Часть вторая. Красная Шапочка

Введение. Несколько слов, прежде чем нырнем в волчье брюхо

«Красная Шапочка» – пожалуй, самая короткая и незамысловатая из всех известных мне «сказок возвращения из небытия», но и ее корни уходят в далекую древность. Как и ее старшие сестры, она питается из того же источника мифов и легенд и так же, как они, пытается утолить нашу потребность в утешении, в познании себя и окружающей нас природы.

Для нее, как и для большинства старинных сказок, характерно большое разнообразие версий, но при этом почти все повторяют одну и ту же сюжетную линию: мама отправляет дочку навестить больную бабушку. Дорога лежит через лес, там девочка встречает волка (или чудище лесное) и показывает ему, где живет бабушка. Волк добирается до домика первым и проглатывает старушку. Затем приходит внучка, между ними происходит диалог, в завершении которого он проглатывает и ее… Всегда бабушка больна, всегда внучка несет продукты и питье, благодаря которым бабушка должна выздороветь; и всегда хотя бы одна из них проглочена, чаще всего обе. Многие версии именно на этом и заканчиваются: бабушка и внучка оказываются в животе у волка, ну а волк наконец-то сыт.

Эти короткие истории относятся к назидательному жанру, особенно почитаемому инквизиторами и гувернантками. А мораль такова: не ходи одна в лес; там бродит злой волк – и он тебя съест. Заключение это плоское, одномерное, и нет в нем ничего общего ни со сказками, ни тем более с мифами. То, что превратило «Красную Шапочку» из серой постной страшилки в волшебную сказку и сохранило ее на века, – это именно то невероятное мгновение, когда она выпрыгивает из волчьего брюха, живая и здоровая.

Возможно, что одним из древних источников этой сказки является миф о Кроносе, пожиравшем своих детей, но в конце концов вынужденном исторгнуть их из своего чрева. А так как Кронос связан с депрессивным состоянием[39], то было вполне логично использовать волчье брюхо, чтобы сплести из его содержимого остов новой, уже нашей, истории. Другими словами, увидеть в волке истинного героя повествования, а бабушке и Красной Шапочке отвести роль скрытых, внутренних компонентов его души. Что же касается других деталей, таких как «алая, как кровь» и болезнь бабушки, они, по всей вероятности, относятся к еще более древним источникам. Возможно, это долетевшие до нас искры того матриархального костра, вокруг которого складывались поучительные сказания о скитаниях одной потерянной души на пути к Красной Богине – прапраматери, о существовании которой я могу только предполагать; полуженщине, полубогине, подчинявшейся тем же законам периодичности, которым подчиняется женское тело.

В старинных сказаниях не всегда упоминается девочка в красном головном уборе и, соответственно, не всегда ее зовут Красная Шапочка, но во всех без исключения версиях сюжет «приправлен» большим количеством крови.

Я предлагаю вам хорошо знакомую историю в изложении братьев Гримм, по их словам, услышанную ими от соседки, которая слышала ее от своей матери, а та – от своей, и так от поколения к поколению на протяжении многих веков.

Несмотря на то, что версия братьев Гримм относительно короткая, многие из ее мотивов переросли в образы, широко используемые в современных произведениях: девочка в лесу, волк, цветы, бабушка, красная шапочка (символ), охотник и, конечно, тот самый отталкивающе притягательный, наивный и одновременно отвратительно циничный диалог: «Бабушка, а почему у тебя такие большие глаза? А это, детка, чтобы тебя лучше видеть…», – который является основой основ путешествия вглубь себя, в густой полумрак леса, в далекую бабушкину избушку, в зловонное волчье брюхо – все глубже и глубже внутрь собственного я.

Дорога туда

Жила-была маленькая, милая девочка. И кто, бывало, ни взглянет на нее, всем она нравилась, но больше всех ее любила бабушка и готова была все ей отдать. Вот подарила она ей однажды шапочку из красного бархата, и оттого, что шапочка эта была ей очень к лицу и никакой другой она носить не хотела, то прозвали ее Красной Шапочкой.

Вот однажды мать ей говорит: – Красная Шапочка, вот кусок пирога да бутылка вина, ступай, отнеси это к бабушке; она больная и слабая, пускай поправляется. Выходи из дому пораньше, пока не жарко, да смотри, иди скромно, как полагается; в сторону с дороги не сворачивай, а то, чего доброго, упадешь и бутылку разобьешь, тогда бабушке не достанется. А как войдешь к ней в комнату, не забудь с ней поздороваться, а не то, чтоб сперва по всем углам туда да сюда заглядывать.

Начало сказки «Жила-была маленькая, милая девочка. И кто, бывало, ни взглянет на нее, всем она нравилась» звучит для меня как предостережение. Оно перекликается в моей памяти со слащаво-зловещей мелодией, звучащей в начале фильма «Ребенок Розмари». С чего это вдруг «и кто, бывало, не взглянет на нее, всем она нравилась»? И потом, что значит «больше всех ее любила бабушка»? А как же мама?

И что с папой? Про него не сказано ни слова; внутренний отец отсутствует, внутренняя мать – далеко. Мать, подобно всем, называет свою дочку Красной Шапочкой, отказывается от имени, которое сама же дала ей при рождении, подтверждая, что эта девочка ее дочь. Не зря любое присвоение имени, как и любое принятие имени, несет в себе огромный эмоциональный заряд. Перефразируя высказывание Витгенштейна, можно сказать, что имя есть отражение мира. Он же писал: «Имя становится истинным, когда существует то, что оно представляет». Одно из названий Бога в Ветхом Завете звучит на иврите А-шем (Имя); возможно, это имеет отношение к утверждению: «Каково имя его, таков и он». Присвоение имени ребенку или чему-либо издревле считалось событием величайшей важности. В древнееврейской версии истории сотворения мира сам процесс создания заключается в провозглашении Творцом названия создаваемому («Да будет свет»), то же самое отчасти наблюдается и в мифологии цивилизации майя; несколько позже Бог удостаивает человека чести дать имена всем животным и тем самым определить их сущность.

Когда последователи Ошо «получают» новое имя, они вместе с тем обретают привилегию родиться заново. Когда дочь мельника узнает настоящее имя карлика (Румпельштильцхен у Братьев Гримм, он же Хламушка, он же Гном-Тихогром, он же Тителитури и др.), она лишает его волшебной силы.

Если же мать Красной Шапочки отказывается называть ее по имени, она становится сторонним наблюдателем: она уже не видит дочь своими собственными глазами, а смотрит на нее глазами «всех». Правда, Красная Шапочка достигла возраста, когда она в определенном смысле «экспроприируется» из собственности матери в пользу общества в целом: теперь она «Красная Шапочка», то есть та, которая подчиняется законам цикличности женского организма, та, которая, все более отдаляясь от матери, вступает в возраст созревания. Но мы открываем для себя и другую, затаившуюся на глубине суть происходящего: внутренняя мать Красной Шапочки действительно не в состоянии наладить с ней интимную связь, и это неудивительно: ведь бабушка, то есть ее мама, больна.