Глава 11. Суггестор суггестора (стихийное формирование мифа)

 

Вы вот думаете, что доктор должен лечить. А больной считает, что раз доктор пришел и ос­мотрел больного, то лечение уже началось. Я, по крайней мере, всегда так думаю. Уже один факт прихода врача есть начало лечения. Раз док­тор, — значит, баста! Лечение началось.

А. Ф. Лосев

 

Всякая профессия есть заговор против непосвя­щенных.

Бернарл Шоу

 

Индивидуальные суггестивные тексты интересуют нас как за­фиксированные в массовом или групповом сознании синхронные вербальные социальные эксперименты, которые привели к опреде­ленным изменениям установок.

Данные тексты производятся как в обыденной жизни в виде диалогической продукции партнеров, в которой проявляется сопер­ничество собеседников «за право быть лидером в конкретном акте общения при реализации своих целевых установок», так и в условиях специально организованной комму­никации гетеровоздействия.

Проблема лидерства в диалоге подробно рассмотрена А. А. Романовым. Диалогическое общение (диалог) трак­туется как «взаимодействие партнеров, которое осуществляется с помощью речевых произведений — реплик или репликовых шагов, построенных из знаков естественного языка». «Ли­дер в диалоге — это партнер по диалогическому взаимодействию типового образца, который владеет стратегической инициативой ведения беседы и обладает правом — на базе коммуникативно-социальных конвенций реализации фреймового сценария — прини­мать ответственные решения в пределах типового функционально-семантического представления (ФСП), значимые для развития диало­гического обмена репликами и для реализации глобальной цели в типовом сценарии».

Если в диалоге роль лидера хотя и является константой, но ну­ждается в постоянном удерживании, то в случае суггестивного воздействия (диалога с бессознательным), такого соперничества не требуется, особенно в случае воздействия лица, которому приписы­ваются априорно эффективные действия.

Отсюда и преимущественное внимание к разным уровням языка в процессе анализа воздействующих текстов. В диалоге это опреде­ленные языковые средства лексико- и синтактико-семантического плана, а в случае анализа суггестивных текстов, в меньшей степени зависящих от сиюминутного коммуникативного контекста, в боль­шей — от социально-психологического, мы вновь обратимся к ана­лизу наименее осознаваемых уровней языка, для измерения которых используем те же формализованные методы, что и в случае описа­ния универсальных суггестивных текстов.

Индивидуальные суггестивные тексты — это интуитивная или осознанная попытка человека создать и внедрить свой миф (суггес­тивную роль).

Каким же образом моделируется, порождается суггестивная роль?

Многие ученные уделяли большое внимание роли коммуникатора в процессе воздействия.

Так, Ш. А. Надирашвили отмечает: «эксперименты доказали, что если слушатели считают коммуникатора лицом с большим прес­тижем, то его воздействие на них отличается большей интенсивнос­тью. Это свойство коммуникатора исследователи обычно обозначают такими терминами, как „престиж“, „убедительность коммуникатора“, „ожидание“, „установка“ и пр. Реально данное свойство коммуника­тор может иметь или не иметь, важно лишь установить, приписывает­ся ли оно коммуникатору в данный момент». Создается весьма любо­пытное психологическое положение — пропагандист приобретает большую силу воздействия благодаря тому, что сами слушатели при­писывают ему такого рода свойство. На основе экспериментальных данных в социальной психологии было бесспорно доказано, что ин­формация, идущая от источника с высоким престижем, характери­зуется большей силой воздействия.

Н. И. Жинкин утверждает, что «из всех сенсорных воздействий Для человека самым чувствительным, богатым и тонким является звук и его прием слухом, а самым устойчивым и объективным — свет и соответственно зрение. Это объясняется, вероятно, тем, что в пер­вом случае учитывается время, а во втором — пространство, слитная информация о которых безусловно необходима для реальной ориен­тации в действительности». И. Н. Горелов дополняет эту мысль, отмечая «весьма важное... различие, существующее между процессами восприятия речи только на слух и при наличии визуально воспринимаемого говорящего. В последнем случае слушающий, как правило, старается еще быть и „смотрящим“. Он „считывает“ допол­нительную информацию с лица говорящего».

