Франсиско Гойя. «Не открывай глаза». Рисунок. 1814–1824 годы

Приговоры германских судов тоже основывались на отягчающих обстоятельствах.

Судя по всему, женщинам точно так же задавали наводящие вопросы и в зависимости от ответа назначали дополнительное наказание. В 1629 году в городе Цейль у колдуний спросили, доводилось ли им осквернять облатку. Выяснилось, что конечно же да. Приговор был обычен – рвать раскалёнными щипцами. А сколько раз? Тут уж какая как ответила Катерина Вейер совершила святотатство один раз – значит ей следует вырвать из груди один кусок.

Двум другим также осквернившим облатку по одному разу воздали соответственно. А вот Гертруда Стольц четырежды совершила надругательство над святыми дарами – судья назначил в этом случае четырехкратное применение раскалённых клещей.

Да, многое мы можем узнать из старинных протоколов, но никогда не узнаем подоплеку событий. То ли несчастная Гертруда сглупила на допросе, взяв на себя четыре святотатства вместо одного, то ли роли были заранее расписаны судьей, и ответы явились лишь пустой формальностью… Создатель острых зрелищ вполне мог ради разнообразия настойчиво подсказывать колдуньям разные числа.

Кстати, был ещё один резерв для того, чтобы варьировать тяжесть приговора. В те времена многие дети умирали в раннем возрасте. Колдуньям ставили это в вину. За смерть соседского ребёнка женщину прихватывали раскалёнными щипцами один раз. Но если было известно, что у подсудимой заболел и умер собственный ребёнок, из материнской груди вырывали два куска мяса… Ясно же, что она сама его извела!

Упомянутый приговор 1629 года после суммирования всех преступлений выглядел так: раскалённые щипцы следует применить к двум женщинам по одному разу; к одной дважды; ещё к одной трижды, и наконец, Гертруду Стольц было решено терзать шесть раз (ей вдобавок к осквернению облатки навесили убийство маленького сына). Приговор был пунктуально приведён в исполнение. После пытки раскалённым железом всех женщин сожгли заживо (1958 стр. 1172).

К телесным мукам добавлялись нравственные. Немецкие города часто были невелики по размерам и населению. Все хорошо знали друг друга и поэтому осуждённые тяжело переживали шквал ненависти со стороны вчерашних добрых знакомых. Стоило объявить женщину колдуньей, как горожан словно подменяли. Злобные взгляды буравили ведьму со всех сторон. На ней вымещали все накопившиеся обиды, она была «виновницей» бед и неудач. Возьмём Оффенбург – католический городок с трёхтысячным населением. Регламентированная жизнь. Просто так, без разрешения ратуши, ни въехать, ни выехать. На Пасху все обязаны исповедаться под страхом ареста. Вокруг неспокойно. Идёт война, которую после окончания назовут Тридцатилетней. Войдут ли в город шведские войска? Если войдут, то чем это кончится?

В такой обстановке в 1628–1630 годах была развязана истеричная компания по искоренению колдовства, заглохшая только после того, как город оккупировали шведы. Дорога на костёр в Оффенбурге не была лёгкой. Поначалу ведьм везли в ратушу. Там судебный исполнитель публично зачитывал признания. Потом повозка через город ехала к месту казни, толпа следовала за ней, ругая осуждённых последними словами. Вопли ненависти чередовались со злобными насмешками… Мудрено ли, что на следствии слабые духом выдавали «сообщниц». Им невыносима была сама мысль о том, что последний путь придётся выдержать в одиночку. В итоге на каждую казнь (а без них в разгар преследований и месяца не проходило) в телеге набиралось по четыре‑пять женщин. Особой милостью в Оффенбурге считалось, если на смерть повезут коротким путём – прямо из тюрьмы к месту казни. Такое послабление оговаривалось заранее; причём (миловать так миловать) народу в этом случае запрещали идти далее городских ворот. С другой стороны, самым отъявленным ведьмам рвали по дороге грудь раскаленными щипцами.

Ненависть и возмущение горожан особенно страшили девочек. Характерен эпизод с малолетними сестрами Видерштеттер, которые наотрез отказались умирать без Урсулы Вейд. Подробности этой мрачной истории таковы. Вначале девочки лишились мамы. Из соседнего городка пришла бумага, будто ее видели на шабаше не менее сотни раз. Зимой 1628 года за бедную женщину взялись вплотную. Тиски для пальцев и стул с раскалённым сиденьем пусть не сразу, но сломили её; 14 января она была казнена. Едва дочери перенести утрату, как очередь дошла и до них. В допросных листах, присланных из соседнего города, оказались обвинения на сестёр Видерштеттер, а также на Урсулу Вейд. В начале лета три юные колдуньи были арестованы. Их ждал утверждённый ратушей порядок следствия. Известно, что в Оффенбурге женщин и девушек не только жестоко пытали, но и вгоняли в краску, заголяя для поиска всяких колдовских штучек. С этих бесстыдных процедур следствие начиналось и с их повторами шло Анна‑Мария. Барбара и Урсула недолго терпели пытки. Они признались в колдовстве и были осуждены. Когда настал день казни, совет сообщил сёстрам, что «Урсула сегодня не может». Девушка отреклась от своих показаний, и её казнь была приостановлена. Девчонки Видерштеттер возмутились. Умирать, так всем вместе!

– Тогда и с нами повремените, без Урсулы мы умирать не согласны.

Это заявление вызвало трехдневную заминку. Суд собрался заново и поинтересовался, желает ли Урсула пройти через допросы по новому кругу. При виде орудий пыток девушка дрогнула и смирилась со своей судьбой. Она готова была признать свою вину, лишь бы (по выражению старинного протокола) избежать «адской боли».

19 июня Барбара, Анна‑Мария и Урсула были казнены. Их смерть не была мучительной. Палач обезглавил девушек; костру достались только их тела. Сестры Видерштеттер стали в своей невезучей семье третьим поколением казнённых за колдовство. Помимо сожжённой ненадолго до них матери, двадцатью годами ранее судьи обратили в пепел их бабушку (Konig, 1928 стр. 288).

Нравственные страдания осуждённых были связаны не только с ненавистью земляков. После смертного приговора следовало свести счеты с земной жизнью. Последняя исповедь становилась для множества женщин страшным испытанием. Колдунья и духовник – это особая тема. Прежде всего, надо обрисовать главную нравственную дилемму, которую ставили ведовские процессы. Сестры Видерштеттер, откровенно тянувшие подругу на тот свет, были исключением из правил. Гораздо характерней обратное обречённые на костёр до последней возможности отрицали свою и чужую вину. Считанные единицы прошли следственный ад, так и не уступив палачам. Остальные признавались. Но это был ещё не конец! Проходило время, и заключённая, собравшись с духом, говорила страже: «Передайте судьям, что я беру свои слова назад. Я ни в чём не виновата, и те, кого я назвала, тоже». Крут замыкался. Отлаженный механизм по переработке живых людей в пепел и золу вздрагивал, словно возмущённый сбоем, и повторял все проделанные операции заново.

Вдумайтесь в эту ситуацию. Если называть вещи своими именами, то суд назначал только первую пытку. Все следующие постановления были лишь формальностью. Рука судьи выводила предписание о новой пытке под диктовку самой ведьмы, которая, отлежавшись в цепях на соломе, отрекалась от невольной лжи.