Двухгодичный опыт устройства деревенских поселений так же, как предшествовавший ему период «хождения в народ», дал тех результатов, на которые рассчитывали землевольцы. Как бы ни оценивать причины неудачи (коренившиеся, по мнению одних современников, в усилении полицейских преследований, по мнению других, в инертности крестьянства), итогом ее было заметно усиливавшееся разочарование все большего числа землевольцев в революционных возможностях самого народа. А это, несомненно, ускоряло распад деревенских поселений.
Вторым не менее важным итогом указанного периода явилось превращение так называемой «дезорганизаторской деятельности» землевольцев, игравшей до того подчиненную роль и выражавшейся в актах самозащиты и мести, в определенную систему политических убийств. Жизнь брала свое, и бунтарство логически приводило землевольцев к постановке вопроса о значении политической борьбы.
С осени 1878 г. «Земля и воля» вступила в полосу кризиса. Начался новый, считая со времени появления землевольчества, пересмотр программы и тактики. В отличие от 1875— 1876 г., когда формировалось землевольчество, критика носила более глубокий характер и привела в конечном итоге к отходу сначала части, а затем и всего землевольческого направления от анархизма.
|
|
Говоря о Плеханове в связи с кризисом «Земли и воли», необходимо прежде всего отметить его работу в качестве ре-тора нелегального журнала «Земля и воля». Как теоретик он занимался дальнейшей разработкой землевольческого народничества. В этом плане его особенно интересовали вопросы, связанные с условиями существования и возможным развитием поземельной общины как экономической основы социалистического будущего крестьянства, а также «рабочий вопрос», все настоятельнее выдвигавшийся практикой,—
63
вопрос о роли рабочих в будущем социальном преобразовании России.
В связи с усилением террористических настроений внутри «Земли и воли» выдвигалась еще одна задача, которую пришлось решать Плеханову. Она заключалась в определении своего (а для Плеханова это означало землевольческого) отношения к актам террористической борьбы, которые принимали все более выраженный политический характер. Особенно это обозначилось во время полемики по поводу готовившего-ся А. К. Соловьевым покушения на царя.
Разработка проблемы общины, роли рабочего класса, а также практическая деятельность Плеханова среди Петербургских рабочих двигали вперед его политическое развитие, чти же касается его участия в полемике по поводу террора, то надо сказать, что она на время отвлекла его от эволюции и сторону признания «политики», но вместе с тем помогла выяснить те противоречия, которые лежали в основе сочетания старых народнических взглядов с политическим террором. Период этот для Плеханова заканчивается выходом его на Воронежском съезде из «Земли и воли» и защитой старой землевольческой тактики.
|
|
Острее всего кризис организации в связи с переходом к политическому террору отражался на деятельности основного кружка и редакции «Земли и воли», составлявшей как бы ядро центра. В конце 1878 г. даже постороннему наблюдателю бросался в глаза разлад среди руководителей «Земли и, воли», находившихся в Петербурге. Это отмечала, в частности, В. Н. Фигнер, приезжавшая в Петербург в декабре 1878 г.1
Положение в редакционном деле после восстановления центра складывалось следующим образом. Новый номер «Земли и воли», несмотря на отобранные полицией корректуры, благодаря усилиям главным образом С. М. Кравчинского в середине октября в основном был готов. Затем по предложению Кравчинского в редакцию был привлечен Д. А. Клеменц, незадолго до того приехавший из-за границы. Он помог Кравчинскому закончить работу над журналом. 25 октября вышел первый номер «Земли и воли». Затем по настоянию товарищей Кравчинский, разыскиваемый полицией по делу об убийстве шефа жандармов генерала Мезенцева, покидает Россию, и в редакцию кроме Клеменца и Н. А. Морозова включается Плеханов, а несколько позже Л. А. Тихомиров. Впрочем, относительно Плеханова имеются указания о намерении включить его в редакцию много раньше: с возникновения мысли об из
64
дании нелегального органа. М. Р. Попов даже писал, что для этого Плеханов был вызван в 1877 г. из-за границы2.
Таким образом, почти с самого начала выхода «Земли и воли» получилась следующая картина: теоретически обобщать и направлять землевольческое движение пришлось людям довольно различным по своим взглядам. Журнал не мог сколько-нибудь последовательно отражать эволюцию собственно землевольчества, так как в его редакцию вошли люди, до этого землевольцами не являвшиеся. Поэтому развитие землевольчества, каким оно отразилось на страницах журнала, имело сложную схему. В нем надо выделить эволюцию собственно землевольчества, какой она представляется прежде всего в статьях Плеханова, и нанизанную на нее и тоже изменявшуюся идеологию, шедшую от различных сторонников политической борьбы с различным ее пониманием. Все вместе взятое и давало такую пеструю картину, приводящую исследователя в недоумение: как можно в одном органе в одно и то же время высказывать столь противоположные взгляды?
Еще до выхода «Земли и воли» имелись разногласия между Плехановым и Морозовым. Последний вступил в организацию вместе с С. Л. Перовской, О. С. Любатович, Л. А. Тихомировым и др. в период восстановления «Земли и воли» после разгрома конспиративной квартиры Малиновской. Начав свою революционную деятельность во время подготовки, а затем «хождения в народ», Морозов, просидев в тюрьме и будучи освобожден по Большому процессу, к осени 1878 г. вполне определенно склонялся к террористической деятельности, понимая ее очень своеобразно как систему «неопартизанства», как «революцию в настоящем», т. е. практически признавал террор единственно пригодной формой деятельности. Правда, только с оформлением редакции «Земли и воли» и с приездом в Петербург М. Р. Попова, А. А. Квятковского и некоторых других разногласия между Плехановым и Морозовым принимают серьезный характер. Хотя программу «Земли и воли» Морозов, вступая в организацию, несомненно, знал, но разделять ее требования он, по существу, не мог. Во-первых, потому, что не входил в организацию в период становления и развития ее программы, а во-вторых, потому, что фактически от выполнения ее требований отказывалась часть основателей и руководителей организации, переходившая на сторону террора. О редакторах журнала Морозов писал: «...Все мы оказались в то время имеющими очень
|
|
65
мало общего между собою и по теоретическим воззрениям, и по вопросу о средствах, какие мы считали пригодными для освобождения своей родины»3. Для Морозова народническая идеология была уже «трафаретными фразами», продуктом «экзотической эмигрантской среды». «Я чувствовал, что был в это время в окружающей среде почти одинок в идеологическом отношении», — писал он 4. Это не совсем верно в отношении к окружающей среде, но верно относительно землевольческой идеологии.
То же самое надо сказать о Л. А. Тихомирове, с той лишь разницей, что, не имея глубоких внутренних убеждений, он занимал промежуточную позицию между Плехановым и Морозовым. «Теории социалистов я уже знал в это время, - писал позже Тихомиров, — но не был ни за одну, хотя все-таки считал себя социалистом. Мой социализм, в сущности, сводился к государственной регуляции частной собственности»5. Что касается Д. А. Клеменца, то он также привлекался по «процессу 193-х» и до вступления в редакцию находился за границей. Как замечает Л. Дейч, «за все время редактирования «Земли и воли» им не написана была не только ни единая статья, но даже ни одной строки в народническом духе» 6. В круг его интересов входили вопросы, преимущественно связанные с отношением к конституционалистам, которых он убеждал в том, что самый прочный путь завоевания политических свобод - это привлечение к борьбе за них широких масс крестьянстве. При этом он подчеркивал, что предварительным условием такого участия должно быть экономическое освобождение народа 7.