А. Р. Лурия сообщает об экспериментах Г. В. Гершуни, резуль­таты которых «открывают для научного познания круг „подсозна­тельных явлений“. Речь идет о фиксации нашими зрительными и слуховыми рецепторами таких микроизменений объекта, которые не попадают в поле ясного сознания. Их учет производится позднее и подсознательно, в результате чего фиксируемые изменения субъек­тивно оцениваются как „интуитивно познанные“».

Именно с целью учета сенсорных воздействий для более де­тального рассмотрения были избраны 6 текстов популярного пси­хотерапевта А. М. Кашпировского (9094 слов), передававшиеся по каналам Центрального телевидения. Есть ли в этих текстах законо­мерности, которые могли бы прояснить их «феномен»? Ранее мы уже отмечали, что некоторые авторы (Дубров, Пушкин) отрицают роль слова в сеансах Кашпировского; неоднократно говорил об этом и сам Анатолий Михайлович. Попытаемся разобраться в этом явлении на уровне бесстрастных цифр: проанализируем данные об­счета параметров указанных текстов.

Сравнение фоносемантических признаков текстов Кашпиров­ского со средними результатами обсчета формул гипноза как уни­версальных суггестивных текстов позволяет заметить:

1) «безликий» основной признак гипнотических формул — «ти­хий» в авторских текстах имеет отрицательную оценку;

2) признак «медлительный» является сквозным для всех приве­денных текстов;

3) следующим по частотности является признак «сильный», ха­рактерный для половины текстов Кашпировского;

4) остальной «разброс» признаков обусловлен различными пре­суппозициями выступлений психотерапевта и разными типами за­дач. Если первые три текста смоделированы в жесткой фоносемантической системе (ср.: наличие признаков «устрашающий», «злове­щий», «угрюмый»), то после известий о негативных результатах и острой критики тактика изменилась — последующие три текста построены в мягком, проповедническом стиле (признаки «прек­расный», «возвышенный»), а суггестивная роль передается на уров­не мифа (роль страдающего за грехи рода человеческого Иисуса Христа — все та же модификация роли Божества).

Количественный состав «звукобукв» подтверждает коммуника­тивную направленность психотерапевтических сеансов, так как сре­ди «звукобукв», превышающих нормальную частотность, поровну представлены группы «хороших» (Н, Л', О, Б, Я, И), «плохих» (С, X, Ж, Щ, Ы) и «нейтральных» (В, Г, З, М, Г, У) звукобукв.

Среди гласных по-прежнему устойчиво выделяется «голубой» И.

 

Средние индексы лексических единиц в текстах сеансов психотерапевтического воздействия А. М. Кашпировского в сравнении с формулами гипноза  

Таблица 19

Показатели Формулы гипноза Кашпировский

С 39.90 531.37

I_i 1.47 2.90

I_e 10.99 4.30

Р 44.55 78.40

I_g 3.22 2.60

I_ext 14.10 7.00

I_f 1.73 4.90

Средняя длина слова

в слогах 2.31 2.50

 

Лексические показатели подтверждают общие закономерности, отмеченные нами при сравнении групп универсальных и индивидуаль­ных суггестивных текстов. В текстах А. М. Кашпировского наблюдают­ся повышенные, по сравнению с формулами гипноза, индексы пред­сказуемости, итерации, индекс длины интервала повторяющихся слов, что указывает на спонтанность этих текстов, асимметричность в использовании слов и большую зависимость от содержания.

Эти данные противоречат наблюдениям лингвистов, изучавших отдельные приемы, применяемые в конкретных текстах А. М. Каш­пировского, так как единичные примеры удачного использования тех или иных художественных приемов можно найти в любом тек­сте психотерапевтического воздействия.

Так, О. А. Коломийцева, проанализировавшая 27 текстов ле­чебных сеансов А. М. Кашпировского с 1989 по 1991 год, отмечает несомненное лексическое своеобразие указанных текстов, выражен­ное использованием следующих приемов:

1) Синонимы и функции перечисления. Внешне это напоминает явление «поиска нужного слова», например: «У нас не лечение, а коррекция, выправление, воспоминание». Пациент воспринимает не отдельное значение, а некий синтетический образ. Интересно отметить, что в приведенном примере не все слова явля­ются языковыми, т. е. постоянными синонимами. Существительное «воспоминание» используется как синоним к слову «лечение» толь­ко в данном конкретном случае.

