2020-08-05
206
Великий русский народ имеет многовековую и славную историю своего существования. В величественном процессе своего развития до Великой Октябрьской социалистической революции он, в основном, проходит те же фазы, что и другие народы.
Однако история его развития в целом была во многих отношениях своеобразной, самобытной, индивидуальной. "Сорок миллионов великоруссов слишком великий народ, - отмечал Энгельс, - и у них было слишком своеобразное развитие, чтобы им можно было навязать извне какое-либо движение"*(50).
Русский народ с незапамятных времен уже обрел свое определенное место на земном шаре, свою, русскую землю. Русские летописи говорят о "русской земле" как об исторически вполне определившемся понятии.
Так, в договоре русских с греками при князе Олеге 911 г. читаем: "В лето 6420. Посла Олег мужи свои построити мира и положити ряды межи греки и Русью"*(51).
В Ипатьевской летописи под 1152 г. читаем: "Изяслав же пришед к Киеву, и посла к брату своему Ростиславу Смоленьску, и поведа ему, како ся с королем видил в здоровьи, и како Бог пособил има победити Володимира Галичьскаго, и в здоровьи Бог привел опять в Русскую землю"*(52).
Эти и другие данные дают основание полагать, что русский народ, русская земля существовали до Олега и до Рюрика. Историческая наука приходит к выводу о существовании нашего народа и его государственности в XV в.*(53). Мусульманский писатель Х в. Табари упоминает о русах первой половины VII в. как о могущественном народе*(54).
Принадлежа к передовым народам на земном шаре, русский народ, