Наумкин Семен Филиппович

Наумкин Семен Филиппович родился в декабре 1934 года, в Башкирии. В Шадринске живет с 1956 года. Образование инженерно-строительное. Он вдовец, пенсионер.

За годы жизни в Шадринске участвовал во многих важных и значимых этапах для города и района. В период его работы в Госбанке (1966 – 1975г.г.) государство финансировало строительство сотен сельскохозяйственных и гражданских объектов на селе, и он этому тоже содействовал.

С 1976 года строил молочноконсервный комбинат, столь важный для города. Комбинат и стал ему родным на долгие годы, работал на нем инженером-сметчиком.

С 1984 по 1994 год он принимал участие в строительстве всех 25 жилых домов серии «Мобиль».

Очень любит заниматься спортом. В 1980 г. был одним из участников первого пробега «Шадринский марафон», и с тех пор участвовал во всех пробегах. Имеет грамоты от молочноконсервного комбината и администрации города за активное участие в спортивной жизни и пропаганду здорового образа жизни. Лыжами и бегом занимался до последнего времени, имеет с десяток спортивных грамот.

Когда началась война, ему было 7 лет, он как раз пошел в первый класс. О тяжелом военном детстве в Башкирском селе, о том, как семья справлялась с лишениями и трудностями он вспоминает в своих рассказах «А Родина милей» и «Спасение».

А родина милей (отрывок из рассказа).

Моя колыбель – Урал.

На самом дне моей памяти лежат воспоминания о хуторе, где я родился. Хутор в несколько дворов расположился среди невысоких гор на юге Башкирии, на маленькой речушке.

Еще перед войной мой отец обучался на курсах работников связи. По окончании он получил назначение в райцентр, и наша семья переехала туда. Небольшой дом разобрали, с последней ходкой дед погрузил нас на роспуска, на самый верх бревен, привязал, чтобы мы не упали, и перевез меня с младшим братом Павликом, и маму с нашей крошечной сестренкой Раисой на новое место.

Наша беспечная мирная жизнь закончилась в один день, с началом войны. Началась мобилизация. Новоиспеченные солдаты перед отправкой на пункт назначения два-три дня учились ходить строем, под песни. Маршировали с деревянными ружьями и пели боевые песни. Припев одной из них я запомнил:

Эй, комроты!

Даешь пулеметы!

Даешь батареи!

Чтоб было веселее.

Отца призвали через месяц от начала войны, а увидели вновь его мы лишь через шесть лет.

На второй год войны я пошел в школу. Здесь, в этом селе, я познал голод и холод, видел слезы овдовевших соседок, слышал их безысходные стенания в день, когда мы узнали о победе.

Призвали на войну многих, в том числе и моих дядю Романа и дядю Кузьму. Через полтора года пришла на дядю Кузьму похоронка. Положил он голову в декабре 1942-го под Сталинградом, осиротели двоюродный любимый брат Илюша, сестры Паша и Нина.

Паша в 16 лет пошла на работу. Взяли ее монтером в отделение связи. Вручили ей «когти», чтобы она могла лазать по столбам, брезентовый пояс, сумку с инструментами, моток проволоки. С этим грузом и в любую погоду она добиралась до места повреждения связи, чаще всего пешком. Глотая слезы, через страх и боль, она соединяла оборванные концы проводов. Скоро мы узнали, что погиб на войне и дядя Роман.

Война еще шла, а в родные дома стали возвращаться израненные и покалеченные воины. Вернулся мой двоюродный брат Иван Романович. О войне он не рассказывал, при наших вопросах у него «мокрели» глаза. Но, однажды, он показал свою спину, на которой красовался огромный, страшный рубец. Следов от ниток не было, видимо, рана заживала незашитой, рвано, неровно. Вернулся и другой наш родственник, Иван Васильевич. У него была вставлена челюсть, и пришит подбородок от другого солдата.

Спасение

Сеня сидел у окна, читал книжку. Зимнее солнце только что село, сверкнув промороженными последними лучами. Стало смеркаться. Чем темнее становилось в избе, тем ближе к окну подвигался с книжкой Сеня, все сильнее напрягая глаза. Мать хлопотала, собирая на стол скудный ужин. Озабоченно подошла она к сыну:

- Сеня, я сейчас открою лаз, ты спустись в подполье, поищи, может осталась там еще картошка. Да хватит читать, темно уже. Лаз открыт, смотри не упади!