О редакторах «Земли и воли», за исключением Плеханова, Дейч писал: «Ни теоретически, ни практически почти никто из них не был знаком с теми основами народных воззрений, привычек и стремлений, из которых должна была вытекать принятая обществом «Земля и воля» программа»8. «Мы, - писал о себе, Клеменце и Морозове Тихомиров, -были чужие кружку, и хотя, входя, принимали его программу, но смотрели на это, как на формальность...» 9.
|
|
Поэтому, на наш взгляд, в литературе правильно отмечалось, что Плеханов, во-первых, был единственным писателем, пытавшимся в новых условиях развивать старое землевольчество, и, во-вторых, основные искания он в отличие от других все более прочно старался поставить на почву экономики, этого «глухого колена бакунизма» 10.
Ко времени вступления в редакцию Плеханов был не но-
66
вичок в литературном деле. Помимо корреспонденции и хроникальных заметок о стачках и волнениях рабочих, помещенных в газете «Новости», он вместе с И. И. Каблицем (Юзовым) имел отношение к издававшейся весной 1878 г. нелегальной газете «Начало» 11. Как мы уже отмечали, в первом номере газеты была помещена корреспонденция Плеханова «Стачка рабочих на Новой бумагопрядильной фабрике в С.Петербурге». Газету «Начало» издавал подпольный кружок, группировавшийся вокруг братьев Л. К. и Н. К. Бух. К кружку,с одной стороны, примыкали либералы (преимущественно литераторы), с другой — землевольцы. Плеханов называл издателей «Начала» полулибералами (см. т. 3, с. 186). Все же кружок издателей смог сблизиться с землевольцами, которым в начале осени 1878 г. передал свою типографию 12.
Несмотря на сравнительную недостаточность систематических знаний в политэкономии и социальных учениях, Плеханов был, по отзывам современников, начитаннее многих других семидесятников. Он был знаком с «Капиталом» К. Маркса, что, впрочем, не мешало ему, как и подавляющему большинству других, изучавших «Капитал», оставаться правоверным бакунистом. По свидетельству Дейча, изучению «Капитала» «он посвятил всего десять дней, после чего лишь временами перечитывал на разных языках и в разных изданиях те или другие главы» 13. Кроме этого, был знаком с произведениями А. Смита, Луи Блана; работами известного киевского профессора Н. Зибера о Рикардо и Марксе, особенно с политэкономией Дж. Ст. Милля с примечаниями Н. Чернышевского; с Ф. Лассалем, Е. Дюрингом и К. Родбертусом, однако отрывочно и из вторых рук. Дейч указывает и причину этого: кроме «Капитала» Маркса, с немецкого на русский язык не были переведены указанные выше авторы. Плеханов в то время плохо знал немецкий язык и кроме русского читал преимущественно на французском.
Ко всему этому надо прибавить не ослабевавшее со школьной скамьи влияние, которое продолжал испытывать Плеханов от статей В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, А. Добролюбова, влияние, которое позже оказалось, по выражению Дейча, «колоссально, ни с чем решительно несравнимо» 14. Известны слова Плеханова о влиянии на него Чернышевского: «Мое собственное умственное развитие совершилось под огромнейшим влиянием Чернышевского, разбор его взглядов был целым событием в моей литературной жизни...» (т. 6, с. 382). О влиянии критических статей Доб-
67
ролюбова на молодых людей той эпохи он писал: «Все они с восторгом читали критические статьи Добролюбова; все они видели в нем одного из самых дорогих своих учителей; все они готовы были следовать его указаниям» 15. Вообще же о литературной критике 60-х гг. Плеханов писал: «Разбирая лучшие художественные произведения русской литературы, критика эта стремилась вызвать «русскую силу» на решительное дело; ей хотелось показать своим читателям законность и важность этого дела» 16.
На сходках, особенно в зиму 1877—1878 гг., оттачивался полемический талант Плеханова, находили новое выражение его ораторские способности. Вместе с этим многочисленные дебаты, в которых он принимал участие, толкали его на поиски новых форм защиты землевольческой программы и тактики. Они заставляли его все больше внимания уделять теории. Трудно сказать, кем он был вначале: оратором, одновременно занимавшимся литературной деятельностью, или литератором, умевшим публично в яркой и убедительной форме высказывать свои взгляды, — одно несомненно: к концу 1878 г. он становится тем Плехановым, о котором принято говорить, что он никогда не расставался с пером.
В этой связи необходимо оспорить мнение О. В. Аптекмана и Л. Г. Дейча о том, что литературной деятельностью Плеханов занялся под влиянием А. Д. Михайлова в конце 1878 или даже начале 1879 г. Первый писал, что это было в феврале 1879 г. после ареста Д. Клеменца, когда Михайлов стал убеждать Плеханова войти в редакцию «Земли и воли» «Слушай, Жорж, ты можешь писать, а поэтому войди в редакцию! Это необходимо теперь!» 17. Второй — что это было осенью 1878 г., когда Михайлов «побудил Плеханова взяться за перо, чтобы описать, в виде корреспонденции, движение среди донских казаков, а также стачки рабочих на Новой бумагопрядильне» 18.
Прежде всего нельзя согласиться, что в редакцию «Земли и воли» Плеханов вступил в феврале 1879 г., это было значительно раньше. Затем нам решительно не понятно, почему Михайлову требовалось «побуждать Плеханова взяться за перо», чтобы описать именно осенние и зимние стачки 1878—1879 гг. (не только на Новой бумагопрядильне), а не первую стачку на Новой бумагопрядильне (февраль — март 1878 г.), заметки о которой Плеханов поместил в легальной «Новости» и нелегальном «Начале»?
Допустим, однако, что указания Аптекмана и Дейча от-
68
носятся к весне 1878 г. Тогда как быть с прокламациями зимы и весны 1878 г., с письменным изложением им в Саратове и Петербурге землевольческой программы; с имеющимся указанием М. Р. Попова, что еще весной 1878 г. вместе со статьей Адриана Михайлова слушалась редакционная статья Плеханова для предполагавшегося журнала «Земля и воля», не говоря уже о реальном предположении, что автором рукописной брошюры «По поводу собрания русской народной партия 6 декабря 1876 г.» мог быть Плеханов?
Нет, видимо, Плеханова не требовалось побуждать браться за перо. К тому же во время первой стачки на Новой бумагопрядильне А. Д. Михайлова в Петербурге не было, он приехал в Петербург в начале апреля 1878 г. (см. т. 1, с. 161) 20. Не было его в Петербурге также и в конце 1878 г. По агентурным данным, рождественские праздники 1879 г. А. Михайлов провел у своей матери в Киеве21.
В то же время вполне возможно, что включение Плеханова в состав редакции «Земли и воли» произошло при участии Михайлова, который отвечал за организацию печатного дела 22.
Что же касается настояний А. Михайлова писать, то на эту его черту кроме Аптекмана и Дейча указывают и другие современники. Например, Р. М. Плеханова вспоминала, что Михайлов просил для «Земли и воли» описать ее пребывание в военном госпитале в Румынии 23. Но из этого не следует, чтобы все, к кому обращался Михайлов с настоянием писать, были обязаны ему в побудительных мотивах литературной деятельности.
И, наконец, последнее. Аптекман явно непоследователен, когда в предисловии ксборнику «Черный передел» пишет: «И уже в № 3 и 4 «Земли и воли», в своих передовых статьях, Плеханов уж, можно сказать, вполне определился как писательская индивидуальность вообще и как трибун-публицист в частности» 24. Как можно совместить эти слова Аптекмана с приведенными выше? Как можно начать писать и сразу определиться как писательская индивидуальность? Ясно, что в последнем случае он ближе к истине, чем в первом. В земледельческий период своей революционной деятельности Плеханов любил заниматься в Петербургской публичной библиотеке, о которой в годы эмиграции вспоминал с большой теплотой. В ней он нередко готовился к выступлениям на студенческих сходках и тайных рабочих собраниях, писал статьи для газеты «Земля и воля». «Петербургская пуб-
69
личная библиотека была для него «Alma mater», местом спасения от различных невзгод и преследований, а также духов, ным источником, из которого от времени до времени он черпал в спокойной и тихой обстановке знания для своей теоретической работы и практической деятельности»25.
В конце декабря 1878 г. Плеханов выступил в легальной печати с первой теоретической статьей в защиту народничества «Об чем спор?». Она была посвящена критике взглядов Г. И. Успенского, печатавшего свои очерки «Из деревенского дневника» в журнале «Отечественные записки» в конце 70-х гг. Статья Плеханова была откликом на один из его очерков помещенный под псевдонимом «Г. Иванов» в ноябрьском номере журнала за 1878 г.
В очерках, которые потом вышли отдельным изданием, Успенский правдиво описал крестьянский быт пореформенной России, который он наблюдал в Новгородской и Самарской губерниях. Его изображение крестьянства противоречило тому, какими представляли себе крестьянские идеалы народники. С критикой статей Г. Иванова выступили публицисты народнического направления. В их числе был и Плеханов, поместивший свою статью в «Неделе» — органе либеральных народников.
В статье «Об чем спор?» Плеханов защищает народничество от попытки подвергнуть сомнению его основные положения. По его словам, они сводятся к тому, «что мачеха-история не вытравила у русского народа начал общественности, что и до сих пор наш крестьянин «один в поле не воин», что и до сих пор его «жуть съедает», когда ему приходится действовать в одиночку. Эти качества характера гарантируют народу светлое будущее, только не искажайте этого характера, только устраняйте тормозы, стоящие на пути народа к этому будущему (т. 10, с. 402).
Вместе с тем нельзя сказать, чтобы противоположный взгляд казался ему несерьезным или, как он выражается в полемике с журналами «Слово» и «Отечественные записки», лишенным «делового отношения» к возражениям противной стороны» (там же, с. 403). Чего он требует от этих журналов, так только того, чтобы они придерживались последовательности и строгой определенности в проведении своих взглядов, как это было в лучшие времена журналистики, чтобы на их страницах не происходило того, что он называет «кошачьими концертами» из-за разноголосицы по основным вопросам. Здесь Плеханов, несомненно, прав. Но когда ему в заключе-
70
нии статьи приходится еще раз говорить по существу вопроса, затронутого в очерках Успенского «Из деревенского дневника», он признается, что они на него производят тяжелое впечатление (см. т. 10, с. 405). Утешение он находит, во-первых, в том, что Иванов-Успенский еще неопытен в изображении быта крестьян и смотрит на них теми же глазами, какими до этого смотрел на городских мещан и рабочих. А во вторых, в том, что на страницах того же журнала в статьях Златовратского и Трирогова быт крестьян получает иное освещение, которое Плеханов считает более объективным, чем первое.
В настоящее время статья Плеханова «Об чем спор?» представляет больший интерес, однако не как работа, посвященная защите народничества, а как документ, отражающий развитие взглядов на законы общественного развития землевольца-бакуниста, каким был Плеханов, когда писал статью. «...Без высокого уровня социальных чувств, — пишет он, — народу нельзя было бы выработать таких справедливых земельных отношений, того обычного права, в основе которого лежит трудовое начало и по которому судятся и рядятся наши крестьяне» (там же, с. 403). Получается как будто так: трудовое начало (экономические отношения) определяет существование того или иного обычного права, но и первое (трудовое начало) и второе (обычное право), не вырабатываются без «высокого уровня социальных чувств», т. е. социальные чувства господствуют над экономикой. На самом деле ответ на противоречивость этого положения дает следующая выдержка из той же статьи. «...Считая экономические отношения данного общества самым лучшим реагентом для узнания степени развития социальных чувств в этом обществе и видя, что общинное владение считается крестьянами за идеал, заключили из этого, что альтруистических чувств, привычек к общественности и «социализации труда», — которыми только и держится всякое общество, — русскому народу не занимать стать у его западноевропейских соседей, у которых испарилось всякое воспоминание об общине» (т. 10, с. 404). Из этой выдержки вытекает, что «экономические отношения» (в данном случае общинное владение) определяют (являются реагентом) степень развития социальных чувств в обществе. Таким образом, все же получается, что и в основе правовых отношений и в основе развития социальных чувств лежат экономические отношения (т. е. трудовое начало). Экономика являлась «глухим коленом» бакунизма, с помощью
71
которой, хотя и непоследовательно, все же старались объяснять общественные явления правового и идеологического порядка. Вот почему Плеханов писал о себе: «В народнический период моего развития я, — как и все наши народники, — находился под сильным влиянием сочинений Бакунина, из которых я и вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории. Я уже тогда был твердо убежден, что именно историческая теория Маркса должна дать нам ключ к пониманию тех задач, которые мы должны решить в своей практической деятельности» (т. 1, с. 19). И далее он ссылается на работу «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России», к разбору которой мы и переходим.
Работа Плеханова «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России» стала печататься месяцем позже статьи «Об чем спор?» и явилась программной для последнего периода существования общества «Земля и воля». Она состоит из двух отличных одна от другой частей, напечатанных соответственно в третьем и четвертом номерах журнала «Земля и воля». В первой части Плеханов выясняет особенности экономического развития России и обосновывает практические задачи русских социалистов. Вторая часть посвящена исключительно роли городского рабочего в революционном движении с точки зрения народнического социализма. Статья писалась по живым следам петербургских стачек конца 1878 - начала 1879 г. и явилась обобщением и дальнейшим развитием взглядов землевольцев на «рабочий вопрос».
Во времена теологического периода в развитии социологии, пишет Плеханов, на историю смотрели как на процесс, в своем развитии зависящий от воли лиц, управляющих государством. Соответственно этому считалось, что социальные перевороты легко осуществить путем заговора и захвата власти. Теперь, пишет Плеханов, этой точки зрения придерживается только узкий круг лиц — «кучка революционеров», под которой в России он, видимо, имеет в виду сторонников П. Н. Ткачева и П. Г. Заичневского.
Этот взгляд в современной социологии вытеснен более правильным, согласно которому исторический процесс есть взаимодействие народа и правительства, причем за народом остается значительно большая доля влияния. Поняв это, революционеры в своем большинстве отказались от осуществления социальных переворотов путем заговора. «Они поняли,—
72
пишет Плеханов, - что перевороты бывают гораздо более прочными, когда они идут снизу» (т. 1, с. 57). И вот социалистические писатели 30—40-х гг. XIX в. принялись составлять различные планы социального переустройства общества усиленно рекомендовать их народной массе, рассчитывая путем одной лишь пропаганды склонить ее к перевороту снизу. При этом, замечает Плеханов, мало задумывались об осуществимости на практике тех форм кооперации труда, которые рекомендовались, «предполагалось, что люди могут по собственному желанию ввести в употребление какую им угодно форму сочетания труда, лишь бы она казалась им выгодною и разумною» (там же).
