Савелiю. Передъ Сеней открывалось теперь то, что Кириллъ Семенычъ опредѣлялъ фразой: „Наука, братецъ ты мой“.

Василiй Васильевичъ Фрязинъ, профессоръ ботаники, былъ знатокомъ физиологiи растенiй. Онъ посвятилъ себя изученiю условiй жизни растительнаго царства: какъ и чѣмъ питается растенiе, растетъ, размножается, какое влiянiе оказываетъ на растенiе свѣтъ, теплота, тотъ или другой составъ почвы. Его изслѣдованiя въ этой области были поразительны. И, что самое важное, онъ не довольствовался лишь накопленiемъ и лабораторнымъ изученiемъ добытыхъ результатовъ: силою своего могучаго таланта, онъ умѣлъ ознакомить съ ними самые широкiе круги общества, примѣнялъ ихъ на практикѣ. Поднять продуктивность земли, дать громадной массѣ народа средства воспринять результаты многихъ лѣтъ кабинетной работы, заставить вѣрить въ науку − было его завѣтной мечтой. Стѣны кабинета и лабораторi не закрывали отъ его глазъ тощихъ ркестьянскихъ оплей, − онъ видѣлъ ихъ, онъ зналъ ихъ. Въ громадномъ количествѣ экземпляровъ распространялись имъ доступныя народу свѣдѣнiя по сельскому хозяйству. Въ его имѣнiи, на такъ называемыхъ „опытныхъ поляхъ“, примѣнялись на практикѣ добытые упорной кабинетной работой результаты. Нѣсколько сельско-хозяйственныхъ станцiй дѣйствовало по его указанiямъ. Десятки лекцiй собирали желающихъ ознакомиться съ его работами, съ его горячей вѣрой въ славное будущее науки. Вѣдь, въ сущности, онъ служилъ важнѣйшему вопросу человѣчества − вопросу питанiя. Голодъ, этотъ страшный бичъ, губящiй сотни тысячъ людей, принижающiй ихъ, − былъ однимъ изъ ужаснѣйшихъ золъ, съ которыми призвана бороться наука.

И эта наука имѣла въ Василiи Васильевичѣ одного изъ славныхъ своихъ представителей.

Профессоръ вставалъ въ семь часовъ и около часу проводилъ въ лабораторiи, готовясь къ лекцiи. Сенѣ рѣдко приходилось въ это время прислуживать ему. Обыкновенно работа происходила по вечерамъ.

− Вотъ кусокъ земли, − сказалъ какъ-то профессоръ. − Онъ присланъ съ простого крестьянскаго поля. Сейчасъ мы будемъ имѣть съ нимъ дѣло.

И Сеня видѣлъ, какъ этот кусокъ взвѣшивался, прокаливался на огнѣ, взвѣшивался снова, попадалъ въ цѣлый рядъ стакановъ, обрабатывался какими-то жидкостями, промывался, проходилъ длинный рядъ превращенiй. Сеня подавалъ пузырьки, прокалывалъ, сушилъ и съ удивленiемъ наблюдалъ, какъ кусокъ разлагался на составныя части, какъ все это взвѣшивалось, измѣрялось, записывалось. Онъ узналъ, что все это дѣлалось для того, чтобы узнать составъ почвы, ея недостатки…

− Эта почва бѣднатѣмъ-то, − говорилъ профессоръ.

День за днемъ узнавалъ Сеня „тайны“ профессора. Онъ узналъ, что хлѣбъ, тѣ колосья, что шуршали подъ вѣтромъ на скудныхъ поляхъ „Хворовки“, − нуждаются въ пищѣ, свѣтѣ и воздухѣ. Онъ узналъ, что землю можно заставить давать больше, чѣмъ она даетъ, что можно высчитать урожай въ полной увѣренности, что онъ будетъ. И какимъ жалкимъ представился ему дѣдъ Савелiй, ходившiй на откосъ слушать землю!.. Если бы дѣдъ Савелiй зналъ все это! Онъ не ушелъ бы съ такой грустью отъ земли, не болѣлъ за нее, не отчаивался. Но онъ не зналъ этого. Не знаютъ этого и тѣ, что живутъ въ „Хворовкѣ“.

И еще болѣе величавымъ всталъ передъ Сеней Кириллъ Семенычъ съ своей глубокой вѣрой въ „науку“, которой не зналъ, а только „чуялъ“. А профессоръ!

Сколько разъ замѣчалъ Сеня глубокой ночью огонь въ кабинетѣ Василiя Васильевича. Профессоръ работалъ даже ночью, когда всѣ кругомъ спятъ, и только одна луна ходитъ въ небѣ.

„Ученый-то, братъ… Онъ себѣ сидитъ, и не видать его… Анъ, смотришь, и изобрѣлъ что“…

Эти слова Кирилла Семеныча нашли подтвержденiе.

Сеня быстро освоился съ новымъ дѣломъ, изучилъ всѣ предметы, быстро приглядѣлся къ прiемамъ профессора, и тотъ иногда останавливалъ на немъ свой вдумчивый взглядъ.

− Интересно здѣсь, а? − спросилъ онъ какъ-то Сеню. − Да, отъ всего этого зависитъ счастливое будущее человѣчества. А знаютъ это очень немногiе. Узнавай! можетъ быть, тебѣ кое-что и пригодится.

Прошло мѣсяца два, какъ уѣхали студенты. Раза два за это время заходилъ провѣдать Сеню Кириллъ Семнычъ и, конечно, добрался до лабораторiи. Пораженный всѣмъ видѣннымъ, онъ ходилъ молча, боялся трогать руками и говорить сталъ, только выйдя изъ лабораторiи.

− Та-акъ… − только и сказалъ онъ, и, встрѣтивъ профессора, отвѣсилъ такой низкiй поклонъ, что профессору стало смѣшно.

− Прямо, чудотворцы они, − шепталъ онъ, смотря, на экземпляры хлѣбныхъ злаковъ, росшихъ безъ земли въ водныхъ растворахъ. − Въ водѣ хлѣбъ растетъ!.. И что только будетъ!.. Дай имъ Богъ здоровья.. Ты понимай, Сенька, свое счастье!.. Вѣдь ты при комъ состоишь-то!.. Вѣдь онъ… генiй!.. ну, прямо… Ломоносовъ!..

Это была наивысшая похвала.

Сеня сообщилъ Кириллу Семенычу, что въ слѣдующее воскресенье профессоръ будетъ показывать что-то публикѣ.

− Гдѣ? въ Историческомъ музеѣ?.. Это лекцiя будетъ… Приду!.. и Сократу скажу… Вотъ и пойдешь ты теперь… Что тебѣ теперь и деревня, а?.. А помнишь, все въ деревню собирался?

− Я теперь учиться буду, какъ студенты прiѣдутъ. А когда выучусь… пойду къ себѣ въ деревню и тамъ хозяйство поведу… Я ужъ и теперь кой-что знаю…

− О! ну-ну… улита ѣдетъ.. Тоже, братъ, безъ гроша не заведешь. Вотъ тогда мы вмѣстѣ поѣдемъ… Я деньжонокъ прикоплю. И такую, братъ, тамъ штуку заведемъ, страсть… − шутилъ Кириллъ Семенычъ. − А ужъ на лекцiи обязательно буду.

 

Глава ХIХ. Лекцiя.

 

Громадный залъ, съ расположенными амфитеатромъ скамьями, былъ переполненъ. Плата была доступная, день праздничный; стояли даже въ проходахъ. Было, много студентовъ и гимназистовъ; въ заднихъ рядахъ было много слушателей изъ народа, привлеченныхъ интересной лекцiей: „Наука и хлѣбъ“. Внизу, на эстрадѣ, стоялъ длинный столъ съ приборами для опытовъ, съ банками, наполненными водянымъ питательнымъ растворомъ, въ которомъ развивались растенiя. На задней стѣнѣ помѣщался экранъ для волшебнаго фонаря. Залъ былъ залитъ электрическимъ свѣтомъ. Аудиторiя аплодировала, выражая нетерпѣнiе. Изъ маленькой боковой двери появилась, наконецъ, стройная, худощавая фигура профессора. Громъ аплодисментовъ встрѣтилъ его. Въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, профессоръ сталъ за маленькiй столикъ, оправилъ абажуръ на кабинетномъ подсвѣчникѣ, выпилъ воды и сдѣлалъ плавный жестъ рукой. Все разомъ стихло.

− „Милостивыя государыни и милостивые государи“… Двѣпары глазъ были устремлены на него, слѣдили за каждымъ его движенiемъ. Это были Сеня и Кириллъ Семенычъ. Что это была за лекцiя! Сеня не забудетъ ея никогда. Въ затихшей аудиторiи профессоръ заговорилъ о хлѣбѣ, безъ чего не можетъ обойтись человѣкъ, о великой затратѣ труда для отысканiя этого хлѣба, часто тщетной. „Ищутъ не такъ, какъ нужно, и не тамъ, гдѣ его легче добыть… Многаго мы не знаемъ, не понимаемъ и не представляемъ себѣ… Знаемъ ли мы, кто главный творецъ нашей пищи, кто великiй источникъ производительныхъ силъ земли? могучiй двигатель жизни?... Солнце!..“

И полился грудной голосъ, сильная, убѣдительная рѣчь, прерываемая волшебными картинами фонаря. Отъ солнца профессоръ перешелъ къ великому слугѣ человѣчества и всего живого − къ растенiю, тѣмъ зеленымъ листьямъ, что видитъ глазъ на поляхъ, лугахъ и въ лѣсахъ. Солнце бросаетъ миллiарды лучей на землю, и эти лучи не пропадаютъ въ пространствѣ: они творятъ. Зеленые листья принимаютъ ихъ на себя, и тутъ-то эти лучи совершаютъ гигантскую работу: претворяютъ добытый листьями изъ воздуха газъ въ питательное вещество, составляющее тѣло растенiя. Онъ говорилъ далѣе, что растенiя составляютъ „мiровую пищу“, и, если бы не было растенiй, не было бы и жизни.