2) Антонимы. Анализ языкового материала показывает, что чем меньше сходства между значениями сравниваемых слов, тем легче происходит размывание их границ, например: «моя задача — не уси­ливать, а ослаблять, не подстегивать, а сдерживать».

3) Одно и то же слово в разных сочетаниях: «Я думаю, что вы уверены в том, что уверен в этом и я».

4) Метафоры. Их формирование также предполагает соедине­ние несоединимого и возникновение некоего целостного образа, например: «Что с блеском не может длиться вечно — это молчание». «Наш сегодняшний сеанс напоминает мне натянутую те­тиву лука. Остается только выстрелить».

5) Прием каламбура (игры слов). Употребление в одном кон­тексте однокоренных слов разрушает их границы, например: «И ничто не нарушилось. Нарушилось только нарушение, которое бы­ло». «У очень многих из вас пройдет слишком многое». «Не старайтесь быть очень старательными».

6) Расширение границ слова посредством его использования в разных значениях, с различными определениями, в качестве центра повествования, например: «Вам предстоит несколько минут побыть в одиночестве. Вы скажете: я ведь так одинок. Это не то одиночест­во, это другое. Это — высшее одиночество. У вашего ребенка, хоть он и маленький, есть свое, большое одиночество» (20.01.91).

По грамматическим параметрам тексты Кашпировского «тяго­теют» к универсальным формулам гипноза, различается лишь ко­личество местоимений и союзов (у Кашпировского их в среднем больше — 20.36% и 9.97% соответственно) и глаголов (их меньше — 18.98%).

Наличие большого количества числительных указывает на род­ство текстов Кашпировского с текстами классического гипноза. Это противоречит несколько поспешным выводам о том, что «А. М. Кашпировский в своем воздействии, существенно отличаю­щемся от классического гипноза, свел приемы прямого внушения до минимума».

Таким образом, анализ уже на самом общем, формальном уровне, позволяет различать особенные и универсальные качества индивидуальных суггестивных текстов, а соотнося эти формальные показатели со смысловыми особенностями того или иного текста, можно разгадать, по крайней мере, часть его тайн и спрогнозиро­вать его судьбу.

 

Грамматический состав текстов психотерапевтических сеансов А. Кашпировского в сравнении с формулами гипноза (в %)  

Таблица 20

 

Части речи Формулы гипноза А. Кашпировский

существительные 18.65 17.64

прилагательные 6.52 6.28

числительные 3.31 2.52

местоимения 15.75 20.36

глаголы 25.49 18.98

наречия 13.97 9.36

предлоги 6.53 8.75

союзы 5.69 9.97

частицы 4.09 5.53

вводные, модальные

слова — 0.59

междометия — 0.02

 

Так, амбивалентность фоносемантики прямо выводит нас на амбивалентные особенности смысла, грамматики и пр. «Я не вызы­ваю гипнотических трансов, никогда к ним не стремлюсь и вы не услышите из моих уст установки, что надо отключиться, надо рас­слабиться и чтоб с Вами что-то должно быть. Это вы не услышали. Не услышите это и потом»,— это высказывание А. М. Кашпиров­ского, как, впрочем, и вся «словесная ткань» его сеансов, по сути, и есть способ вызвать сильнейший транс.

Что такое «транс»? Согласно 15-му изданию «Словаря иностран­ных слов» — это «1) внезапно наступающее кратковременное рас­стройство сознания, во время которого больные совершают немоти­вированные поступки, стремительно бегут, бессвязно говорят; от­мечается гл. обр. при эпилепсии; 2) состояние отрешенности, экстаза, „ясновидения“ и др.». Согласно взглядам М. Эриксона, В. Сейтер и др. американских психотерапевтов, транс — состояние лечебное (повышенной открытости, доверия, творчества), и вызвать его можно любым неожиданным вопросом или поступком.

В данном же случае перед нами полностью амбивалентные, раздваивающие сознание, ставящие его в логические тупики, ис­полненные в стиле «плетения словес» тексты. К тому же, эти тексты предельно универсальны в смысле учета любой мифологии, любого типа реагирования (включая так называемых «сопротивленцев»). Стоит только сосредоточиться на таком тексте и... транс неизбежен. Чего стоит, например, одно лишь следующее высказывание: «Плывите по течению в своих мыслях, чувствах... Я должен сказать, что это нелегкая задача — плыть по течению, подчиниться самому себе, но вспомним древнее: „Не так, как я хочу, но как я“. И про­стите мое творчество, потому что это изречение звучало по-другому: „Не так, как я хочу, но как ты“. Это когда я к вам, но ко­гда вы сами к себе, то вправе сказать: „Не так как я хочу, но как я“» и т. д., и т. п. А на фоне «паутины» этих слов, конечно, трогательно звучат фразы типа: «Верьте мне, который выпил очень горькую чашу, прежде чем решился на то, чтобы войти в ваш дом, на то, чтобы рискнуть взять на себя вас, вашу какую-то судьбу, поверьте мне». Светлый образ страдающего человека, принимающего на се­бя чужие грехи и боли, вынужденного говорить: «Я мог бы не го­ворить, мог бы молчать и много раз даю себе зарок в таких ситуа­циях — помолчать. Но я чувствую ваше живое влечение к тому, чтобы что-то услышать»... И еще маленький штрих — самое час­тотное слово в этом тексте — союз «и» (70 раз), излюбленная связка в методике нейролингвистического программирования. Так что, с точки зрения современной лингвистики (в отличие от точки зрения современного естествознания, выраженной в уже цитированной книге Дуброва и Пушкина) никакого «чуда» и даже, к сожалению, тайны, в феномене Кашпировского нет. Налицо хорошее знание психологии и использование (возможно интуитивное) универсаль­ных суггестивных приемов. Что до ошибок и логических противо­речий — для огромной группы МС, потрясенного феноменом Каш­пировского, это необходимый фактор. По свидетельству проф. Б. А. Грушина с точки зрения МС бессмыслицы и противоречия все время выигрывают по сравнению с логикой. Не ясна только перво­причина такой обусловленности: амбивалентность приводит к по­вышенной внушаемости населения или наоборот?

По мнению О. А. Коломийцевой, «психотерапевтический метод А. М. Кашпировского представляет собой уникальный, до послед­него времени неизвестный способ возбуждения сферы бессознатель­ного в психике индивида. Воздействие на бессознательное, сопро­вождаемое переключением сознания, отвлечением внимания пациента от своих заболеваний, по-видимому, возбуждает процессы саморегуляции в организме больного, что ведет к обратному разви­тию соматических и психосоматических патологических состояний и активизации негентропийных тенденций в организме». Попытка постичь специфический языковой код Кашпиров­ского привела к выделению ряда средств и приемов отвлечения соз­нания и введения в сферу восприятия адресата единиц кода бессоз­нательного. К таким средствам и приемам О. А. Коломийцева относит:

1) Парадоксы, которые можно определить как языковые едини­цы, содержащие противоречия в своей смысловой структуре, вклю­чающие два противоположных сообщения, например: «Лечение тогда, когда нет лечения». «Все условия хорошие, даже плохие». «Лучший способ ко мне попасть — это не попа­дать. И вот тогда вы попадете». Обычное восприятие таких сообщений с точки зрения истинности-ложности невозможно, поэтому парадоксы не анализируются больным, а выступают в его понимании как единое, не членимое целое, формируя некий синте­тический образ.

1а) Парадоксы семантические. Содержат противоречия не­посредственно в своей семантической структуре как нечто по­стоянное, инвариант, например: «Мой метод — в отсутствии метода»;

1б) Парадоксы прагматические, когда информация, пере­даваемая высказыванием, вступает в противоречие с истинным положением дел, с самой ситуацией: «Здесь никого нет, только Вы».

2) Тавтологические высказывания: «Пускай с вами делается то, что делается». «Ваши руки — это ваши руки». «Все закончится тогда, когда закончится».

3) Высказывания констатирующего типа с глаголами в настоя­щем, прошедшем или будущем времени, например: «У некоторых имеются приятные приливы тепла, происходит экскурсия крови, давление нормализуется». «У многих уже начали шеве­литься руки. У многих из вас уже прошла боль».

4) Предложения с глаголами в форме повелительного наклоне­ния, например: «Не боритесь с такими мыслями, которые являются нелечебного характера».

5) Предложения, включающие перформативные глаголы, т. е. глаголы, которые являются наименованием определенных речевых Действий. А. М. Кашпировский использует в таких случаях глаголы с суггестивным значением: «внушаю», «даю установку», «програм­мирую», например: «Внушаю: закрываются глаза, закрылись».