- Хорошо, мама, сейчас. Вот только дочитаю страницу.

Сеня увлекся, забыл про открытый лаз, и когда отходил от окна, угодил в подполье. Раздался рев, покатились слезы, больше от неожиданности, чем от боли. Подбежали братишка Паня, сестренка Рая, подошла мать:

- Не реви, все пройдет. Раз уж ты там, поищи картошку.

Похныкав еще немного, Сеня принялся за поиски. Руками перещупал в темноте все подполье, и нашел всего лишь несколько картофелин. Оценить «урожай» подошел и дед Зот Макарович, огорченно покачал седой головой - картофель, этот основной хлеб, прошедшим, третьим военным летом, не уродился…

А вечером следующего дня мать в последний раз подоила корову перед отелом, и напоила этим молоком детей. Она знала, что дети улеглись спать, но ждали молока. Закончилась надежда и на спасительницу - корову, семье грозил голод…

Зот Макарович жил в этом доме, в семье младшего сына Филиппа. Когда началась война, и сына призвали на фронт, он пообещал ему поддерживать семью, насколько хватит сил. Зоту Макаровичу исполнилось 74 года. Это был худощавый, сутулый, с редкой всклокоченной бородой, помятой морщинами переносицей, заскорузлыми руками старик. Он был совсем неграмотный. Молился на образа, но не более того. Всю свою жизнь - в работе, бесконечной, тяжелой.

В эту зиму, в долгие вечера при свете лучины выстругивал он пластинки из дуба и связывал их натертой варом дратвой в решетки – бёрды. Бёрдо – это приспособление ручного ткацкого станка. Внуки сидели рядом и любовались умелой работой деда, трогали гладкие ровные пластинки.

В последние дни Зот Макарович ходил задумчивый, даже рассеянный. Прикидывал в уме что-то, рассчитывал, обдумывал.

- Сенька, вот ты в школу ходишь. Учили ли вас про город Саракташ? Далеко ли до него, как туда добираться? – спросил он как-то у внука.

- Не, дедай. Карты мы еще не учим.

Но тут в разговор вмешалась Паша, двоюродная сестра Сени. Она была старше его и уже работала на почте монтером. Она сказала деду:

- У нас на почте есть схема телефонной связи, на ней есть Саракташ. До него от нас по столбам 180 километров, а по пути много сел и деревень. А зачем тебе про Саракташ знать?

Зот Макарович промолчал, но мысль свою продолжал обдумывать. Раньше как-то услыхал он от знающих людей, что в Саракташе многие жители занимаются ткачеством на дому, на самодельных ткацких станках. А бёрды, которыми в этих станках уплотняют уток, часто ломаются. Местный старый дед, который умел делать бёрды, недавно умер, и у ткачих появилась нужда в них. Вот и зародилась у Зота Макаровича лихая задумка – увезти туда весь свой запас бёрд, и обменять их на продукты, спасти семью от голода. Он понимал всю опасность и сложность зимнего похода с грузом, на такое дальнее расстояние, в одиночку, в преклонном возрасте. Но голод уже стучал в двери, положение большой семьи, в которой из мужчин оставался только он, становилось все отчаяннее. Сомнения отступили, верх взяло чувство ответственности, он помнил слова сына Филиппа, когда провожал его на фронт в июле сорок первого года:

- Отец, на тебя оставляю семью. Позаботься о ней.

Собирался в дорогу Зот Макарович споро. Что брать с собой, он обдумал давно. Достал с повети сани, сделанные своими руками. Сани были довольно длинные, не однажды он привозил на них дрова из леса. На передок уложил два мешка с лаптями, за ними поместил бёрды в двух мешках. Все это укрыл дерюгой и обвязал. Сверху приладил посох.

Внуки крутились тут же, с любопытством разглядывая сборы. И только когда они замерзли, и под носами захлюпало, дед прогнал их в избу. Наконец, груз был готов.

На другой день Зот Макарович встал затемно, пока все спали. Он надел ватные штаны, подшитые в три слоя валенки, суконное на вате пальто. Разбудил невестку и сестру Прасковью. Те принялись было голосить, но замолчали – не будить же детей! Наскоро оделись, и вышли на улицу проститься. Только потом они дали волю слезам.

