Дедушка задумался на минуту, и ушел спать

Судьба человека в Великой Отечественной Войне

             «Побег через реку Одер»

Однажды я спросил у мамы, что она знает о войне. Кто из наших близких воевал, кто умер, а кто выжил. И она мне поведала все что знает. Что помнит по рассказам своих дедушки и бабушки. Одним из них я хочу поделиться с Вами. Он о моем прадедушке. Его звали Селезнев Владимир Григорьевич, который умер до моего рождения. Но тем ни менее я о нем очень много знаю по рассказам моей мамы, которая его очень любит. Дедушка ее был добрейшей души человек и никогда не ругался, не повышал голос. Он был честный, трудолюбивый, умный и талантливый. Работал на кондитерской фабрике «Славянка» столяром, где его очень ценили, и дома имел свою столярную мастерскую. Никогда ни сидел без дела. Всем помогал, чем мог. Вся наша большая семья была к нему очень привязана. Все очень любили и ценили его мнение. Особенно его брат и шесть сестер, которые были обязаны ему жизнью.

Вот эта история.

Однажды, когда моя мама была маленькая, они с сестрой были у бабушки с дедушкой на новогодних каникулах. После ужина все отдыхали. Дедушка читал газету, а бабушка заплетала маме косу. И тут дедушка заметил:

- Какие у тебя густые волосы доченька, прям как у меня. Мамка моя, когда меня расчесывала в детстве, могла и гребешок сломать. Но вот беда, давно они у меня выпали, еще в весемьнадцать лет.

Мама спрашивает:

- Дедушка, как выпали, ты же такой молодой был?

- Это я волосы свои во время войны, в конслагере их оставил, заболел сильно.

-Дедушка как это в конслагере, расскажи:

- Ну ладно, тогда сидите спокойненько доченьки и слушайте.

- Хорошо дедуль.

Страшную войну мы пережили, ужасную. Многие умирали в этой войне. Но я выжил. Тяжко мне пришлось. Семья наша в то время жила в селе Песчанка, тогда она относилась еще к Курской губернии. Семья была большая. Мальчиков нас было трое и шесть сестер моих. Когда война началась, с начало у нас тихо было. Только на фронт мужиков забирали. Брата моего Васю забрали, а папу не взяли. Он без руки и хромой был. Как-то раз в колхозе бык взбесился и кинулся за дояркой бежать, она в хлев заскочила, а папа проход загородил собой, ну бык ему и поддал на рога. Покалечил сильно. С тех пор папка мой был калекой. Вот его и не взяли то воевать, а я просился, плакал, с братом хотел, да малой был еще. Семнадцатый год шел. Брата почти сразу убили. Похоронка пришла. Горевали мы, и жили дальше. Вот как то, одним летним днем, это ближе к вечеру случилось, немцы пришли в село, не стреляли по людям. Кричали только сильно, да собаки их надрывались. В некоторые дома они заходили. Вещи тянули какие то, и на повозку складывали, молодежь за шиворот вытаскивали, да в кучу собирали.  Я на улице тогда был с ребятами. Девчата с нами были постарше. Мы на Брадок ходили, за речку, яблок набрать домой. И тут они нас увидели. Окружили, и ко стальным погнали. А когда вся эта суматоха закончилась, к нам подошел переводчик и грубым таким голосом объяснил, что всех нас забирают. Да кто его слушал. Суматоха. Со всех дворов матеря рыдая кричали. Мы рвались душой к ним, но с места сходить боялись. Ноги свинцом как будто налились. Плохо соображали, и не понимали, что происходит. Нам даже с родными простится не дали, мать, сестер обнять на последок. Так и увели нас, в чем были. Я босой был. В подстреленных штанишках и тонкой рубашонке. А дальше плохо помню, пешком много шли. Потом вагон, набитый людьми, девчата рыдали постоянно. Очень хотелось есть и пить. А там и германия.