Все же, отмечает Плеханов, это был шаг вперед, поскольку старое положение теологического периода «все для народа» дополнялось положением «все посредством народа». Но и этому периоду был свойствен один серьезный недостаток - не отводилось надлежащего места «законам общественного развития» (т. 1, с. 57). Это был период господства метафизического (утопического) социализма.
Но вот на смену ему приходит позитивный период развития социализма, представленный именами Родбертуса, Энгельса, Карла Маркса, Дюринга. И далее в объяснении этого периода Плеханов ссылается на Маркса: «У автора «Капитала» социализм является сам собою из хода экономического развития западноевропейских обществ. Маркс указывает нам, как сама жизнь намечает необходимые реформы общественной кооперации страны, как самая форма производства предрасполагает умы масс к принятию социалистических учений, которые до тех пор, пока не существовало этой необходимой подготовки, были бессильны не только совершить переворот, но и создать более или менее значительную партию» (там же, с. 57—58). В приведенной выдержке слово «жизнь» заменяет у Плеханова ясное понимание зависимости социально-общественного устройства от экономического строя общества, но стремление к экономически-материалистическому объяснению истории ясно выражено 26.
Далее он останавливается на словах Маркса, приводимых им в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Когда какое-нибудь общество напало на след естественного закона своего развития, оно не в состоянии ни перескочить через естественные формы своего развития, ни отменить их при помощи декрета; но оно может облегчить и сократить мучения родов» (там же, с. 58) 27. Русские либералы из этих слов
73
Маркса делали тот вывод, что, пока Россия не пройдет через фазу капиталистического производства, для социализма следовательно, и для социалистической пропаганды почвы в России нет. Поэтому с их точки зрения, пишет Плеханов, «задача русских последователей Маркса заключается в том, чтобы покровительствовать развитию отечественной промышленности, изменить вековым традициям своего народа и обезземеливать его, утешаясь сознанием того, что все это необходимо для развития социализма в России» (т. 1, с. 58—59).
К чему обязывает учение Маркса русских социалистов? - спрашивает Плеханов. Итак, если общество напало на след естественного закона своего развития, то оно не может перескочить через естественные фазы своего развития, т. е. ему предстоит пройти через фазу, как выражается Плеханов, капиталистической продукции (капиталистического производства). Но, замечает Плеханов, история не есть однообразный механический процесс, укладывающийся в прокрустово ложе «общих законов», на что, по его мнению, указывают и труды Маркса. Поэтому, считает он, «покуда общество не напало еще на след этого закона, обусловливаемая этим последним смена экономических фазисов для него необязательна» (там же, с. 59). Главным при решении этой проблемы, считает Плеханов, является факт существования поземельной общины. В России она существует если не как форма производства, то, во всяком случае, как форма владения в то время, как на Западе она давно пала.
С момента падения общины Западная Европа стала на путь капиталистической продукции, которая в результате заключающихся в ней противоречий должна привести к торжеству принципа коллективизма. В отличие от принципа индивидуализма принцип общественного землевладения, считает Плеханов, не несет в себе самом неизгладимого противоречия, а следовательно, и элементов своей гибели. Здесь он, правда, делает различие между первобытным общинным и родовым бытом (другими словами, территориальной и родовой общиной), признавая в последнем существование противоречий в виде войн и конкуренции. Но поскольку в России существует первобытный общинный быт, а не родовой, указанные противоречия ему не грозят. И он приводит пример донских казаков, которые, владея землями в отдельных общинах, вместе с тем являются членами всей казацкой области и могут переходить из одной общины в другую, имея право на земельный надел.
74
«Поэтому, — делает вывод Плеханов, — пока за земельную общину держится большинство нашего крестьянства, мы не можем считать наше отечество ступившим на путь того закона, по которому капиталистическая продукция была бы необходимою станциею на пути его прогресса» (т. 1, с. 61). Отсюда следует, что социалистическая агитация в России не только своевременна, но даже необходима. Однако, указывает Плеханов, в отличие от Западной Европы ее исходная точка и практические задачи различны. Дело в том, что возможности агитации определяются, как он выражается, формами производства и техникой производства. Если страна земледельческая — то формой землевладения и техникой земледелия, если промышленная — то формами и техникой промышленности.
На Западе, где существует крупная промышленность и коллективный труд, в качестве основного лозунга социалисты должны выставить принцип коллективного владения орудиями труда. В России при общинном владении землею, экстенсивной культуре земледелия и примитивных орудиях труда пропаганда коллективного владения орудиями труда не будет иметь успеха, так как не имеет оснований в технике русского земледелия. Что касается коллективной формы землевладения, то она «не только не нуждается в пропаганде, но составляет самую характерную черту в отношениях нашего крестьянства к земле, она составляет для крестьянина завет всей его истории» (там же, с. 65).
Остается пропаганда коллективного труда. На Западе коллективный труд явился следствием машинного производства. Поскольку русское общинное земледелие лишено возможности использовать машины, время для пропаганды коллективного труда еще не настало. «А не настало оно потому, - объясняет Плеханов, — что при том первобытном способе земледелия, какой практикуется нашим крестьянством, коллективный труд немного изменил бы условия успешности труда. Там же, где успешность труда находится в большей зависимости от дружного, артельного ведения дела — во всевозможных промыслах, — такая пропаганда может и должна иметь успех. Но там мы и без того видим всестороннее проведение артельного принципа в отношении русского рабочего люда...» (т. 1, с. 65).
Каковы тогда задачи социализма в России? Как известно, общество «Земля и воля» стояло на точке зрения, что пропаганду социализма необходимо подчинить задаче агитации
75
на почве имеющегося у народа недовольства существующим государством. Средством усиления и обобщения недовольства, а также сплочения и организации революционных сил народа должна была быть агитация, «начиная с легального протеста против местных властей и кончая вооруженным восстанием, т. е. бунтом»28.
Плеханов, по существу, повторяет установки «Земли и воли», но в своей статье делает упор на организацию революционных сил народа в борьбе с развращающим влиянием! помещичьего землевладения и бюрократического государства. Он даже не употребляет слово «агитация», когда говорит о задачах социалистов в России. «...Центр тяжести нашей деятельности переносится из сферы пропаганды лучших идеалов общественности на создание боевой народной революционной организации, для осуществления народно-революционного переворота в возможно более близком будущем» (там же, с. 66).
Мы уже говорили, что в статье «Об чем спор?» Плеханов с должным вниманием относился к тем, кто оспаривал возможность социалистического развития крестьянской общины. В этой работе, предвидя возражения тех, кто усомнится в программе действий на такой шаткой основе, как община, разрушаемая правительственными распоряжениями, Плеханов, опять не высказываясь против, только замечает, что и в этом случае программа останется в силе, так как «коренного изменения народного характера нельзя ожидать тотчас же за падением общины» (там же). В подтверждение он ссылается на движение Чигиринских крестьян, желавших ввести у себя общинное землевладение несмотря на то, что оно уже почти исчезло у них.