Давъ полную и блестящую картину жизни растенiя, ознакомивъ аудиторiю съ послѣдними данными науки, профессоръ снова заговорилъ о хлѣбѣ, источникѣ жизни миллiардовъ людей. Онъ гооврилъ о десяткахъ миллiоновъ крестьянъ, добывающихъ этотъ хлѣбъ для цѣлой страны, льющихъ потъ на свои, часто безплодныя поля, нивы, теперь покорно умирающихъ съ голода. Онъ бросилъ вопросъ:

− Но почему это такъ?.. почему этотъ страшный гость, голодъ, стучится настойчиво къ намъ, въ Россiю?...

Молчала аудиторiя; только слышно было тяжелое дыханiе тысячи жадно слушающихъ людей.

− Темнота!.. вотъ врагъ народа, причина его нищеты, голода, страданiй. Какъ солнечный лучъ питаетъ растенiе, даетъ ему жизнь, тянетъ его изъ черной земли, − такъ и народу нуженъ лучъ просвѣшенiя!.. Съ нимъ народъ одолѣетъ невзгоды, сознаетъ себя, добудетъ жизнь свободную и прекрасную.

Громъ апплодисментовъ покрылъ слова профессора.

− наша гаука уже теперь разрѣшила много великихъ задачъ, уже теперь можно увеличить въ нѣсколько разъ продуктивность земли… Конечно, не только обилiе хлѣба даетъ счастье: многое другое нужно народу.. Но задача нашей науки − дать хлѣбъ, и мы дадимъ этотъ хлѣбъ!.. Пусть же идутъ къ народу и несутъ къ нему знанiя, строятъ школы, заводятъ образцовыя хозяйства, примѣромъ покажутъ то новое, что открыла наша наука, − и, главное, − пусть вложатъ въ простыя сердца вѣру въ науку, и тогда… тогда не будутъ наши поля обжигаться солнцемъ, и пахарь не будетъ уныло глядѣть на свое пустынное поле. Земля и солнце вернутъ ему силу, пышно раскинутся нивы, − и проклятiе − „тернiи и волчцы да произраститъ земля тебѣ“^[3]… − исчезнетъ! Наука украситъ унылую жизнь, какъ яркiй лучъ солнца. Мы въ своихъ лабораторiяхъ и кабинетахъ будемъ биться съ суровой природой, раскрываетъ ея тайны, а вы, вы, кто въ силахъ, идите къ народу и стройте его счастье, какъ велятъ вамъ совѣсть и умъ… И тогда позоръ человѣчества, − бѣдность и тьма пропадутъ, и встанетъ надъ нами солнце свободы и счастья!..

Залъ гремѣлъ. Тысячи глазъ были устремлены на профессора, вознагражденнаго за свои труды и безсонныя ночи. Бодрое слово, полное вѣры въ торжество знанiя, заронило не въ одну душу великiя надежды.

Сеня не могъ оторвать глазъ отъ профессора, не узнавалъ его. Всегда спокойный, скупой на слова, − этотъ человѣкъ преобразился. Его близорукiе глаза блестѣли, всегда ровный голосъ дрожалъ, прiобрѣлъ силу и звучность и впивался въ душу. Въ эти минуты Сеня, казалось, вполнѣ постигъ тайну лабораторiи, безсонныхъ ночей, человѣческаго труда. Наукаи ея носитель выросли въ его глазахъ неизмѣримо. Цѣли науки были такъ понятны и такъ величавы: служить человѣчеству, поднять его, создать будущую счастливую жизнь. Бѣдная „Хворовка“, бѣдные родные!.. Они ничего не знаютъ, не знаютъ, что за нихъ люди просиждиваютъ ночи, ихъ помнятъ, о нихъ болѣютъ, не высказывая этого, не трубя, не восхваляя себя. О, теперь понятны стали и студенты со своими спорами, пѣснями и даже слезами, понятенъ и профессоръ, со своимъ озабоченнымъ лицомъ, нагнувшiйся надъ микроскопомъ, понятны вѣра и слова Кирилла Семеныча. Многое перечувствовалъ Сеня въ эти минуты, и это перечувствованное прочно осѣло въ душѣ: онъ понялъ, что нужно, и жизнь открывалась ему не въ терзанiяхъ и хаосѣ, а въ стройной сознательной работѣ, въ единственной цѣли − создавать будущее счастье.

Около профессора толпились, многiе жали его руку, спрашивали о чемъ-то. Среди нихъ Сеня замѣтилъ, къ своему удивленiю, фигурку Кирилла Семеныча, а за нимъ лысую голову и широкiя плечи Сократа Иваныча. Съ одухотвореннымъ лицомъ протискивался Кириллъ Семенычъ, въ потертомъ пиджачкѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась синяя блуза. Вокругъ профессора образовали группу студенты, курсистки, знакомые. А Кириллъ семенычъ все шелъ, безцеремонно протискиваясь. Какой-то студентъ вдругъ отошелъ отъ профессора, и старый мастеръ очутился противъ Василiя Васильевича и остановился. Профессоръ вопросительно посмотрѣлъ на него. Тутъ случилось то, о чемъ говорили долго спустя, о чемъ писали въ газетахъ.

Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ ан профессора. Блѣдное, взволнованное лицо его подергивалось, рѣденькая бородка дроажала.

− Ваше превосходительство!

Всѣ, бывшiе около, оглянулись и посмотрѣли на сухенькую фигурку Кирилла Семеныча.

− Вы мнѣ?.. что такое? − вѣжливо спросилъ профессоръ.

Кириллъ Семенычъ смутился и съежился.

− Вы хотѣли что-то спросить?

− Точно-съ… Какъ мы понимаемъ… я, то-ись… можно сказать, труда много положилъ на такое дѣло, которое… потому какъ я мало ученъ… но я понимаю.. Хочу сказать такъ… ото всего сердца поблагодарить… рабочiй я человѣкъ, но науку понимаю… вотъ и все… покорно благодаримъ…

Профессоръ засмѣялся, взялъ обѣими руками дрожащую руку Кирилла Семеныча и ласково потрясъ.

− Очень радъ, очень… спасибо… − сказалъ онъ.

Окружающiе поняли, въ чѣмъ дѣло, и стали аплодировать.

Вдругъ профессоръ сдѣлалъ знакъ, и все стихло.

− Господа! − взволнованно сказалъ онъ. − Сейчасъ я испыталъ величайшее удовольствiе. Въ моемъ скромномъ лицѣ наука получила оцѣнку… привѣтъ отъ простого человѣка, человѣка съ трудовыми руками… Это − знаменательный фактъ. Это − залогъ будущаго слiянiя науки и труда, знанiя и жизни.

Произошелъ фуроръ: аплодировали, студенты вскакивали на стулья, дамы махали платками. Кириллъ Семенычъ былъ сконфуженъ.

Въ дверяхъ аудиторiи встрѣтилъ Сеня Кирилла Семеныча и Сократа Иваныча.

Шли молча. Фонари не горѣли. Теплая ночь купалась въ лунномъ свѣтѣ. Весна, даже въ городѣ, опьянела ароматнымъ тепломъ. Проходили въ переулку мимо уцѣлѣвшаго еще барскаго сада. Кисти черемухи, облитыя луннымъ свѣтомъ, глядѣли изъ-за рѣшетки.

− На Волгѣ теперь хорошо, въ лугахъ… − сказалъ, глубоко вздохнувъ, литейщикъ.

− Хорошо, − вздохнулъ и Кириллъ Семенычъ. − Соловьи поютъ… вишенье цвѣтетъ по садамъ… э-эхъ… жи-изнь!..

− А завтра свои соловьи… литейные… Такъ и сдохнешь на камняхъ проклятыхъ… Тьфу ты, окаянный… ногу зашибъ…

− А ты не отчаивайся… тону то на себя не напускай…

На перекресткѣ простились. Одинъ возвращался Сеня. Ночь глядѣла на него, ароматная ночь въ небѣ, душная въ городѣ. Но онъ не видалъ этой ночи. Его захватило то, что онъ только что видѣлъ, слышалъ и переживалъ въ ярко освѣщенной, шумной аудиторiи. Прекрасное открылось передъ нимъ, звало, закрывало всю пережитую, такую тяжелую и скучную, полосу жизни. И кто же принесъ это прекрасное? Та одушевленная, наполнявшая аудиторiю толпа, съ которой онъ чувствовалъ свою связь, тотъ необыкновенный человѣкъ, которому онъ служитъ.