Привезли нас в конслагерь что неподалеку от реки Одер был, рядом с городом Хютенштадт (Айзенхютенштадт, правильно. Дедушка не выговаривал) на самой границе с Польшей. Наш лагерь на три делился. Я попал к рабочий, еще две территории было через забор и колючую проволоку. Я там женщин и детей видел. Но что там было, не знаю. Нас туда не водили. В бараках нас разместили по сто человек. Переодели в полосатые робы. Потом фотографировать водили, по трое человек мы заходили в главный штаб ихний. Там спрашивали имя, возраст откуда мы, адрес. Раздеться по пояс заставляли. А у меня в голове одни мысли крутились. Как там мои близкие, живы ли. И есть очень хотелось. Потом номер на робе моей отпечатали и в барак повели. Мой 364 был. Так мы и стали там жить и работать. Водили нас на каменоломню и в город на работы. Вместо обуви деревянные колодки мы носили. И когда по городу нас вели рано утром, заставляли ими не шуметь, чтоб не беспокоить жителей. Это было очень тяжело, не всегда получалось. За это нас очень сильно били специальными тонкими палками. Кормили очень плохо. Многие умирали от голода и немощи, и от болезни. Их уносили и скидывали в ров. Который мы же и копали. На их место привозили других. Каждый день был похож на предыдущий. Менялось только количество смертей каждый день. Я держался как мог, в бараке нашем, я самый сильный был, самый крепкий. Никто меня на руку побороть не мог. Даже староста (это русский человек, наш, который на немцев работал) меня побаивался. Как-то раз, к нам двух офицеров наших привезли, начали пытать. Мы из барака их крики слышали. Но они ничего немцам не рассказали. Утром к нашему старосте немец подошел и приказал чтоб мы им могилу выкопали, и живьем закопали. Меня, и еще семерых, которые покрепче были, вывели за лагерь. Дали лопаты. Кричат: аусграбер, грабер…..  А я ребятам на ухо, чтоб дальше передали. Кто будет копать, сам лично ночью придушу. Никто копать не стал. Хоть и палками били. Их при нас расстреляли. Вот, думаю, сейчас и наша очередь умирать. Но нет. Избили сильно, и в барак отвели. Видно рабочую силу не стали губить, теперь пленных привозили к нам реже.

А ночью за мной пришли, кто-то из ребят старосте сказал почему мы копать не стали, он немцам доложил. Отвели меня в камеру. У нас таких несколько было. По три штуки, возле каждого барака. Маленькая такая, как туалет, в землю на полметра вкопана, как ванночка. А там ледяная вода. Вот туда меня и поставили. Присесть там нельзя, если только в воду. Пить, есть не давали, так как это была камера смерти. Простоял я там три дня. Ног не чувствовал. Уже умирать собрал. Вечер настал. Слышу, колодочки стучат, это наши ребята шли с работы. Слышу разговор. Володьку достать надо, кажись помер. Меня открыл немец. Ребята меня вытянули на землю. Послушали, а я дышу. Попросили в барак меня отнести. А староста им говорит, почти здох, не жилец. Ребята ему, мол, Володку выходим, давай заберем. А он как закричит немцу. Добить Вольдымара, добить Вольдымара (Вольдымар это по немецки имя Владимир) так меня этот староста не любит. Но в этот момент мимо врач ихний шёл. Услышал, подошёл к нам. Сказал, чтоб в лазарет срочно несли, шепнул что-то на ухо немцу. Тот отстал. Это мне все ребята потом рассказали, я без сознания был. Когда очнулся, голова сильно болела, взялся я за голову. А волосы на руках все остались. Вот с тех пор и нет у меня волос.

Потом я узнал, что у этого врача сына звали Вольдемар, и он погиб недавно. Что я ему сына напоминаю. Он выходил меня, воспаление легких у меня было. Месяц я в лазарете лежал, и месяц у него дома. Потом взял он меня по заявлению в работники, хорошие они с женой люди были, добрые очень. Я каждый день к ним ходил. А вечером они давали мне еду, то курицу вареную, то яблоки, то хлеб. Я ребятам относил в барак. К ним по городу я ходил один, мог сбежать попробовать, но совесть не позволила, этот врач за меня поручился. Так я работал у него месяца два. А потом он уехал с женой.

Я вернулся в барак и спустя время я и два моих друга решили бежать. Ночью мы убежали. Но немцы с собаками за нами сразу погнались. Мы бежали в сторону реки Одер, так как знали, что там граница с Польшей. Догнали они нас, когда мы уже залезли в реку по шею. Конец февраля был. Вода ледяная, куски льда кругом. В воду они за нами не полезли. Одеты были плохо, в спешке не успели. Сначала стреляли в нас, но бог уберег. Не попали. А потом один прокричал что мол, все равно замерзнут, помрут (я уже немецкий язык хорошо понимал) и отстали от нас. Мы через реку все- таки перебрались. И до границы дошли. Там нас американцы встретили и к нашим отвели. Нас вернули домой в апреле. А спустя некоторое время мы победили.

Вернулся я домой в свое село. Захожу в дом, а мои брат и сестры в угол сбились возле трупа матери. Дня три как уже умерла. Не дождалась меня. Отца финкой еще в середине войны закололи. Похоронил я ее, и стал о младших сестрах и брате заботится. Пережили мы и голод. Все пережили. НО ВЫЖИЛИ.

-Вот такая вот внученьки история.

Дедушка задумался на минуту, и ушел спать.