Зот Макарович перекинул через голову лямку, сказал: - «Ждите меня через 20 дней», и тронулся в путь. Лямка вдавилась в пальто, сани двинулись, полозья запели еле слышную песню.

Дорога вела на солнце, огибая невысокие холмы Южного Урала. Слева петляла под снегом и льдом река Большой Ик, а справа и за речкой бесчисленные холмы, больше безлесные, выглядывали друг из-под друга, как будто рассматривая одинокого путника. Сани шли легко только по разъезженным деревенским улицам, а за околицей редкий санный след мало облегчал ход. Зот Макарович старался попасть хотя бы в один, отполированный до ледяного блеска, след санного полоза.

В ветреные дни дорога выбивала из сил. След переметало, он терялся, а сани приходилось тянуть рывками, повернувшись к ним лицом. Так не один километр путник тащил свой груз. Он все чаще присаживался на мешки отдыхать. Однажды, дойдя до очередной деревни, больше не смог идти дальше и пролежал весь день в доме, в который впустили его люди, жившие в нем.

Давно уже съедены были кусок жмыха и полбуханки хлеба, которые Зот Макарович взял в дорогу. Теперь каждый божий день с началом сумерек он просил в деревнях на его пути не только ночлег, но и еду. Расплачивался за людскую доброту лаптями, а иногда и бёрдами. Люди с удовольствием принимали его плату за кров.

…С каждым рассветом он снова поднимается в путь. Натруженные плечи не расправляются, отяжелевшие ноги шагают по инерции. Не слышит он тихого серебристого журчания реки на перекатах, покрытых льдом и снегом. Только скрипучие шаги да шум ветра ловит слух. Лямки обняли плечи, полозья поют скрипучую песню. Постепенно перед глазами путника, упрямо идущего к своей цели, возникают картины его жизни, возвращается память его прошедших дней…

Но вот, наконец, и Саракташ. Одноэтажные дома, небольшие предприятия, работающие для фронта, высокая церковь. Дед помолился, и, остановившись на людном месте, откинул дерюжку, прикрывающую бёрды. За несколько дней он обменял свой товар на спасительные продукты - хлеб, муку, крупу, масло, сало. Не мешкая, начал собираться в обратную дорогу. Сказанный при прощании с родными срок вышел, а путник еще находился в Саракташе.

Обратная дорога оказалась не легче. Заканчивались лапти – плата за кров и стол, появилась боль в коленях, от голодания слабело тело. Но к продуктам на санках он не прикоснулся ни разу. Болели растертые в кровь плечи, тяжелые ноги шагали с трудом. Зот Макарович потерял представление о времени, о месте. Со встречной подводы его окликнули, но, кажется, он не слышал голос. Даже когда он тянул лямку, таща сани по своему селу, он не слышал соседей, предлагавших ему помощь.

Не в силах сделать последний шаг и войти во двор, он стоял, поддерживаемый лямкой. И только когда подбежали сестра и невестка, рухнул к ним на руки.

Много дней Зот Макарович приходил в себя, отлеживался, отсыпался. А семья в голодную военную зиму была спасена.

Фотография из семейного архива.

На фото (справа налево): Отец Семена Наумкина – Филипп Зотович. Прошел всю войну офицером связи, дошел до Берлина, после войны перевез семью в Берлин, участвовал в восстановлении разрушенного города. Рядом – сыновья Семен и Павел. Слева – племянник Илья. Павел и Илья тоже офицеры, посвятили себя военной службе.

Казгова Л.

Дети войны

Светлана Сирена

Дети войны, вы детства не знали.
Ужас тех лет от бомбёжек в глазах.
В страхе вы жили. Не все выживали.
Горечь-полынь и сейчас на губах.

Дети войны, как же вы голодали…
Как же хотелось собрать горсть зерна.
На зрелых полях колосья играли,
Их поджигали, топтали…Война…

Чёрные дни от пожаров и гари -
Детским сердцам непонятны они.
Зачем и куда тогда вы бежали,
Все, покидая, в те горькие дни.

Где ж вы, родные мои, отзовитесь?!
Сколько же лет разделяло людей?
Дети войны, как и прежде, крепитесь!
Больше вам добрых и радостных дней!