Въ эти минуты онъ безсознательно чувствовалъ, какъ хорошо жить; въ эту ночь онъ уснулъ счастливымъ, какъ никогда.

 

Глава ХХ. Въ имѣнiи.

 

Во второй половинѣ мая профессоръ переѣхалъ въ имѣнiе, и для Сени потекли полные глубокаго интереса дни.

Имѣнiе было не велико, десятинъ сто, скорѣе даже не имѣнiе, а практическая, хорошо оборудованная сельско-хозяйственная станцiя съ такъ называемыми „опытными полями“.

Надъ рѣчкой стоялъ двухъэтажный домъ съ стеклянной оранжереей на югъ, съ большой, тоже съ стеклянной, терассой на сѣверо-западъ, цвѣтникомъ, гдѣросли цвѣты, замѣчательные какими-либо особыми свойствами. Это были все искусственно выведенныя формы, а рядомъ съ ними стояли ихъ скромные родичи, съ мелкими цвѣточками. Здѣсь можно было наглядно убѣдиться въ силѣ человѣческаго ума, совершенствовавшаго самую природу. Влѣво отъ цвѣтника по уклону тянулся ягодный садъ съ особо доходными сортами ягодъ, выведенными, главнымъ образомъ, для мѣстнаго населенiя, занимавшагося садоводствомъ, за нимъ тянулся плодовый садъ и вишневникъ. Изъ близъ расположеннаго питомника крестьяне могли получать деревца безплатно. Расположенный позади дома огородъ выращивалъ удивлявшiя своей величиной и достоинствами овощи. Огородъ этотъ имѣлъ чисто показательный характеръ, и здѣсь часто толпились крестьяне-любители, наблюдая за постановкой дѣла. Здѣсь производились опыты съ искусственнымъ удобренiемъ и примѣненiемъ электричества для увеличенiя урожая корнеплодовъ. Десятинъ десять занимали травяные посѣвы, столько же яровое и озимое поля. На тридцать десятинъ тянулся молодой березнякъ-посадка. Остальное пространство занимало болото, къ осушкѣ котораго профессоръ собирался приступить этимъ лѣтомъ.

Въ это небольшое имѣнiе прiѣзжали изъ разныхъ мѣстъ хозяева и любители, ученые и практики, представители земствъ и уполномоченные отъ крестьянъ. Имѣнiе высылало образцы семянъ, травъ и злаковъ, и влiяло на всю округу.

Цѣлый сказочный мiръ открылся здѣсь передъ Сеней. На поляхъ, лугахъ, всюду онъ видѣлъ теперь, чего могъ добиться человѣческiй умъ. Вспоминались кочковатые ржавые луга „Хворовки“, тощiе хлѣба, жалкiй огородишко, обнесенный плетнемъ. А здѣсь! Хлѣба волновались густой, зеленой щеткой; травы уже въ началѣ iюня просили косы; овсы горѣли изумрудомъ на солнцѣ, показывая плотныя головки сережекъ. Куда ни глянешь, вездѣ изъ земли били сила, богатство, жизнь. Здѣсь Сеня, казалось, видѣлъ солнечный лучъ, пожиравшiйся зеленымъ царствомъ растенiй. Скоро лучъ этотъ засверкаетъ въ блескѣ косы, задышитъ въ ароматѣ подсыхающихъ травъ, золотомъ загорится въ живой волнѣ спѣлыхъ зеренъ ржи и овса, въ ароматныхъ пучкахъ святой гречихи, въ румянцѣ яблокъ и сливъ.

Съ ранняго утра проводилъ Сеня весь день на прiятной работѣ. Въ началѣ iюня сдѣланъ былъ сборъ картофеля особаго сорта, и очевидцы-крестьяне дивились чуду: картофель далъ урожай небывалый; но удивленiе возросло, когда профессоръ на томъ же полѣ посадилъ старые клубни, заявивъ, что въ августѣ будетъ снять новый сборъ. Да, здѣсь совершались чудеса.

Сеня убѣждался наглядно, что могла сдѣлать наука. Дѣдъ Савелiй училъ его любить землю и солнце, заставлялъ видѣть въ землѣ существо, которое живетъ, производитъ, болѣетъ. Теперь это существо оказалось послушнымъ волѣ одного человѣка. Профессоръ ходилъ всюду съ карандашомъ и тетрадкой, и въ этой тетрадкѣ стояли цифры и знаки. Все, что получалось съ земли, тщательно измѣрялось на мѣру и вѣсъ; все, что останавливало сосредоточенный глазъ профессора, заносилось въ тетрадку. На высокой метеорологической станцiи производились точныя наблюденiя: записывалась температура и влажность воздуха, направленiе и сила вѣтра, давлнiе атмосферы. И все это ставилось въ связь съ ростомъ растенiй и урожаемъ.

Какимъ жалкимъ казался теперь Сенѣ дѣдъ Савелiй съ своимъ откосомъ, какимъ несчастнымъ казалось „хозяйство“ родной деревни!

Подъ лучами живительнаго солнца, въ чистомъ воздухѣ, наполненномъ медомъ луговъ, чувствовалъ онъ приливъ силъ, неукротимую жажду труда.

− Ну, какъ? лучше города? − спрашивалъ профессоръ и хлопалъ по плечу.

Въ эти минуты Сеня вспоминалъ Кирилла Семеныча, литейщика и отца. Они по-прежнему въ стукѣ машинъ, въ душныхъ стѣнахъ фабрики и завода, въ пламени, тучахъ искръ и грохотѣ металла. А здѣсь!.. Здѣсь онъ лицомъ къ лицу съ породившей его природой. Могучая, распаленная солнцемъ, лежала передъ нимъ мать-земля, глядѣла большими очами луговъ, дышала миллiонами ароматовъ, шептала пѣсни Веселаго лѣса, играла таинственнымъ эхомъ. Она звала его къ себѣ, своего сынга, вскормленнаго мякиннымъ хлѣбомъ, убаюканнаго печальной пѣснью. А солнце!.. А бѣгущая подъ горкой рѣка, заросшая тростникомъ и осокой!.. А зори, плывущiя въ предразсвѣтномъ туманѣ!.. А грозы, эти могучiя грозы, когда молнiи рѣжутъ стрѣлами, а дальнiй громъ перекатывается изъ лѣсу въ луга, какъ веселый смѣхъ разыгравшейся природы!..

Машинами срѣзали клеверъ, и скошенный лугъ протянулся красивымъ ковромъ. Гигантскiя копны остались на немъ сторожами. Кончалась уборка хлѣбовъ, а на крестьянскихъ поляхъ еще оставались несжатыя полоски.

Какъ-то въ концiѣ iюля, вечромъ, профессоръ сидѣлъ въ кабинетѣ и читалъ гахету. Сеня стоялъ на крылечкѣ террасы. Пахло дождемъ, въ воздухѣ носился густой ароматъ цвѣтника. Взгрустнулось что-то… Вспомнились мать и отецъ, отъ которыхъ не было писемъ, Кириллъ Семенычъ, студенты… Гдѣ они теперь?.. Можетъ быть, вернулись…

На террасу вышелъ профессоръ съ газетой и сѣлъ въ кресло.

− Я не мѣшаю вамъ, Василiй Васильичъ?

− А... ты это… ничего, сиди…

Далекуо-далеко мигнуло небо. Сильно трещали iюлбскiе кузнецы. Глухо проворчалъ громъ.

− Помнишь студента Смирнова, Сергѣя Васильича?..

− Помню… Они теперь въ Москвѣ?

− Онъ… − профессоръ остановился. − Онъ померъ…

− Какъ.. померъ?.. − вскрикнулъ Сеня.

− Онъ заразился тифомъ на работѣ въ деревнѣ…

Профессоръ поднялся и прошелъ въ цвѣтникъ. Тамъ онъ подошелъ къ рѣшеткѣ и, облокотившись, сталъ смотрѣть на рѣку и заснувшую подъ горой деревушку. Все чаще и ярче мигало небо, назойливѣе трещали кузнечики. А Сеня, потрясенный, сидѣлъ на ступенькахъ террасы. Тяжкая грусть, можетъ быть, первое ясно сознанное горе давило сердце. И эта страшная тишина подъ грозой, это черное небо, мигающее невидимыми очами, эти безтолковыя кузнецы, отпѣвающiе уходящее лѣто, − еще сильнѣе давили сердце… Семеновъ!.. Его нѣтъ теперь.. Комнатка на четвертомъ этажѣ, восторженныя рѣчи, пѣсни, споры… Онъ подалъ ему руку, спасъ его, ободрялъ, устроилъ его сюда, открылъ передъ нимъ новый мiръ… И теперь ничего этого нѣтъ… Онъ не увидитъ его никогда больше.. Чья-то властная рука вырвала изъ его жизни самую свѣтлую страницу.

Онъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки. Молча глядѣла на него ночь, точно таила тайну всего совершающагося. Накрапывалъ дождь, зашуршалъ по листьямъ гиганта-тополя, у террасы. Молнiя освѣтила цвѣтникъ и бѣлую приближающуюся фигуру профессора.

Тяжелая рука легла на плечо Сени.

− Мальчикъ! − услыхалъ онъ спокойный голосъ. − Ты, кажется, плачешь?..

Сеня поднялъ голову.

− О такихъ людяхъ не плачутъ: они достойны большаго. Смерть… − задумчиво продолжалъ профессоръ, − ея нѣтъ. природа не знаетъ смерти… Сѣмя пропадаетъ, давъ растенiю жизнь… Сгорѣли дрова, дымъ разсѣялся, но его снова вернутъзеленые листья растенiй.. И все такъ. Померъ Семеновъ, но не исчезъ безслѣдно. Его трупъ войдетъ въ обиходъ вселенной, а безсмертный духъ, образъ его, какъ хорошаго человѣка, отдавшаго себя за другихъ, останется жить, не забудется. Ни одна жертва не пропадетъ даромъ…

Сеня вздохнулъ.

− Онъ тебя хотѣлъ учить, кажется?.. да?.. Ну, сдѣлаютъ это другiе… Ступай спать, уже поздно… Завтра начнется осушка болота.

 

Глава ХХI Мечты… мечты!..

 

Осушка болота привлекла много любопытныхъ изъ сосѣднихъ деревень. Была прорыта широкая сточная канава, принимавшая болотныя овды изъ смежныхъ, болѣе узкихъ канавъ, постепанно покрывшихъ низину. Уже черезъ недѣлю можно было видѣть, какъ уровень воды въ сточной канавѣ повышался, и вода уходила къ рѣкѣ. Весной предполагалось перекопать все болото, выкорчевыать остатки пней и кустовъ, а на слѣдующiй годъ засѣялъ травой. До тридцати десятинъ негодной почвы должны были вернуться къ жизни.

Крестьяне внимательно слѣдили за ходомъ работъ, удивлялись простотѣ прiемовъ и быстрымъ результатамъ.

− Съ книжкой все, − говорили они о профессорѣ. − Онъ, сказываютъ, въ какую-то трубку смотритъ… ему и видитъ все тамъ.

− Зачѣмъ въ трубу!.. это онъ изъ книжки.. есть такiя..

− Нѣтъ, ужъ не иначе труба у него. А можетъ за карахтеръ Господь ему даетъ… Правильный баринъ онъ…

− Ежели бы всѣ такiе-то были, развѣ то было бы!..

За десять лѣтъ работы профессора въ имѣнiи многое измѣнилось въ округѣ. О травосѣянiи не было и помину, а теперь крестьяне дѣлали пробу, обновляли луга и удивлялись, какъ все это просто: сборъ сѣна увеличился втрое.

Урожай и качество ржи поднялись отъ сѣмянъ, рекомендованныхъ „Васильичемъ“. Кое-кто выписалъ искусственное удобренiе. Дьячокъ получилъ отъ „Васильича“ какой-то особый овесъ и собралъ такой урожай, что только диву дались. У священника уродилась капуста по пуду вилокъ, а у Прошки прямо диковинный горохъ поднялся.

Приближалось время переѣзда въ городъ. Что тамъ будетъ, какъ устроится его дальнѣйшая жизнь, − Сеня не зналъ. Семенова нѣтъ. Прохоровъ, конечно, прiѣдетъ и, можетъ быть, будетъ съ нимъ заниматься. Но было жалко разставаться съ профессоромъ. Съ другой стороны, крѣпко желанiе учиться, знать больше и больше, учиться такъ, какъ учились студенты. Но, конечно, это невозможно.

Письма отъ отца не было, хотя Сеня и писалъ ему раза два. Зато въ концѣ августа пришло письмо отъ Кирилла Семеныча. Круглымъ прыгающимъ почеркомъ писалъ старый рабочiй. Онъ сообщалъ, что все идетъ помаленьку и совѣтовалъ „приглядываться.“

…„Какъ бы ты въ раю, я такъ полагаю, въ самой наукѣ сидишь.. А ты еще совсѣмъ мальчишка. Понимай! Мы какъ въ котлѣ какомъ кипимъ, а ты въ благорастворенныхъ воздухахъ и все такое... Чувствуй и не возгордись, все это самое… А Сократка-то нашъ опять запьянствовалъ, по случаю разочли у насъ тридцать семь человѣкъ, и онъ заскандальничалъ и ушелъ… Навѣдался намедни на квартиру, гдѣ студенты стояли, а тамъ портнихи живутъ, и ничего про ихъ неизвѣстно. Про голодъ печатаютъ, и народишку по Москвѣ много безъ дѣловъ ходитъ, и плату намъ убавили.. А его превосходительству отъ меня низкiй поклонъ, и ежели онъ тогда на меня осерчалъ, ты спроси. Я потому былъ проникнутъ и пораженъ!... А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ, могу пристроить завсягда. И теперь будь здоровъ. Кириллъ Семенычъ Скалкинъ“!..

„А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ“… Эти слова заставили Сеню задуматься. Все можетъ случиться, можетъ не прiѣхалъ Прохоровъ, можетъ и не прiѣхалъ Прохоровъ, можетъ и не взять къ себѣ, профессоръ можетъ взять другого.. Тогда, конечно, къ Кириллу Семенычу, на работу. Ну, что же? Онъ не боится работы, теперь онъ окрѣпъ. Но… но тогда придется разстаться съ мечтами и планами. Какiя мечты!.. Лѣто въ имѣнiи укрѣпило ихъ, а зародились онѣ еще въ лабораторiи, въ аудиторiи на лекцiи. Онъ будетъ учиться, будетъ знать все. И эти знанiя онъ связывалъ съ землей. У него будетъ маленькое, маленькое имѣньице; онъ будетъ работать съ утра до ночи, будетъ всѣмъ показывать, какъ надо работать. Отца и мать онъ переведетъ къ себѣ. У него будетъ все, и лошади, и коровы, и цвѣтникъ, и даже метеорологическая станцiя и непремѣнно болото, которое онъ осушитъ. Въ его комнатѣ будетъ шкафъ съ книгами и чучелой совы, какъ у профессора. Къ нему иногда будетъ заѣзжать погостить Кириллъ Семенычъ и Сократъ Иванычъ. И Кириллъ Семенычъ будетъ ходить по саду, нюхать цвѣты и удивляться… И вдругъ всѣ эти планы разлетятся?.. Это будетъ ужасно!

Стоялъ конецъ августа, свѣжiй, ясный. Завтра рѣшено ѣхать въ Москву. Василiй Васильичъ обходилъ все имѣнiе и дѣлалъ распоряженiя. Рядомъ съ нимъ ходилъ управляющiй, молодой человѣкъ, − любезный Петръ Петровичъ, какъ его называлъ профессоръ. Сеня съ грустью прощался съ чуднымъ уголкомъ, гдѣ каждая травка, каждая бороздка говорила о трудѣ и знанiи.

− Остался бы съ нами, − скзаалъ шутливо Петръ Петровичъ. − Работникъ ты первый сортъ. А?.. Посадку будемъ производить, молотить будемъ… Скучно въ Москвѣ-то…

− Нѣтъ, онъ поступитъ въ Земледѣльческое училище, − скзаалъ профессоръ. − Такъ что ли, а?.. Хочешь учиться „нашему“ дѣлу?

− Хочу, − скзалаъ Сеня и покраснѣлъ. Въ эту минуту онъ забылъ, кажется, обо всемъ.

− Ну, и прекрасно: ты стоишь того, чтобы тебя учили.

− Отъ меня поклонъ снесешь, − сказалъ Петръ Петровичъ. − И я тамъ учился.

Мечты Сени начинали сбываться.

 

Глава ХХII. − „Выходъ на линiю“.

 

Переѣхали въ городъ, и Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча.

− Да ты молодчина сталъ, и плечи того… форменный физикъ… физическая сила… Ну, а химикъ-то.. лихо, чай, орудовалъ?..

− Какъ померъ? − вскрикнулъ онъ, узнавъ о смерти Семенова. − Быть не можетъ!.. Бѣленькiй-то?.. Ахъ ты.. Господи ты, Боже мой!..

Онъ чуть не плакалъ.

− Вотъ они, люди-то, а?.. Сенька!.. Это люди!.. Что мы передъ ими!.. что?.. прямо послѣднiе ми.. микроскопы!.. Сколько ученыхъ не своей смертью померло!.. А этотъ Сократка еще кочевряжится. „Подлость человѣческая“… Пьянствуетъ.. Вотъ она, дурь то!.. Тутъ люди умитраютъ, а онъ − подлость! И глазъ теперь не кажетъ.

Кириллъ Семенычъ растревожился, поднялъ на лобъ очки и забѣгалъ по каморкѣ.

− Подлость!.. такъ ты орудуй, бейся съ ей!.. Король какой!.. ты устраивай, какъ бы лучше притрафляй…

Онъ бѣгалъ по комнаткѣ, точно его что подняло вдругъ. Странно было видѣть, какъ этотъ человѣкъ, пробывшiй на тяжелой работѣ столько лѣтъ, пережившiй суровые уроки жизни, сохранилъ въ душѣ столько свѣжихъ порывовъ и безсознательныхъ надеждъ на то хорошее, во что, въ концѣ концовъ, должна отложиться жизнь.

− А-ахъ… Не могу я тутъ сидiть… Померъ!.. а!.. Нѣтъ, на улицу пойдетъ.. Я Сократку втсряхну, я его!.. Пойдемъ!