Таким образом, на Западе пропаганда социализма идет, и идет успешно, от коллективизма труда к коллективизму владения (т. е. коллективной собственности). В России, наоборот, она идет от коллективизма земельной собственности как основного средства производства, к коллективизму орудий производства и труда. И если она не имеет такого успеха, как на Западе, то это объясняется, полагает Плеханов, тем, что коллективное владение орудиями труда и коллективный труд не имеют пока под собой основания в машинной технике. Но поскольку один из главных принципов социализма — принцип коллективного владения землей с его высоким уровнем социальных чувств и привычек — наличествует в крестьянское общине, борьба за его сохранение с разрушающим влиянием
76
государства будет в условиях России тождественна борьбе за социализм. Таково резюме взгляда Плеханова на задачи социализма в России.
Вторая часть работы посвящена роли городских рабочих в создании боевой народно-революционной организации для осуществления социального переворота в ближайшем будущем.
Плеханов отмечает, что в планах социалистов городские рабочие занимали второстепенное место: пропаганде с ними отводилась сверхштатная часть сил революционеров и время, свободное от пребывания в деревне. Кроме того, сама пропаганда велась «исключительно с целью выработать из городского рабочего пропагандиста для деревни же» (т. 1, с. 67). Это исключало возможность как регулярной систематической пропаганды в рабочей среде, так и самостоятельной организации городских рабочих.
А между тем, замечает Плеханов, несмотря на незначительность затраченных на него сил, городской рабочий «проникся идеями социализма в довольно сильной степени. Теперь уже трудно встретить такую фабрику или завод, или даже сколько-нибудь значительную мастерскую, где нельзя было бы найти рабочих-социалистов» (т. 1, с. 67).
Однако значение этого факта в большой степени умаляется тем, пишет Плеханов, что влияние таких рабочих на события, происходящие в рабочей среде, пока малозаметно. И он сетует на то, что во время последних крупных стачек в Петербурге роль рабочих-социалистов была незначительна.
По его мнению, это является следствием, во-первых, того, что рабочие-социалисты организационно не связаны между собой, чтобы «обратить на себя внимание массы каким-нибудь крупным проявлении своих симпатий, своих желаний действовать в интересах рабочих» (там же, с. 68). («Северный Союз русских рабочих», заявивший о себе в начале 879 г., Плеханов считает только началом и первой попыткой организации рабочих). Во-вторых, потому что до последнего времени рабочие, приверженные идеям социализма, не шли дальше задачи самообразования и занимались почти исключительно кружковой пропагандой. «Масса существенно, кровно заинтересована прибавкой или уменьшением заработной платы, большей или меньшей свирепостью городового,— пишет Плеханов. — А социалисты разводят перед нею разные теории, призывая ее к развитию, к образованию и тому подобным, сводящимся иногда к чтению лекций о каменном
77
периоде или планетах небесных» (там же). Естественно, что и рабочая масса не только не видит никакой пользы от социалистов, но смотрит на них отчужденно, так как «не понимает, каким образом сведения о каменном периоде могут при- вести к устранению чересчур придирчивого табельщика» (там же, с. 69).
Иному положению дела мешала, по мнению Плеханова, «первоначальная ложная постановка городского вопроса», когда к городским рабочим не относились «как к целому, имеющему самостоятельное значение», а видели в них «только материал для вербовки отдельных личностей» (там же).
Такое отношение к городскому рабочему совершенно ошибочно. Составляя часть того же самого крестьянства, пишет Плеханов, но «не представляя западноевропейской оторванности от земледельческого класса, наши городские рабочие, Е одинаково с западными, составляют самый подвижной, наиболее удобовоспламеняющийся, наиболее способный к революционизированию слой населения. Благодаря этому они явятся драгоценными союзниками крестьян в момент социального переворота» (там же, с. 69—70). Значение этого союзника, во-первых, в том, что без поддержки городской революции, которая должна будет отвлечь военные силы правительства и дать крестьянскому восстанию окрепнуть до степени непобедимости, успех социального переворота будет сомнительным, а во-вторых, — разойдясь по селам и деревням, городские рабочие «подготовят почву для приближающейся лавины революционного движения» и тем самым «сыграют роль «воровских прелестников», оказавших столько услуг Разинскому и Пугачевскому движению» (там же, с. 70). Для осуществления этой задачи нужна агитация всей массы рабочих на доступных их конкретному пониманию фактах и организация рабочих-социалистов, влияющая на массу.
Агитационная деятельность может и должна вестись постоянно, но особое значение Плеханов придает ей во время стачек. «Агитация на экономической почве, — главным образом, во время стачек, — писал он много позже, — такова была ближайшая практическая задача, на которую я указывал тем из наших товарищей, которые занимались с рабочими» (т. 3, с. 123).
В этой связи он останавливается на значении стачек. Плеханов отмечает, во-первых, воспитательное значение стачек, позволяющих рабочим на практике выяснить, кто их истинные друзья и кто друзья мнимые. И, во-вторых, организу-
78
ющее значение стачек, сплачивающих рабочих разных местностей и даже наречий во имя общих интересов, прививающих им идею солидарности всего «рабочего сословия». (Не забудем, однако, что «рабочее сословие» - это всего лишь часть крестьянства, наиболее поддающаяся революционному воздействию, но не самостоятельный класс.)
Плеханов выступает против тех, кто считал, что неудачные стачки оказывают деморализующее влияние на рабочих. Такого мнения в то время придерживались лавристы, занимавшиеся пропагандой среди рабочих, и те, кто стоял близко к ним. Так, во время первой стачки на Новой бумагопрядильне нелегальная газета «Начало» писала: «...Мы считаем агитацию уместной и полезной преимущественно тогда, когда результатом борьбы предвидится ее успех, так как неудачи, за весьма немногим исключением, производят подавляющее впечатление на массу, точно так же роль агитации при само собой возникающей борьбе должна, по нашему мнению, определяться главным образом вероятностью достижения практических результатов»29. Опираясь на опыт петербургских стачек, Плеханов указывает на то, что даже неудачные стачки не теряют своего значения как средство воспитания и организации рабочих; что касается потери уверенности в себе со стороны рабочих, на что ссылались лавристы, то очень часто, справедливо отмечает Плеханов, такой уверенности у рабочих не бывает еще перед стачкой. Неудачная стачка поэтому не приведет к потере того, чего нет, но зато будет способствовать постепенному превращению не сознающей своих сил и возможностей массы из величины мнимой в величину действительную.
В организацию рабочих должны войти наиболее выдающиеся лица, выдвинутые и проверенные борьбой за рабочие интересы. И здесь, таким образом, агитация должна сыграть главную роль. Плеханов ссылается на опыт английских тред-юнионов, добившихся отмены законов против коалиций и создавших свои организации с помощью агитационного воздействия на массу. Он, кроме того, рекомендует использовать и способы, практиковавшиеся английскими рабочими союзами. До 1824 г., — «страшная тайна и величайшее насилие в средствах», так как при существующих условиях в России организация рабочих может быть только тайной и строго законспирированной.
Основные положения второй части работы Плеханова, развивавшие взгляды землевольцев на «рабочий вопрос» в
79
рамках народнической идеологии, можно кратко свести к следующим.
1. Землевольцы действовали через пропаганду и агитацию на отдельных рабочих, в лучшем случае на узкий круг наиболее сознатель-ных рабочих, чтобы подготовить их к такой же деятельности в деревне. Но действия на массу рабочих программа землевольцев не предусматри-вала. В первой программе буквально говорилось только о заведении «сношений и связей в центрах скопления промышленных рабочих,
заводских и фабричных» 30, а во второй, где говорилось об агитации как главном средстве достижения задач по мобилизации и организации народных сил, было добавлено, что одним из лучших средств организации революционных сил считаются также стачки и всякого рода волнения31.