6) Замена придаточного предложения обобщающим наимено­ванием, например: «Не хочу говорить лишних слов, не хочу обе­щать золотые горы, эти слова скажете вы, об этом вы напишите, сообщите».

7) Употребление восклицательных предложений, например: «Чего стоит только слово, один только намек на то, что сейчас ты­сячи людей расстались с болью!».

8) Сочетание сложноподчиненного предложения с высказыва­нием, имеющим противоположное значение (сложный парадокс), например: «Все ждут от меня, что я начну уговаривать вас лечиться, что буду пояснять, что у вас проходит головная боль, у вас прохо­дит опухоль. Я это никогда не говорю».

9) Высказывания с глаголами в форме сослагательного накло­нения, например: «Если бы мы все увидели, сколько сотен людей в эту же секунду освободились от своего недуга, мы все бы плакали».

10) Риторические вопросы, которые не требуют ответа: «Правда есть, вы ощутили лень, слабость и дальше вы будете это испытывать».

11) Высказывания с имплицитной казуативностью. Речь идет о структурах, состоящих из двух частей. В первой части дается опи­сание некоторого реального факта или состояния адресата. Во вто­рой содержится информация о том состоянии, которое должно быть результатом воздействия. Сочетание в одном предложении реаль­ного и желаемого уничтожает различия между ними в восприятии пациента, что усиливает суггестивность высказывания, например:«Считаю, по ходу счета ваше состояние несколько углубится, полу­чит новые краски, а многие испытают красочные ощущения, у не­которых перед глазами уже не мои глаза, а море, облака».

12) Функция создания расплывчатости повествования создается неопределенными и количественными местоимениями, широкозначными существительными во множественном числе: «Никто не будет кричать и плакать громко, многие уже в движении, есть та­кие, которые ходят по залу».

13) Показатели нереальной модальности (модальные глаголы, слова и выражения), например: «Перед вашими глазами может воз­никнуть человек, пляж, море, а может будет наплыв мыслей».

Обобщающие высказывания, например: «Сила телевизион­ной терапии велика».

14) Четкая ритмическая организация, которая создается за счет использования многочисленных стилистических приемов синтакси­ческого статуса, основными из которых являются конструкции, по­вторы, полисиндетон «многословие», номинативные предложения, прием нарастания, сочленение вместо подчинения. Параллельные конструкции представляют собой сочетание двух или более пред­ложений, построенных по одной структурной схеме. Высокая час­тотность параллельных конструкций создает впечатление четкости, определенности формы. Пациент как бы вовлекается в непрерыв­ный процесс воздействия, например: «Не задавайтесь целью рас­слабиться, не задавайтесь целью заснуть, не задавайтесь целью за­быться, не присматривайтесь к себе. Не смотрите сейчас, допустим, на ваши руки или какие-то изъяны и не ждите, чтобы на ваших гла­зах это все моментально произошло, хотя такое тоже не исключено». Аналогичную функцию выполняют по­вторы как отдельных слов, так и целых предложений, например: «Я бы хотел успокоить тех, кто некомпетентен, и я бы хотел успокоить тех, кто считает себя компетентным». Использование приема нарастания, с одной стороны, создает четкость повествова­ния, с другой — вызывает углубление состояния, что связано с объ­единением в одной структуре обозначений реальных и желаемых ощущений, например: «Кто расслабился — расслабиться еще боль­ше».

Все эти приемы осуществляют переход к бессознательному, а «речь Кашпировского обнаруживает непосредственную связь с символикой бессознательного, характеризующейся континуально­стью, метафоричностью, ритмичностью, эмоциональной окрашен­ностью, парадоксальностью, амбивалентностью».