Кириллъ Семенычъ сорвалъ картузъ и, какъ пуля, вылетѣлъ на улицу.

− Знаю я, гдѣ онъ… знаю!..

Переулками выбрались къ Устьинскому мосту, и Сеня понялъ, что они идутъ къ „Хитрову рынку“. Вотъ и темная площадь, и тусклые глаза каменныхъ чудовищъ. Поднялись по лѣстницѣ, нащупали дверь, и Сеня узналъ квартирку и хромого хозяина.

− Сократъ здѣсь ночуетъ? − спросилъ Кириллъ Семенычъ.

− Нѣтъ его, не пущаю… Никакъ знакомый паренекъ-то?.. Выправился…

− А не слышно, литейщикъ гдѣ ночуетъ?

− А кто его знаетъ. Вчера ломился, вытолкали… съ полицiей сняли. Ужъ такой скандалистъ. Некогда мнѣ тутъ, крючочникъ сковырнулся, − въ больницу его надо сейчасъ…

Сеня и Кириллъ Семенычъ прошли за перегородку. Крючочникъ лежалъ въ углу, накрытый какой-то дерюжкой. Лицо его почернѣло. Рядомъ стоялъ табуретъ съ крючками и щипчиками: очевидно, крючочникъ работалъ до последняго часа.

− А вотъ и я! − раздался сзади густой басъ.

Всѣ обернулись. Въ дверяхъ, покачиваясь, стоялъ Сократъ Иванычъ. На немъ была синяя рубаха и опорки. Одутлое лицо съ ненавистью глядѣло на хозяина ночлежки.

− Сократъ иванычъ! − вскрикнулъ Сеня.

− Онъ самый… Сократъ иванычъ… Хор-рошъ? Свободнымъ гражданиномъ…

− Опять заявился?.. духу чтобъ твоего не было!

− Молчи! я твою квартиру не нарушаю… Молчи, хромая крыса! Знакомыхъ своихъ увидалъ и хочу разговаривать… Что?.. полицiю?.. Хошь весь полкъ!.. бери меня на штыки!.. „За свободу и за счастье цѣпи я свои отдамъ!..“ Я теперь всю неправду постигъ!.. Студенты какъ?.. Сенька!

− Семеновъ померъ, − сказалъ Сеня.

Литейщикъ отшатнулся, и глаза его остановились.

− По-меръ? − глухо сказалъ онъ. − Кто померъ?

− Семеновъ студентъ… кто?!. − строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. На голодѣ лѣчимши, померъ.

− На го-ло-дѣ?.. − Онъ прислонился къ перегородкѣ. Его рука сдѣлала неправильный жестъ и упала.

− Ошалѣлъ, − скзалаъ хромой. − И самъ сдохнешь!

− Ты!! − страшнымъ голосомъ крикнулъ литейщикъ. − Хромой!.. Сдохнешь!!. Сдохну… я!.. туда мнѣ и дорога!.. Я!.. А они… ни-ни!.. не позорь!!. Онъ… предсталъ!.. предсталъ, какъ… свѣча!.. По-меръ…

Онъ схватилъ себя за воротъ, рванулъ, и рубаха затрещала сверху до низу.

− Сократъ!.. да ты сбѣсился?!. − испугался Кириллъ Семенычъ.

− О-охъ… − застоналъ крючочникъ за перегородкой.

− Уйдемъ, Сократъ… вишь, человѣкъ отходитъ…

Литейщикъ посмотрѣлъ на крючочника и, покачиваясь, подошелъ.

− Дядя Максимъ!.. Ты это что?.. ужели помираешь?.. Дядя Максимъ! Ты меня прости, Христа ради… царство тебѣ небесное, вѣчный покой… Дядя Максимъ!..

Дядя Максимъ повернулъ голову и смотрѣлъ на литейщика.

− Съ горя я, дядя Максимъ… окаянный я… а ты… ты тамъ у Господа Бога за меня… Скажи тамъ, что Сократъ молъ Иванычъ съ горя… Студента увидишь, хорошихъ людей… Скажи имъ, что Сократъ Иванычъ хор-рошiй былъ мастеръ… Прощай, дядя Максимъ!.. Тамъ, братъ, крючковъ не понадобится… здѣсь оставишь… Тамъ безъ крючковъ.. Никакого инструмента не надо!..

Въ голосѣ литейщика слышалась насмѣшка и грусть.

− Брось ты эту музыку, Сократъ, − строго сказалъ Кириллъ Семенычхю − Пойдемъ! Ну, на кого ты похожъ?.. вѣдь звѣрь!..

− А? поиiйти?.. А не выгонишь?.. Этотъ вотъ меня выгналъ…

− Идемъ. Умный ты человѣкъ, а такое безобразiе, необразованность… Не можешь себя придержать!.. э-эхъ!

− Я не могу? я?.. Семеновъ померъ… а я не могу… придержать? Дядя Максимъ!.. Слушай!.. отходишь ты… ну, какъ передъ Богомъ… кончилъ я все!.. Конецъ!.. Бери меня, Кириллъ Семенычъ!

Онъ взглянулъ на располосованную рубашку и сталъ запахиваться, подтягивая ремешокъ.

Простились съ крючочникомъ и пошли. Литейщикъ все время запахивался. Въ темномъ коридорѣ онъ остановился.

− Не пойду я… Куда мнѣ идти?.. Некуда мнѣ идти…

− Ну-ну… иди… обойдется… Брось все и на работу становись.. Скоро, сказываютъ, жизнь новая откроется… хорошая жизнь.

− Что?.. какая жизнь?.. нѣтъ ничего…

− Будетъ. Ты иди, знай. Всему обновленiе будетъ…

Сеня слышалъ слова Кирилла Семеныча, сказанныя почти шопотомъ, и думалъ, − какая же это новая жизнь будетъ?

А Сократъ Иванычъ запахивалъ рубашку и бормоталъ:

− Ну, какъ я пойду… въ такомъ… одѣянiи, и къ такому человѣку…

− А ты знай, − иди… не мучайся... Квиты будемъ…

Сеня простился съ ними и шелъ домой со смутными чувствами и думами. Кириллъ Семенычъ еще болѣе выросъ въ его глазахъ своей величавой простотой. Дядя Максимъ явился нагляднымъ примѣромъ сѣрой жизни рабочаго человѣка, такъ плачевно кончающаго свой тусклый, утомительный путь. Сократъ Иванычъ − искренняя натура, безсознательная, мучающаяся людскими неустройствами, съ смутными порывами ко всему хорошему и честному, сбивающаяся съ пути и снова подымающаяся. Сложная человѣческая жизнь проходила передъ Сеней однимъ краемъ. Въ этой тяжкой и темной жизни − и какiе люди!.. Здѣсь, въ городѣ что!.. а тамъ, въ деревнѣ?.. Но вѣдь есть же счастливая жизнь, должна же быть! Да, должна. Ее строятъ медленно, въ тишинѣ кабинетовъ и лабораторiй немногiе, забывая о себѣ…

Вотъ и домикъ; въ кабинетѣ Василiя Васильевича горитъ лампа; голова съ красивымъ лбомъ склонилась надъ бумагой… Здѣсь профессоръ продолжаетъ свою многолѣтнюю работу на пользу и счастье людямъ, дурнымъ и хорошимъ. Сотни людей идутъ мимо съ угрюмыми лицами и не знаютъ, что совсѣмъ близко, камень за камнемъ, созидается будущая новая жизнь. И Сеня былъ счастливъ, что онъ понимаетъ своего профессора, вѣритъ въ будущее и готовитъ себя кх нему.

 

Глава ХХIII. Перемѣна.

 

Осенью Сеню приняли въ Земледѣльческую школу на стипендiю имени профессора Фрязина. Рекомендацiя Василiя Васильича имѣла большое значенiе, тѣмъ болѣе, что Сеня былъ выходцемъ изъ крестьянской среды: быть можетъ, онъ вернется въ эту среду и принесетъ опытъ и знанiе, а это входило въ задачи школы.

Кириллъ Семенычъ былъ радъ отъ всего сердца.

− Только зацѣпись, а тамъ и пойдешь… Вонъ Василiй-то Васильичъ, какъ солнце свѣтитъ.

Уже въ концѣ зимы вернулся съ работы Прохоровъ и, узнавъ о Сенѣ, зашелъ въ школу. Сколько воспоминанiй!.. Говорили о Семеновѣ. Прохоровъ разсказалъ о тѣхъ ужасахъ, которые пришлось пережить на голодѣ.

− И не передашь… и вспомнить тяжело. Пришелъ я поговорить съ тобой по душѣ… Ты уже не маленькiй теперь и поймешь меня. На дорогу ты теперь становишься, въ тебѣ приняли участiе… Счастливый случай тебя вырвалъ… Такъ вотъ, не забудь, что сотни тысячъ такихъ, какъ ты, не вырвутся изъ тьмы и нищеты… Не забывай, братъ, этого… Я перехожу въ другой университетъ по особымъ причинамъ, можетъ быть, и не встрѣчусь больше съ тобой… Помни, что ты не имѣешь права забыть тѣхъ, изъ среды которыхъ вышелъ. А то были случаи: выскочитъ такъ-то вотъ и плюнетъ на всѣхъ.