Правда, Плеханов отмечал, что на практике землевольцы занимались рабочими больше, чем этого требовала их программа. Работа Плеханова и подводила, по его словам, «итоги этому опыту» (т. 3, с. 123). А опыт землевольцев выдвигал задачу перехода от кружковой пропаганды среди рабочих к массовой агитации особенно во время стачек.
2. Плеханов ставит задачу организации городских рабочих как «це-лое, имеющее самостоятельное значение» и указывает на формы органи-зации в условиях царской России. Мы бы сказали, что в этом плане мысли Плеханова в чем-то предвосхищали идею создания петербургско-го «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», осуществленную В. И. Лениным уже в середине 90-х гг.
3. Обосновывается идея городской революции как революции городских рабочих для поддержания крестьянского восстания в качестве необходимого условия осуществления социального переворота. Как из-вестно, в программе землевольцев городская деятельность в момент подготовки и совершения социальной революции сводилась к дезорга-низаторской деятельности против правительства. По всему видно, что в теоретических построениях Плеханова городской революции отводит-ся несравненно большее значение, чем дезорганизации правительства.
Чтобы правильно оценить работу Плеханова, надо иметь в виду, что она писалась в условиях начавшегося кризиса «Земли и воли», когда менявшееся настроение в пользу непосредственной борьбы с правительством отвлекало внимание землевольцев от анализа экономических условий существования крестьянина и рабочего и тем самым затрудняло вы-
80
яснение действительных причин неудачи деятельности в деревне.
Хотя Плеханова-бакуниста можно упрекнуть в недостаточно ясном понимании природы экономических противоречий, о которых он пишет (вместо рассмотрения противоречий того или иного способа производства он говорит о противоречиях, якобы присущих принципу индивидуализма, коллективизма), все же его работа показывает, что он с успехом овладевал экономически-материалистическим методом объяснения истории. Кроме того, заметно стремление Плеханова в разработке тактики социалистов делать основной упор на экономический анализ русской действительности.
О работе Плеханова «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России» О. В. Аптекман писал: «Это, по-моему, лучшее, самое содержательное, что было написано в подполье по вопросу о революционном народничестве» 32. Л. Г. Дейч считал, что для своего времени работа Плеханова «была замечательным, исключительным произведением, которое можно было поставить рядом с «Философскими предубеждениями против общинного землевладения» Чернышевского» 33. Об известности статьи Плеханова «Закон экономического развития общества...» говорит тот факт, что по ней узнавали о рабочем движении в Петербурге и, в частности, о создании «Северного Союза русских рабочих» даже в селах Ставропольской губернии 34.
После провала землевладельческого центра необходимо было восполнить потери, понесенные организацией после осенних арестов 1878 г. Центр пришлось восстанавливать за счет землевольцев, бывших до этого активными «деревенщиками» и находившихся на периферии. Плеханов и А. Д. Михайлов возвратились с Дона, М. Р. Попов и А. А. Квятковский приехали из воронежского поселения; оттуда же прибыли и некоторое время находились в Петербурге А. И. Баранников и М. Н. Ошанина. Затем позже, в начале 1879 г., на помощь центру были вызваны товарищи из тамбовского и саратовского поселений (О. Аптекман и Н. Мощенко). Таким образом, восстановление организации происходило за счет перемещения наличных сил и средств из деревень в города. Правда, осенью 1878 г. к «Земле и воле» присоединилась группа в прошлом известных народников, судившихся по «процессу 193-х» (С. Л. Перовская, Н. А. Морозов, Л. А. Тихомиров и
Тем не менее, потребность в молодых силах не только осталась, но и со временем возросла. Только приток молодежи
81
в деревни не нарушил бы баланса в распределении сил между городской и деревенской сферами деятельности.
Однако с осени настроение стало резко меняться в пользу городской деятельности (освобождение заключенных из тюрем, убийство наиболее ненавистных царских сатрапов, ликвидация шпионов и провокаторов и т. д.) и возместить потери не удавалось. Характеризуя положение дел в конце 1878 г., Аптекман писал: «Наша главная операционная база – де-ревня, была плохо укреплена; наш авангард - новосаратовское и тамбовское поселения, за недостатком людей, не восполнялся: новые силы не притекали, армия не формировалась.
Воронежское поселение только складывалось: производились рекогносцировки и намечались пункты для поселений. А между тем то тут, то там в народе происходят серьезные волнения: волнуются на Дону, на Кубани и на Урале. Надо во что бы то ни стало использовать эти волнения, — мы это сознаем, — но опять-таки: нет людей! сил не хватает! На Дону разрывается Плеханов; мечется во все стороны, ищет сотрудников, зовет работников, но в результате — нуль»35.
Характерно следующее. Если в начале лета 1878 г. от поездки в деревни часть землевольцев отвлекли практические дела, требовавшие немедленного осуществления, то весной 1879 г. уже открыто заговорили, что деятельность в деревне хотя бы на время нужно оставить. При этом надо заметить, что у молодежи настроение менялось не вследствие того, что она приходила к выводу о невозможности работы в деревне.
Не находясь в деревне, она плохо знала обстановку, которая там складывалась, но зато хорошо видела, что происходило в городах. А в горо-дах шла борьба с правительством за человеческое достоинство, за гражданские права, против произвола и беззакония, которую вели революционеры во время арестов, политических процессов, находясь в тюрьмах и на каторге.
Та часть землевольцев, которая все более склонялась к террористической борьбе, а затем поддержала идею цареубийства, считала главной причиной неудачи деятельности -деревне полицейские преследования и усиление репрессий. Позже эту точку зрения выразил Э. А. Серебряков, который писал, что наиболее уязвимым местом для полиции оказалась деревня. Именно невозможность «деревенской» деятельности заставляла землевольцев возвращаться в города и заниматься «политикой» 36.
82
Против такой оценки деятельности в деревне решительно выступал Плеханов, который объяснял исчезновение землевольческих поселений главным образом сменой настроения революционеров. «Деятельность в крестьянстве отнюдь не была невозможна, — писал он, — революционеры справились бы с полицейскими препятствиями, если бы их настроение продолжало толкать их в деревню» (т. 24, с. 97). Их разочаровывала перспектива длительной, без ощутимых результатов в ближайшем будущем, агитации и пропаганды в народе. Рушилась их вера в быструю революцию, а это приводило к разочарованию в крестьянстве.
С тех пор в литературе о народничестве этот вопрос стал дискуссионным. Народовольческие писатели в большей или меньшей степени разделяли точку зрения Серебрякова, основывающуюся, впрочем, на записках О. В. Аптекмана 37, материалами которого он пользовался при написании своего очерка. Позже сам Аптекман, по-видимому, не без влияния Плеханова, в значительной степени изменил свой взгляд38. В 1924 г. в своей книге «Общество «Земля и воля» 70-х гг.» он уже не писал, что работа в деревне была невозможна, а говорил о круто изменившемся настроении и стремлении «революционных сил схватиться непосредственно с правительством» 59.