Если вернуться к гипотезе Б. Ф. Поршнева, то историческое по­явление амбивалентности он назвал «дипластией» (дипластия — двойственность). И. Н. Горелов, имея в виду то же, по сути своей, явление, которое мы уже обозначили как «амбивалентность» и «дипластия», использует термин «энантиосемия» и отмечает, что «в современных языках энантиосемия не представляет собой особого раритета и обнаруживает даже определенную тенденцию к разви­тию. Может быть, тенденция к развитию энантиосемии и есть поиск новых суггестивных средств в различных языках? А пока отсутствие достоверных знаний о суггестивных резервах языка с одной стороны, и использование широких возможностей средств массовой коммуникации с другой (телепсихотерапия, радиопсихо­терапия) приводят к случаям отрицательного влияния на психику реципиентов: „Ятрогенно внушенные отрицательные эмоции спо­собствуют обострению шизофренического, органического и эпи­лептического процессов и невротических расстройств“». Авторы статьи «Психичес­кие расстройства у принимавших сеансы телепсихотерапии», наря­ду с другими возражениями морально-этического характера, отме­чают «обращение к массовому сознанию, к недифференцированным механизмам регулирования поведения (прямое внушение истериче­ских расстройств А. М. Кашпировским ради зрелищности и усиле­ния психологического прессинга), принижение рационального от­ношения к происходящему», и делают вывод о том, что «именно несоблюдение медицинской морали дела­ет телесеансы пагубными для психики части пациентов. Привле­ченные умело подогретым ажиотажем, попав в ситуацию грубого эмоционально-стрессового воздействия истерической эпидемии, люди с наклонностью к психическим аномалиям в ряде случаев по­лучают ухудшение самочувствия».

По-видимому, должны быть строгие научные критерии экспер­тизы суггестивных текстов, рассчитанных на воздействие не только массовое, но и индивидуальное. Приведенные выше данные анализа текстов телесеансов Кашпировского убедительно показывают, с одной стороны, умелое манипулирование МС, а с другой — интуи­тивное, зачастую ошибочное применение прямых внушений (недо­оценку латентных суггестивных механизмов языка). Авторы проци­тированной нами статьи, кстати, отмечают особо «высокую частоту появления агрессивных тенденций — у 13 из 40 пациентов, несмотря на „телеустановки“ к добру и миролюбию»: та самая отрицательная индукция, о которой мы, вслед за Н. И. Чуприковой и В. С. Мерлиным писали выше.

Случайна ли такая реакция? Думаем, нет. О. А. Коломийцева, пытавшаяся разгадать «лингвистическую» загадку Кашпировского, обнаружившая «непосредственную связь с символикой бессозна­тельного» и поэтическую основу его речи, вместе с тем отмечает: «Общение с пациентом на „языке бессознательного“ ведет к возбу­ждению этой сферы. Справедливость данного положения подтвер­ждается исследованиями, проводимыми Д. Л. Спиваком, который изучал процесс диссолюции сознания у больных под воздействием инсулина, кетамина, тремблекса и транквилизаторов. Процесс рас­пада сознания включает шесть стадий, причем каждому из шести уровней соответствует своя система языковых средств. Употребле­ние структур, типичных для определенного уровня, вызывает его активизацию....Авторский стиль А. М. Кашпировского характери­зуется высокой частотностью сложносочиненных, простых и номи­нативных предложений, которые, по мнению Спивака, принадлежат к средним уровням диссолюции сознания. Указанные структуры используются в текстах, построенных по логическому, а не ритми­ческому принципу. Компоненты сложноподчиненных предложений находятся в отношениях зависимости или причинно-следственных отношениях. Такие отношения невозможно передать средствами бессознательного. Как отмечает З. Фрейд, логическая связь в бес­сознательном передается в форме одновременности. Например: „Каждый сеанс провожу по-другому, и только из-за этого — новые примеры“. „Приятная такая плавность во всем“».

А если это не только констатация приемов, но и диагноз? В нача­ле той же статьи отмечается, что люди, участвующие в сеансах сни­мают всякую критику только потому, что находятся в положении зависимости от врача. Вспомним лидеров, которым приходится от­стаивать свои лидерские права в диалоге! Насколько же комфортнее чувствует себя врач-психотерапевт, вещающий с телеэкрана в МС, впитывающее информацию как губка без всякой критики...

Подводя итог, отметим следующие закономерности порожде­ния индивидуальных суггестивных текстов в процессе профессио­нальной коммуникации (в данном случае под профессиональной коммуникацией понимается намерение воздействующего тем или иным образом повлиять на здоровье собеседника или МС):

1) ситуация профессиональной оздоровительной коммуникации способствует ослаблению критики со стороны сознания суггестантов;

2) суггестор присоединяется к смысловым полям реципиентов и воздействует на них при помощи арсенала специальных средств речевой суггестии;

3) при порождении индивидуальных суггестивных текстов в ка­честве смысловой основы и фрагментов текста используются уни­версальные суггестивные тексты соответствующей мифологии;

4) наиболее характерные и частотные параметры индивидуаль­ных суггестивных текстов легче изучать при помощи точных мето­дов, так как при выборочном анализе внимание приковывают наи­менее частотные и характерные приемы;

5) анализ индивидуальных суггестивных текстов свидетельствует том, что они в большой степени спонтанны, в большинстве своем не обработаны литературно; включены в контекст ситуации; рит­мичность их обусловлена резонансом с толпой или отдельной лич­ностью и поддерживается специальными средствами (музыкой, рас­качиванием и т. п.).