− Ахъ, что вы, Александръ Николаевичъ… Нѣтъ, нѣтъ.. Я знаю, я понимаю все, о чемъ вы говорите.

И они разстались, крѣпко пожавъ другъ другу руки.

Вскорѣ послѣ посѣщенiя Прохорова Сеня зашелъ въ праздникъ къ Кириллу Семенычу. Вспомнили прошлое, загадывали о будущемъ.

− А Сократъ-то, слыхалъ? пить-то бросилъ, какъ отрѣзалъ. На вечернiе курсы ходитъ, черченiемъ занялся…

Кириллъ Семенычъ взялъ съ полки нѣсколько листовъ съ геометрическими фигурами.

− Ишь, какъ чисто… Ему это нужно по его части… Геометрiю зудитъ. Обстругалъ доску, выкрасилъ черной краской и жаритъ мѣломъ… Вотъ она наука-то!.. Сурьозный сталъ.

Въ одно изъ такихъ посѣщенiй зашелъ и Сократъ иванычъ съ товарищемъ. Это былъ литовецъ Куртенъ, блондинъ, съ большими голубыми глазами, молчаливый и сосредоточенный. Онъ слушалъ только, покачивалъ головой и покуривалъ трубочку. Сократъ Иванычъ былъ чисто одѣтъ, движенiя были спокойны, въ лицѣ − сосредоточенность. Прежняго Веселаго размаха и порывовъ не было. Уже по внѣшнему виду чувствовалась происшедшая въ немъ перемѣна.

− Вотъ какой ты теперь сталъ, − скзалаъ онъ Сенѣ. − Учись, учись. Я вотъ тоже за книжки взялся, хоть мнѣ и 46-ой…

− Ежели-бъ мы дураками не были, то ли бы было?.. развѣ жили бы мы по нарамъ да щелямъ?.. мерли бы съ голоду?.. Мы бы всѣхъ правовъ добились и устроили бы свои порядки, жизнь бы устроили!.. − говорилъ литейщикъ взволнованно.

− Карашо, − кивалъ головой Куртень. − Ми бы знали…

− То-то и есть, − вмѣшался Кириллъ Семенычъ. − Ну, мы-то съ тобой такъ и покончимъ, а помоложе кому и по-другому будетъ.

− Тамъ увидимъ, что будетъ, − рѣзко сказалъ литейщикъ.

− Увидимъ, − каък это повторилъ Крутенъ.

Когда литейщикъ съ товарищемъ ушли, Кириллъ Семенычъ сказалъ Сенѣ:

− Ждетъ все чего-то… хорошей жизни… Будетъ она, конечно, да не такъ скоро… Э-эхъ!.. хоть бы глазкомъ поглядѣть, какъ люди будутъ жить, когда всѣобразованными будутъ… Нѣтъ, не дождаться…

 

Глава XXIV. − Въ громѣ и пламени.

 

Прошло шесть лѣтъ.

Сеня кончалъ Земелдѣльческую школу и мечталъ попасть въ сельско-хозяйственный институтъ.

Это былъ высокаго роста, широкоплечiй юноша, съ лицомъ, загорѣвшимъ отъ постояннаго пребыванiя на свѣжемъ воздухѣ, съ крѣпкими мускулами отъ лѣтнихъ работъ. Занятiя въ школѣ, систематическое чтенiе и влiянiе Василiя Васильевича положили на него рѣзкiй отпечатокъ. Въ свои двадцать лѣтъ онъ обладалъ значительнымъ развитiемъ. Страшная жажда знать и знать все, была удовлетворена. Вспыхнувъ еще въ мастерской Ивана Максимыча, на „Сухаревкѣ“, у ларя Пахомыча, эта жажда росла съ годами. Въ немъ вырабатывался типъ разносторонне образованного человѣка. Онъ былъ знакомъ съ родной и иностранной литературой, самостоятельно изучилъ нѣмецкiй и англiйскiй языки и особенно въ послѣднiй годъ отдался изученiю общественныхъ наукъ.

Послѣднее время Василiй Васильичъ сталъ колебаться, − совѣтовать ли Сенѣ идти въ институтъ или же лучше направить его въ университетъ. По его мнѣнiю, изъ Сени могъ выработать серьезный ученый, способный двигать науку, выйти на смѣну теперешнимъ научнымъ работникамъ. Незадолго до выпускныхъ экзаменовъ Василiй Васильичъ имѣлъ съ Сеней серьезный разговоръ объ этомъ, и Сеня сказалъ, что ему болѣе по душѣ − отдаться наукѣ, окончить университетъ и потомъ работалъ подъ руководствомъ профессора. Такъ и рѣшили.

Съ Кирилломъ Семенычемъ поддерживались самыя дружескiя отношенiя. Онъ по прежнему работалъ на заводѣ, но послѣднее время здоровье слабѣло, въ рукахъ уже не было прежней силы, и по косымъ взглядамъ „мастера“ старикъ замѣчалъ, что его трудовая пѣсенка спѣта. Надвигалась старость, а на черный день не было припасено почти что ничего, если не считать двухсотъ рублей, скопленныхъ великимъ трудомъ на „гробъ да саванъ“. Пройдетъ два − три года, и придется идти и забиться куда − нибудь въ уголъ и ждать смерти, какъ дядя Максимъ. Сеню онъ звалъ теперь „Семенъ Николаичъ“, но часто сбивался.

− Кириллъ Семенычъ! я тебя за отца считаю… мнѣ обидно.

− Ну, ну… я вѣдь такъ… какъ ты теперь ученый человѣкъ… Какъ время-то… а!.. какъ все изм−нилось-то, Семенъ Никъ…

− Опять ты свое… брось ты эту торжественность.

− Да… да… ты теперь произведенъ въ человѣка… только не возгордись… не плюй на насъ… съ черными руками, ежели ты все понимаешь… Тысячи людей нужны, чтобъ насъ обдумать и устроить все…

− Я?.. я плюну?.. Кириллъ Семенычъ, дорогой вы мой, золотой вы мой человѣкъ! вы вѣдь не знаете, какой вы хорошiй, рѣдкiй человѣкъ!.. О, я буду работать… Сколько плановъ, думъ… голова кружится… Да, а какъ Сократъ Иванычъ?

− Дѣла!.. такой то-ись сталъ, и не узнаешь, − скзалаъ онъ понизивъ голосъ. − Этотъ-то бирюкъ Куртенъ, да еще человѣкъ съ десять у насъ, да Сократъ то въ политику шибко ударились, и все ждутъ чего-то, все ждутъ… Ахъ, да… Васька-то объявился…

− Какой Васька?..

− Да Васька-то… Ивана Максимыча-то, шпитонокъ-то… въ больницу я его еще… У насъ на заводѣ, у Сократа въ подручныхъ. На курсахъ его тотъ встрѣлъ и водворилъ на заводъ… Ужъ и шустрый, бестiя!.. Въ ихъ канпанiи.

Сеня вспомнилъ Васютку. Давно это было. Но какъ ясно!.. И вотъ жизнь выкинула таки Васютку на поверхность, нашал ему мѣсто.

Сеня понималъ, о чемъ говорилъ Кириллъ Семенычъ.

Слова Кирилла Семеныча заинтересовали Сеню, и вотъ, улучивъ свободный денекъ, онъ отправился на заводъ, гдѣ работали наши знакомые. Уже на дворѣ оглушила его кипучая жизнь, творившая за стѣнами миллiонами звуковъ. Онъ вступилъ подъ высокiе своды съ колоннадой чугунныхъ столбовъ. Десятки молотовъ равномѣрно двигались въ воздухѣ. Кругомъ напряженные мускулы рукъ, напряженные лица, голыя шеи и потныя груди. Медвѣжья фигура литовца съ громаднымъ молотомъ выдѣлялясь возлѣ котла. Онъ узналъ Сеню и кивнулъ.

− Послѣднiй ударъ! − рѣзко крякнулъ литовецъ.

Сеня не понялъ. Страшно было смотрѣть, какъ кругомъ гиганта − котла, на подмосткахъ, возились десятки людей, облѣпивъ желѣзнаго великана: они забивали заклепки. Сеня почти бѣжалъ дальше отъ страшнаго шума. Его охватилъ металлическiй визгъ и скрежетъ: это было токарно-сверлильное отдѣленiе. Машины рѣзали, сверлили, точили, пилили сталь, какъ мягкое дерево. Десятки людей зорко слѣдили за ходомъ машины. Здѣсь работалъ Кириллъ Семенычъ. Сеня окликнулъ его. Тотъ обернулся и махнулъ рукой дальше, сказавъ:

− Скоро обѣдъ… я сейчасъ…

Дальше было, казалось, жилище грома. Почва тряслась, дрожали столбы и стѣны. Въ удлиненной гигантской подковѣ скользилъ пятисотъ-пудовый молотъ. На особыхъ подмосткахъ стоялъ человѣкъ, точно капитанъ парохода, и нажималъ регуляторъ. Паровой молотъ билъ и плющилъ, какъ тѣсто, до бѣла раскаленныя желѣзныя балки; десятки людей суетились вокругъ въ кожаныхъ фартукахъ, а человѣкъ на мосткахъ нажималъ регуляторъ, и послушный молотъ ходилъ, производя громъ.