Современные исследователи народовольчества, как правило, принимают к сведению мнение Плеханова, считая его в основе верным 40, но нередко при этом делают оговорки, что нельзя «совершенно игнорировать влияние на народников «ударов полиции», как это делает Плеханов» 41. Вот, например, что пишет Ш. М. Левин: «Что «проповедь» чернопередельцев, настаивавших на необходимости и целесообразности продолжения работы в народе, отнюдь не была в этом отношении бессмысленна, как это пытался представить Серебряков, является бесспорным. Критикуя в этом пункте Серебрякова, Плеханов в основе был прав. В то же время не подлежит сомнению, что в своем стремлении опровергнуть Серебрякова и отстоять правоту чернопередельцев в их споре с народовольцами в конце 70-х гг., Плеханов весьма приуменьшил в статье 1903 г. трудности работы в деревне, значение в ом смысле полицейских преследований, травли революционеров и даже переоценивал в известной мере реальные положительные результаты народнической деятельности среди крестьянства» 42.
Последнее замечание Ш. М. Левина не совсем справед-
83
ливо. Нельзя сказать, что Плеханов не видел трудностей работы в деревне. В полемике с народовольцами Плеханову важно было подчеркнуть главную причину исчезновения деревенских поселений. Вне полемики он порой очень сдержанно высказывался о результатах деятельности в деревне. Вот что он писал, например, в статье «Н. А. Некрасов» в том же 1903 г., что и предисловие к книге А. Туна с полемикой с Серебряковым: «Стремления нашей радикальной интеллигенции оставались неизвестны и непонятны народу. Ее лучшие представители, не задумываясь, приносили себя в жертву его освобождению; а он оставался глух к их призывам и иногда готов был побивать их камнями, видя в их замыслах лишь новые козни своего наследственного врага - дворянства. И в этом заключалась великая трагедия истории русской радикальной интеллигенции»43.
В то же время следует подчеркнуть, что историки землевольчества в объяснении причин распада деревенских поселений склоняются к взгляду Плеханова 44.
Как позже отмечал Плеханов, оценка деятельности в деревне явилась показателем отношения будущих «политиков» и «деревенщиков» к крестьянству. Со стороны первых это был уход от реальных трудностей, с которыми сталкивались революционеры в своих попытках сблизиться с крестьянством. Сначала крестьянству приписывались большие революционные возможности, потом столь быстро и решительно стали отрицать их у них для того, чтобы затем в теории «народного государства» снова прийти к идеализации крестьянства и утверждать, что 90% депутатов Учредительного собрания явятся сторонниками социальной революции.
«Деревенщики», а потом чернопередельцы с большим постоянством смотрели на крестьянство, когда в первом случае не были склонны так быстро разочароваться в нем, а во втором — не доходить до такой степени идеализации (см. т. 2, с. 42—43).
Во всяком случае ясно, что реальные трудности нельзя было преодолеть, уходя в сторону от работы в деревне. Разочарование в революционных возможностях крестьянства еще не объясняло причин неудачи, а поэтому не указывало и правильного выхода из сложившегося положения. У «политиков» получалось, что причины неудачи,— в преследованиях полиции и отсутствии самых элементарных условий для общения с народом, т. е. во внешних по отношению к крестьянству причинах. А такая постановка вопроса, как отмечал Пле-
84
ханов, представляла еще одно отступление перед трудностями работы в деревне, если считать, что само землевольчество сложилось как результат первой уступки трудностям социалистической пропаганды и агитации в крестьянстве в неурезанном виде (см. т. 24, с. 101, 102). Такая трактовка проблемы создавала впечатление, что после уничтожения самодержавия социалистическая деятельность и будет возможна и даст желаемые результаты, т. е. приведет к социализму на базе поземельной крестьянской общины.
Конечно, прежде, чем думать об осуществлении социализма через народную революцию, необходимо было получить возможность пропаганды среди народа. Народники же бросились в пропаганду и агитацию, не имея, по существу, такой возможности. В этом смысле можно сказать, что пропаганда была невозможна не только в конце 70-х гг., когда усилился полицейский террор, но и в середине 70-х гг., когда начинала свою деятельность «Земля и воля». Больше того, можно сказать, что пропаганда в России была невозможна вообще в условиях самодержавно-полицейского государства. И тем не менее она велась и в 60-х, и в начале 70-х, и в середине 70-х гг. В период социал-демократиче-ского движения она не переставала вестись в самые мрачные годы реакции. Спрашивается, почему ее нельзя было вести в конце 70-х гг.?
Критика Плехановым взглядов, подобных воззрениям Серебрякова, сводится к следующей мысли: революционеры, чьи социальные программы основываются на принципе «освобождение народа есть дело самого народа», могут и должны работать в народе даже в периоды жестоких политических гонений.
О непреодолимых препятствиях, которые встречает пропаганда в народе со стороны полиции, говорили не только в конце 70-х гг., но также в 80-х, 90-х гг. и даже накануне революции 1905 г. «Напрасно вы думаете, — обращался Плеханов к либералам-конституционалистам в 1888 г., — что пропаганда невозможна при современных условиях. Трудно всякое дело, если только не хочется его делать, легко всякое дело, за которое мы беремся с полным убеждением в его плодотворности и необходимости» (т. 3, с. 24). Первым социал-демократам, приступившим к пропаганде среди рабочих, но объяснявшим свои неудачи вмешательством полиции, Плеханов в 1891 г. отвечал, что на это часто ссылаются люди, не имеющие достаточного опыта в деле пропаганды. «Без умения невозможно никакое революционное дело, а умелых лю-
85
дей не остановит никакая полиция» (там же, с. 146) 45. В годы предреволюционного подъема (1901 —1904 гг.) о невозможности иной работы, кроме террористической, говорили социалисты-революционеры. Это лишний раз подтверждает мысль о том, что терроризм «Народной воли» вытекал из слабости массового движения, а не из невозможности работы в массе в условиях политических репрессий.
Нельзя, разумеется, упрощать постановку вопроса Плехановым и считать, что если бы прежняя поселенческая деятельность продолжалась, то она дала бы те результаты, на которые рассчитывали землевольцы. Но причины этого надо искать не в полицейских преследованиях, а прежде всего в программе землевольцев: деятельность в крестьянстве могла дать видимые результаты, если бы она проводилась дифференцированно, а для этого надо было видеть развивающийся в деревне капитализм. И вообще в качестве массового объекта социалистической пропаганды и агитации они избрали не тот класс. Всего этого не видели ни «деревенщики», ни «политики». Они не видели того, позже писал Плеханов, что «логика общественных отношений» в деревне «находилась в резком противоречии с логикой «бунтарской» доктрины» 46. Что же касается деревенских поселений, то они, действительно, распадались, землевольцы уходили в города, деревенская деятельность не давала того, что возлагали на нее бунтари, желавшие поднять народ на восстание.
По свидетельству О. В. Аптекмана, к концу 1878 г. оставалось только два землевольческих поселения — новосаратовское и тамбовское 47. Но и они прекратили свое существование осенью 1879 г. Однако, как замечает Плеханов, понятие «распалось» применительно к деревенским поселениям не означает «провалилось» (см. т. 24, с. 95). Саратовский провал 1877 г. коснулся только тех, кто жил в самом городе и занимался пропагандой «частью в среде местных рабочих, частью между семинаристами и гимназистами» (там же, с. 94), но почти не коснулся деревенщиков. Поэтому нетрудно было в следующем году на той же базе создать новосаратовское поселение. На прекращение существования новосаратовского поселения в 1879 г. самое непосредственное влияние оказало покушение А. К. Соловьева на царя 48. Так, сестры Вера и Евгения Фигнер вынуждены были покинуть Петровское земство, так как в результате покушения Соловьева правительству стало известно о сношениях последнего, приезжавшего в Петербург из Вольского уезда Саратовской губернии,
86
с поселенцами других уездов той же губернии. Сестрам Фигнер грозил в этом случае арест49. Следовательно, и в этом случае новосаратовское поселение распалось в значительной степени из-за «городской деятельности» одного из поселенцев.