Таким образом, сугтестор является вынужденным лидером, не­отвратимо воспринимаемым подсознанием и не важно, кто осуще­ствляет суггестию: профессионал высокого уровня или увлеченный какой-либо идеей маньяк с револьвером... Он победит. Даже, если ему не верят. Даже, если шум в зале. Даже, если Вы вовремя вы­ключили телевизор. Социальный эксперимент пройдет успешно. Как пишет А. Минделл, «меня всегда беспокоила бессознательность и абсурдность поведения многих мировых вождей. Я  удивлялся — как еще этот мир существует? Как можно было управлять этим ми­ром, если на свете так мало истинно богоносных вождей?».

Принципы восточного единоборства гласят:

«— Черное и белое — лишь названия полярностей; они хотя и разные, но равны.

— Победить противника можно, лишь поняв его, а понять можно, только полюбив.

— Жизнь — самый великий учитель. Учит все: и горе, и радость. Абсолютно из всего можно извлечь полезный урок саморазвития.

— Нельзя сопротивляться естественному потоку жизни и Дао — великому естественному ходу событий.

— Истина везде: если ты не можешь найти ее там, где ты сто­ишь, почему ты думаешь, что найдешь ее там, где тебя нет.

— Нельзя поучать, можно только показывать, как надо посту­пать.

— Настоящий учитель может научиться и у ученика».

Это очень похоже на те лингвистические приемы, которые мы находим, например, в текстах Кашпировского. Вопрос только о результате...

Возвращаясь к проблеме лидерства, вспомним древние пред­ставления, которые «включали в себя качества таких лиц, как жре­цы, короли, королевы, духовные лица и политики. Например, в гек­саграммах китайской „Книги перемен“— И-Цзин — лидер часто сравнивается с мудрецом, разговаривающим с небом и пытающим­ся передать эту информацию людям. Мудрый лидер улавливает настоящие и будущие проявления духа и помогает людям приспо­собиться к ним.

Лидер сам по себе является проявлением духа: это роль, на совершенное исполнение которой не может надеяться никакая отдельная личность. Лидерство — это часть группового проекта, и все мы должны выполнять его»,— считает специалист по психо­терапии Земли (психологии ноосферы) А. Минделл. Соединяя научный миф и другие виды мифов посредством магического языка, доктор (в той или иной мере осознанно) соз­дает собственный миф.

Есть разные пути создания мифа врача:

1) стихийное формирование, происходящее помимо воли объек­та мифа на основании его внешних проявлений и высказываний, зафиксированных МС (например, «кровавый» Алексейчик, «доб­рый» доктор Сытин);

2) осознанное целенаправленное формирование мифа, которое зависит от степени профессионализма коммуникатора:

а) коррекция неудовлетворительного мифа (нарколог Малкин, психотерапевт Кашпировский),

б) присоединение к чужому мифу («любимые ученики» Довженко),

в) отрицание какого-либо мифа (таким образом, все-таки присоединение к нему — «давний конкурент Кашпировского»);

г) сознательное лингвистическое творение мифа.

Естественно, эта классификация носит несколько условный ха­рактер. Даже в случае стихийного формирования мифологических представлений МС о каком-либо докторе, конечно же, присутству­ют попытки создать благостное представление о себе и своем мето­де. Очень часто это происходит навязчиво-информационным путем: перечисляются регалии, полученные сертификаты и должности. И все это, в конечном итоге, нисколько не способствует формирова­нию положительных интериоризованных коннотаций, а скорее на­оборот — утомляет и отталкивает. С другой стороны, достаточно породить предельно лаконичный текст со многими степенями сво­боды: «Лазерное кодирование. Прием ведет сам доктор А. В. Кылосов», как к этому доктору потянутся люди, так как «сам» ассоции­руется с чем-то важным, значительным и авторитетным. Эта фра­за — начало творения мифа.