Дальше и дальше шелъ Сеня въ этомъ царствѣ желѣза. И вездѣ − мускулы, потныя черныя лица и хрипъ человѣческой груди; и вездѣ сдавалось желѣзо подъ грохотъ и лязгъ.

− Вотъ онъ трудъ, − думалъ Сеня. − И они ждутъ его, просятъ и молятъ, днями стоятъ у воротъ заводовъ…

Огнемъ и жаромъ, миллiонами искръ встрѣтило Сеню литейное отдѣленiе. Да, здѣсь было подземное царство. Вагранка^*)гудѣла, точно грозила лопнуть и пожечь всѣхъ жидкимъ металломъ. Слѣпило глаза отъ текучей, бѣлой струи чугуна, сыпавшей искры. А вотъ и онъ, серьезный Сократъ Иванычъ, въ кожанномъ фартукѣ и большихъ синихъ очкахъ.

− Вы это.. здравствуйте, − отрывисто сказалъ онъ, бѣгло окинувъ Сеню скользящимъ взглядомъ. − не задохнитесь… Рай здѣсь у насъ.

Загудѣлъ свистокъ со двора, и разомъ все стихло, только вагранка гудѣла.

Литейщикъ сбросилъ фартукъ и рукавицы, сдернулъ очки, и на Сеню взглянуло усталое, потное лицо.

− Видалъ адъ-то нашъ?.. Вотъ онъ трудъ-то… Дьяволы такъ въ аду не работаютъ…

Онъ выпрямился и потянулся съ глубокимъ вздохомъ. Худой и высокiй, какъ жердь, молодой рабочiй подошелъ къ нимъ. Что-то знакомое показалось Сенѣ въ его сѣрыхъ, подмаргивающихъ, умныхъ глазахъ. Онъ пристально оглядывалъ Сеню, точно спрашивалъ: зачѣмъ ыт пришелъ?

− А вѣдь вы знакомы, − сказалъ литейщикъ. − Кириллъ говорилъ… Въ мастерской жили…

− Вася!.. вы это?..

− Да, я… А я васъ узналъ, хоть вы теперь и въ другомъ видѣ… какъ баринъ, − сказалъ тотъ, иронически оглядывая чисто одѣтаго Сеню.

Этотъ тонъ заставилъ Сеню задуматься.

− Каждому своя дорога, − скзаалъ литейщикъ. − Ежели всѣ въ господа выйдутъ, на заводахъ некому работать будетъ.

− Мнѣ бы хотѣлось поговорить съ вами и съ вами, − скзаалъ Сеня. − Пойдемте вмѣстѣ.

− Что жъ, идемте…

− Вотъ что… Мнѣ показалось, что вы… извините, если я ошибся, − вы недружелюбно смотрите на меня, чуждаететсь… Вы считаете меня не своимъ. Мнѣ тяжело сознавать это… Почему это такъ?

Литейщикх и Вася молчали. Кириллъ Семеновичъ былъ мраченъ.

− Почему такъ?.. Потому что я не въ вашемъ платьѣ?.. Потому что я не дѣлаю той именно работы, что и вы?...

− Нѣтъ не потому. Вы отдѣлились отъ насъ. У васъ другая дорога… Будете хорошее жалованье получать, мало работать… Много вѣдь такихъ. А ужъ наши нужды не интересны вамъ будутъ… Я вѣдь не обидѣлъ васъ…

− Сократъ! − крикнулъ Кириллъ Семенычъ. − Какъ ты можешь такъ разсуждать? по какому поводу?.. Экой ты сталъ склизкiй!.. За что ужъ человѣка-то обижать?.. И ты-то Васька, тоже… Тутъ-то вотъ у васъ мало еще…

− Вы ошиблись, − скзаалъ Сеня. − Я работалъ не меньше васъ. Я ночи просиживалъ, готовился къ еще болѣе трудной и полезной работѣ. И не для себя я это, какъ вы думаете…

Литейщикъ молчалъ и шагалъ, опустивъ голову.

− Плановъ моихъ вы не знаете, а уже бросаете упрекъ. Помните вы лекцiю… лѣтъ шесть назадъ?.. Ну вотъ.. Помните, какъ вы были растроганы и потрясены?.. Можетъ быть, эта лекцiя и васъ заставила думать, взяться а книжки, читать, разбираться, надѣяться…

− Вѣрно… это вѣрно…

− Ну, вотъ. А вѣдь профессоръ молотомъ не работалъ, но зато дни и ночи работалъ въ своемъ кабинетѣ и лабораторiи. Развѣ онъ ничего не сдѣлалъ для народа?..

− Ну, вотъ… что вы… конечно…

− Хорошо. Теперь обо мнѣ. Я выбралъ… вѣрнѣе меня направили по той же дорогѣ. Я работалъ и кое-что знаю… Я также буду служить народу… Не удастся мнѣ попасть въ университетъ, я уйду въ народъ, въ деревню, принесу туда мои знанiя… Вѣдь народъ не только рабочiе на заводахъ и фабрикахъ… а миллiоны крестьянъ!.. Вѣдь они бьются съ нуждой, они темны, они нуждаются какъ разъ въ томъ также, что есть у меня, − въ знанiи. А развѣ Прохоровъ, котораго вы знаете, и который уѣхалъ въ село врачомъ, развѣ онъ не служитъ народу?.. А Семеновъ, который жизнь свою положилъ… который…

− Постойте, − крикнулъ литейщикъ, остановившись и взявъ Сеню за руку. − Не надо… я знаю… знаю… Простите меня…

− Всегда ты вотъ такъ, какъ бѣшеный… и ты тоже, Васька, − скзаалъ съ укоризной Кириллъ Семенычъ. − Радоваться надо, что человѣкъ новый вышелъ. − Лучше что ли, ежели бы изъ него литейщикъ вышелъ.. Ихъ и такъ много… А науку ты не тронь!..

− Вы ужъ не попомните, глупость вышла. Знаете, обидно вдругъ стало. Пришли вы чистый, бодрый такой, смотрите, а мы… Ну, и рѣзнуло, и все изъ головы вышло… Ожесточаетъ эта работа вѣчная.

− И меня-то вы… я тоже понимаю, − сказлаъ Вася.

− Ну вотъ… что вы… Я увѣренъ, мы будемъ друзьями.

Простились сердечно, крѣпко пожимали руки другъ другу.

− И вотъ какой серьезный сталъ человѣкъ, − сказалъ Кириллъ Семенычъ. − И все ждетъ чего-то… А душа у него добрая…

 

Глава XXV. Къ народу!

 

Пришла, наконецъ, долго жданная вѣсть. Манифестъ объявилъ великiя реформы: весь народъ призывался строить новую жизнь на новыхъ началахъ, создавать новые законы.

Кириллъ Семенычъ радовался, какъ ребенокъ. Сократъ Иванычъ ходилъ съ просвѣтленнымъ лицомъ. На Сеню желанная вѣсть произвела чрезвычайно сильное впечатлѣнiе. Тамъ, на родныхъ поляхъ, должна начаться работа, потребующая много силъ, труда и знанiй: одинъ съ своей темнотой народъ ничего не сдѣлаетъ. Неужели же ждать еще годы, потомъ засѣсть въ кабинетъ и медленно шагъ за шагомъ создавать будущее человѣческое счастье на основахъ науки? Жизнь зоветъ сейчасъ на работу, жизнь сейчасъ мѣняетъ свои формы. Нѣтъ, нѣтъ, ждать такъ трудно. Все сильнѣй и сильнѣй захватывала Сеню мысль идти къ народу, нести ему тѣ знанiя, которыя онъ уже имѣлъ. Пришал пора расплатиться за все, что получено отъ народа: вѣдь, въ сущности, на деньги народа получилъ онъ образованiе.

− Я тебя могу поздравить, − сказалъ профессоръ, когда Сеня сообщилъ ему о своихъ планахъ. − Иди и работай. Дѣла не мало будетъ. Твои агрономическiя знанiя достаточны, иди… Я постараюсь тебѣ помочь въ этомъ.

Въ концѣ апреля профессоръ получилъ отъ агронома N-го земства, своего бывшаго ученика, письмо. Тотъ обещалъ, что мѣсто обезпечено, и что онъ радъ имѣть дѣльнаго помощника.

Передъ Сеней открывалась полезная, хотя и трудная дорога. Но онъ не страшился труда, онъ увѣренно шелъ на новую жизнь. Всегда и вездѣ онъ видѣлъ работу: работала его семья, и онъ самъ на поляхъ подъ солнцемъ, на фабрикѣ, въ мастерской; работали студенты, Василiй Васильичъ, Кирилла Семенычъ, литейщикъ, всѣ… и работали въ тяжелыхъ условiяхъ. А теперь надежда впереди: жизнь перестраивается по новому.

Какъ-то въ маѣ, въ праздникъ, Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча и сообщить объ отъѣздѣ. Старика онъ засталъ въ маленькомъ садикѣ, подъ кустомъ бузины.

− Ѣдешь?.. − грустно сказалъ Кириилх Семенычъ. Дѣло доброе, поѣзжай… поѣзжай, боатикъ… радъ я за тебя…

И какъ не радоваться! Давно ли тяжело приходилось имъ обоимъ; давно ли, кажется, Сеня вертѣлъ колесо и получалъ затрещины отъ Ивана Максимыча! И Кириллх Семенычъ чувствовалъ, что и онъ сдѣлалъ кое-что для Сени.