Не подвергались преследованиям полиции воронежское поселение и поселения на Дону и Кубани. Донское поселение после отъезда Плеханова и А. Д. Михайлова не пополнялось и фактически было обречено на бездействие, а воронежское прекратило существование в связи с отъездом сначала М. Р. Попова и А. А. Квятковского, вызванных в Петербург, а затем М. Н. Ошаниной, взглядам и склонностям которой мало соответствовал характер деревенской деятельности. О людях ее образа мыслей Плеханов писал: «Они примкнули к воронежскому поселению за неимением более подходящей для них деятельности, а когда такая деятельность явилась вместе с началом террористической борьбы, тогда они уже не могли усидеть в деревне и покинули ее при первом удобном случае» (там же, с. 95) 50. По выражению Аптекмана, на все «пришлось махнуть рукою»: и на донских казаков, и на раскольников Саратовской губернии, и на создававшееся воронежское поселение51. И только тамбовское поселение подверглось арестам, но это было после Воронежского съезда. В начале 1879 г. оно было довольно многочисленным (М. В. Девель, Э. К. Пекарский, Л. Н. Гартман, Н. П. Мощенко, Н. С. Никифоров, А. И. Прозоровский, О. А. Мацнева (Никифорова) и др.), причем некоторые покинули его еще до арестов52.
К вопросу о причинах прекращения существования деревенских поселений Аптекман возвращается более подробно еще раз во вступительной статье к сборнику «Черный передел. Орган социалистов-федералистов. 1880—1881», но и здесь он вынужден признать, «что крушение названных поселений (саратовского, нижегородского, самарского в 1876—1877 гг.— А. Б.)не столько вызвано репрессиями местных властей, бдительностью местной власти, сколько главным, если не исключительным, образом, так сказать, рикошетом из города Петербурга, или другого далекого пункта» 53.
В анализе причин «распада» деревенских поселений в 1878—1879 гг. Аптекман ни в чем существенном не противоречит Плеханову, объясняя их «террористическим настроением», «чувством мести к правительству», «непосредственной борьбой с правительством в центре» и т. д.54 Таким образом, картина с «распадом» деревенских поселений выглядела
87
не столько мрачно, как ее рисуют сторонники террористической деятельности.
В подтверждение взгляда, что поселенческая деятельность не была невозможна, Плеханов приводит следующие мысли: «...Если деятельность в деревне встречала такие непреодолимые трудности, то ко времени Воронежского съезда там не осталось бы никого из землевольцев; а между тем мы видим, что на этом съезде было много «деревенщиков», и притом не таких деревенщиков, которые только собирались бы «идти в народ», а таких, которые жили и действовали там именно в эпоху съезда» (т. 24, с. 95—96). Больше того, известно, что некоторые, не дождавшись съезда, разъехались по деревням, чтобы не потерять своих мест там. И далее: «Если тогдашняя деревня была недоступна для революционеров по полицейским причинам, то в этом прежде всех других должны были бы убедиться именно «деревенщики»... Но деревенщики не только не убеждены в этом и не только не бежали в город, а, наоборот, с величайшею горячностью доказывают необходимость оставаться в народе и оспаривают своих городских товарищей, всеми силами старающихся уверить их, что в народе действовать невозможно» (т. 24, с. 96— 97).
Вот почему Плеханов утверждал: «Революционное народничество погибало, но погибало не под ударами полиции, будто бы загородившей революционной интеллигенции все пути к народу, а в силу неблагоприятного для него настроения тогдашних революционеров, которым во что бы то ни стало хотелось «отомстить» правительству за его преследования и вообще вступить с ним в «непосредственную борьбу», т. е., собственно говоря, как можно скорее добиться конституции» (там же, с. 99—100).
Эволюция народничества в сторону признания политической борьбы шла от отрицания «политики» в полном ее объеме, включая государство, к постепенному признанию вначале значения за политическими (гражданскими) свободами при одновременном безразличном или даже отрицательном отношении к политическим учреждениям и самому государству. И только затем оно приходит к признанию необходимости существования государства и политических учреждений по крайней мере в течение некоторого времени. В полной мере отойти от анархизма можно было только по-новому решив проблему государства. Без этого так называемая, «политика», включая политические убийства, укладывалась в рамки
88
анархизма и понималась как расширение и углубление бунтарской деятельности.
С вопросом об отношении к государству землевольцы столкнулись вплотную тогда, когда террористическая борьба привела их к покушению на жизнь царя. Вот почему в эволюции землевольчества покушения на цареубийство были не простыми террористическими актами, стоявшими в ряду другим подобных, а явлением особенным, и неудивительно, что разногласия среди землевольцев вплоть до их окончательного разделения в конце лета 1879 г. концентрировались вокруг этого вопроса. Если покушения на правительственных лиц предпринимались в связи с их конкретными преступлениями перед революционным движением, то при покушении на царя речь должна была идти уже не о конкретном носителе преступления, а в целом о системе, которую олицетворял царь.
Разгар споров внутри «Земли и воли» приходился на то время, когда полностью еще не определилось отношение «политиков» к государству, когда они еще не стали государственниками. Поэтому не случайно, что спор между двумя фракциями в «Земле и воле» принял прежде всего не программный характер, а характер тактических разногласий по вопросу о цареубийстве, хотя за этим, несомненно, скрывалось различное отношение к политической борьбе.
«Дезорганизаторская деятельность», которая перед землевольцами по-новому поставила проблему государства, вначале включала борьбу с наиболее ненавистными и вредными, точки зрения революционеров, лицами из правительственного лагеря, а также ликвидацию шпионов и провокаторов. Основным средством борьбы являлся индивидуальный террор, е. террор против отдельных лиц. Террористическая деятельность была уделом членов дезорганизаторской группы «Земли и воли». Правда, случалось, когда террором занимались землевольцы, не входившие в дезорганизаторскую группу лица, формально не принадлежавшие к организации, но сочувствовавшие ей. Однако во всех случаях, начиная от покушения В. Засулич, «Земля и воля» официально признавала и брала на себя ответственность за совершенные акты возмездия, а также всегда объясняла мотивы как своих, так и не своих приговоров перед публикой. На террор тогда можно не смотреть как на политическую борьбу: он был делом части организации. Вопрос об убийстве то-
89
го или иного лица, как правило, не обсуждался всей организацией, поскольку не был вопросом принципиальным.
Первым, по-видимому, террористическим предприятием которое обсуждалось на Большом совете в связи с наметившимися разногласиями, было покушение на шефа жандармов генерала А. Дрентельна. Это произошло в конце февраля 1879 г. По данным О. В. Аптекмана, смертный приговор был вынесен всеми голосами против одного Плеханова, который «в противовес политическому террору предложил городской экономический террор, причем указал и на конкретный случай из тогдашних рабочих стачек, в котором было совершенно уместно применение террора последней категории» 55. Здесь, несомненно, речь идет о защите П. А. Моисеенко от нападения конного жандарма во время второй стачки на Новой бумагопрядильне. В работе «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России» Плеханов рекомендовал организованным рабочим прибегать к красному террору в ответ на белый террор правительства.
Ранней весной 1879 г. с намерением убить царя в Петербург приезжает А. К. Соловьев. Так как осуществление этого намер