Сознательное профессиональное «вхождение» в роль возможно только либо при априорном наличии у претендента особых лин­гвистических навыков, но более реально в условиях терапевтиче­ской группы типа ВМЛ. Наличие мифа доктора — необходимое условие лечения ввиду мифологической природы симптома, болез­ни и здоровья.

А. Ш. Тхостов, описывая мифологическую природу симптома, говорит о мифе болезни, мифе лечения как о слабоструктурирован­ных областях предположений, ожиданий, предрассудков, открытых для постоянного влияния извне: «Учитывая семиотическую природу ситуации врачевания, можно понять многие необъяснимые с пози­ции объективизма (представляющего лечение как некий физико-химический процесс) феномены: ритуального лечения, плацебо-эффекта, психотерапии и пр.». Как видим, ритуальное лечение, плацебо-эффект и психотерапия выстраиваются в логиче­ский ряд и интересно проанализировать общее и различное в этих видах «лечения», чтобы лучше разобраться в феномене мифологи­зации самого доктора.

 

Ритуальное лечение

 

Пример такого рода лечения приводит К. Леви-Строс, описы­вая ритуальное исполнение особого песнопения шаманом в момент трудных родов. В песнопении описывается путешествие неких ма­леньких существ, являющихся причиной болезни, по телу больной, которое заканчивается победой над ними шамана. Это чисто пси­хологический способ лечения, так как шаман не прикасается к телу больной и не дает ей никаких лекарств, но в то же время явно и прямо говорит о патологическом состоянии и о том, чем оно вызы­вается. Смысл этого песнопения заключается в том, что он перево­дит неопределенные ощущения больной в четко локализованные, понятные и, предоставляя ей язык, превращает аффективно заря­женную ситуацию в безопасную, не таящую в себе ничего угро­жающего (ту же функцию в научно-медицинской мифологии вы­полняет правильно проведенная психопрофилактика женщины перед родами). «Песнь представляет собой как бы психологическую манипуляцию с больным органом и... выздоровление ожидается именно от этой манипуляции». Это кон­кретный пример влияния мифа на первичную чувственную ткань, модифицируя которую шаман существенно облегчает муки больной.

По мнению Б. Ш. Тхостова, в логике развития болезни следует различать две стороны: объективную, подчиняющуюся натураль­ным закономерностям, и субъективную, связанную с закономерно­стями психического и семиотического. Только в абстрактном пре­деле они совпадают полностью, в реальности же они могут весьма значительно расходиться. Так, даже при объективном прогрессировании болезни, больные, верящие в эффективность проводимого им лечения (часто совершенно неадекватного), могут длительное время чувствовать субъективное улучшение. Примеры такого рассогласо­вания поистине удивительны: фанатичные последователи лечебного голодания, несмотря на очевидную угрозу здоровью и жизни, тем не менее, чувствуют непрерывное улучшение, иногда вплоть до ле­тального исхода, а в различных религиозных обрядах весьма болез­ненные действия совершенно не воспринимаются как таковые. На­против, если какое-то состояние означается как болезнь, а лечение воспринимается как невозможное или недостаточное, то даже при объективном излечении пациент будет продолжать считать себя больным. «Сглаз», «приворот», связанные в сознании субъекта с болезнью, вызывают соответствующие соматические ощущения. Крайнее выражение такой связи — Вуду-смерть, следующая в ре­зультате заклинания, колдовства или нарушения табу. Случаи излечения от Вуду-смерти с помо­щью методов европейской медицины возможны, лишь, если пациент считает  магию белого человека самой сильной.

Объективная верность мифа, лежащего в основе метода лече­ния, не имеет принципиального значения. Самые фантастические и нелепые лечебные приемы находят своих убежденных последовате­лей. Именно это и есть неспецифический фактор, обеспечивающий любой терапевтической тактике определенный успех, особенно в плане ближайших результатов.

Как и в случае с шаманом, «то, что мифология шамана не соот­ветствует реальной действительности, не имеет значения: больная верит в нее и является членом общества, которое в нее верит. Злые духи и духи-помощники, сверхъестественные чудовища и волшебные животные являются частью стройной системы, на которой основано представление аборигенов о вселенной... То, с чем она не может при­мириться, это страдания, которые выпадают из системы, кажутся произвольными, чем-то чужеродным. Шаман же с помощью мифа воссоздает стройную систему, найдя этим страданиям в ней соответ­ствующее место».