− Такъ, такъ… насъ-то не забывай… мы здѣсь останемся, опять свою канитель вести будемъ…

− Забыть васъ!.. − Сеня крѣпко сжалъ руку Кирилла Семеныча. − Никого у васъ нѣтъ, Кириллъ Семенычъ, вы старѣетесь…

− Какъ никого?.. Ну, нѣтъ… врешь!.. А ты то?.. Я тебя замѣсто родного… да… за сына, почитай, считаю…

− Милый вы мой старичокъ!.. − Сеня въ порывѣ чувства обнялъ стараго рабочаго.

− Ну, чисто медвѣдь… удушилъ… да пусти ты… − говорилх растроганный Кириллъ Семенычъ, и по его лицу съ морщинами, въ которыхъ застыла ѣдкая чернота завода, ползли слезы.

− Слабыя у васъ руки стали… Много онѣ поработали…

Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ на свои руки.

− Да, поработали – таки… и до могилы не отмоешь…

− Скоро онѣ ослабнытъ совсѣмъ…

− Н-ну, это еще поглядимъ!

− Кириллъ Семенычъ!.. Дайте мнѣ слово, дайте!.. когда онѣ совсѣмъ ослабнутъ, вы вспомните, что есть недалеко отъ васъ… вашъ Сеня… у котораго… желѣзныя руки… онѣ могутъ работать за шестерыхъ… Дайте!..

− Уморилъ… Господи!.. да я… да я, братъ… Ежели я прiѣду, я такъ сидѣть… сложа руки не буду… Я, братъ… у меня, − онъ понизилъ голосъ, − 240 рублей есть.. Я хозяйство поведу… сады − огороды… парники… яблони… малину… Соловьевъ буду слушать… со… со… ловьевъ… на со… солнышко бы… того… Ахъ ты… − Онъ смахнулъ что-то съ лица и, перемѣнивъ тонъ, сказалъ: Сократъ сбирался зайти… книжку я ему обѣщалъ отъ Пахомыча… Слышь, Пахомычъ-то… шибко книжками заторговалъ… Да вонъ никакъ и Сократъ.

Въ полисадникъ входилъ Сократъ Иванычъ, за нимъ Вася.

 

Глава XXVI. − На Воробьевыхъ горахъ.

− Здравствуйте!.. А мы было на „Воробьевку“ хотѣли, − сказалъ Сократъ Иванычъ. − Денекъ-то больно хорошъ… Наши тамъ кой-кто будутъ… Поѣдемте?..

Согласились и поѣхали на Воробьевы горы. Прошли къ Ново-Дѣвичьему монастырю и на лодкѣ переправились черезъ Москву-рѣку. Въ березовой рощѣ, неподалеку отъгранитнаго водохранилища, устроились за чайнымъ столикомъ. Подошло человѣкъ пять рабочихъ и въ томъ числѣ Куртенъ, по-прежнему молчаливый. Появилось пиво, и зазвенѣли стаканы. Время бѣжало незамѣтно. Косые лучи солнца прорѣзали березовую рощу, сверкнули бѣловатые стволики, и въ вершинахъ разлился мягкiй свѣтлозеленый полусвѣтъ. На краю, у кирпичныхъ заводовъ, куковала кукушка. Кириллъ Семенычъ пилъ молоко и молчалъ, наслаждаясь природой. Говорили больше о томъ новомъ, что пришло. Литейщикъ развивалъ планы „дѣловые“. Хорошо было бы собраться артелью, достать бы гдѣ-нибудь хоть немного денегъ и сообща открыть дѣло.

− И были бы всѣ мы и хозяева, и рабочiе… − закончилъ онъ.

Мысль всѣмъ пришлась по вкусу. Вася вскочилъ на табуретъ и провозгласилъ тостъ:

− За рабочiй народъ, ур-ра-а!..

− Уррра-ра!.. − покатилось въ березовой рощѣ, и кукушка смолкла.

− За счастливое будущее великаго и свободнаго русскаго народа! − крикнулъ Сеня.

− Э-э… нэтъ… погоди… − сказалъ вдругъ все время молчавшiй Куртэнъ, − ти… вы сказаль за русскiй народъ… нэтъ… ми тоже живемъ… ми не русскiе, а въ одной странѣ… мы… литвины, поляки, эсты, евреи… татары… лятиши… Я литвинъ… А я свой, общiй народъ… Я люблю русскiй, у меня общiй страна… Надо за всю страну и всѣхъ… всѣхъ… ми братья…

− Уррра!!. − гремѣло въ рощѣ. − Качать его!

− Тсс… − сказалъ Кириллъ Семенычъ. − Я сказать хочу… Я не могу, конечно, складно… какъ я человѣкъ рабочiй… но я понимаю… Вотъ тутъ толковали про новые порядки и про новую жизнь… Конечно, будемъ говорить такъ: свободу и правовъ дали… а почему?.. Я вамъ скажу, что по случаю и науки… да!.. образованные люди которые… они все постичь могли… да!.. и мы, конечно, тутъ… но и научные люди… вотъ и все!..

Опять кричали ура, а Крутенъ похлопалъ Кирилла Семеныча по плечу и сказалъ:

− Умнiй старишокъ… ошень умнiй…

− А теперь я, − сказалъ Сеня…Я скоро разстанусь съ вами, и грустно мнѣ. Съ глубокимъ чувствомъ буду я вспоминать васъ. Теперь я хочу при всѣхъ сказать, какъ много сдѣлалъ для меня вотъ этотъ человѣкъ, мой дорогой и уважаемый, простой, рабочiй человѣкъ, Кириллъ Семенычъ. Онъ первый показалъ мнѣ свѣтлый лучъ въ темной жизни, онъ далъ мнѣ книгу и сказалъ, − читай. Онъ ободрялъ меня, онъ поддержалъ меня, онъ не бросилъ меня… Онъ дѣлилиъ со мной послѣднiй кусокъ. И онъ, − прямо скажу, − онъ помогъ мнѣ выйти на дорогу… Не могу выразить, какъ я ему обязанъ!

− Ну вотъ… ну вотъ… и ничего я не сдѣлалъ вовсе − бормоталъ смущенный Кириллъ Семенычъ.

− Еще я хочу отмѣтить доброе отношенiе къ мнѣ Сократа Иваныча. Это честнѣйшiй, прямой человѣкъ. Когда-то, въ тяжелую минуту сказалъ онъ мнѣ: „не клони голову, всѣмъ смѣло смотри въ глаза. Ты такой же человѣкъ“… Спасибо вамъ, господа!.. спасибо, товарищи!.. Теперь мы будемъ дружно работать, − я свою работу, вы свою. Я только начинаю, вы же закалились. Я младшiй изъ васъ. Среди васъ я научился уважать трудъ и не падать духомъ.

− Какъ я, напримѣръ, − засмѣялся Сократъ Иванычъ.

− Да ужъ ты, Сократъ… − улыбнулся Кириллъ Семенычъ. − Ну, теперь въ тебѣ пару много. Новая жизнь пишла.

− И такъ, еще разъ спасибо.

− Урр-а! − неистово, ко всеобщему удивленiю, закричалъ Куртенъ. − Такъ… такъ, молодой шеловэкъ… такъ…

Пошли смотрѣть Москву. Садилось солнце, и весь городъ-гигантъ былъ облитъ золотисто-розовымъ свѣтомъ. Сверкали кресты и шпили; исполинскимъ шлемомъ тонулъ въ сѣровато-розовой дымкѣ храмъ Спасителя; сѣрой стрѣлой выдѣлялась Сухарева башня. Неясный гулъ долеталъ отъ Москвы, гулъ миллiоннаго гнѣзда, гдѣ подъ крышами таилось горе и счастье, трудъ и бездѣлье, роскошъ и нищета, − вся сложная людская жизнь.

− А красива наша Матушка-Москва! − сказалъ Кириллъ Семенычъ. − И тяжко въ ней, а привыкъ я къ ней…

− Да, хороша! − скзаалъ Сократъ Иванычъ. − Нашими руками все… по̀томъ нашимъ, трудомъ…

− Трудомъ, − какъ эхо, сказалъ Куртенъ.

− И умомъ, − поправилъ старый рабочiй. − На однѣхъ-то рукахъ далеко не уѣдешь. Такъ-то, Сократъ.

Солнце уже зашло, а они все сидѣли на краю обрыва и смотрѣли на городъ. Клубились сѣрыя тѣни. Городъ затягивало ночнымъ флеромъ. Потускнѣла исполинская шапка. Вдругъ… бѣлая точка сверкнула… еще… еще… Тамъ и сямъ вспыхивали огоньки электрическихъ фонарей. Казалось, невидимая рука ставила по городу лампады.

− Слушайте!.. тссс… соловей никакъ… тс… …Фюйть… фюйть… фюйть… тек… тек… трр… тр… тррр…

Надъ рѣкой, въ заросляхъ обрыва, защелкалъ соловей, залился, зачвокалъ… будилъ сладкiя грезы. Пропадала тягота жизни, забывалась тоска.

− Природа!.. − вздо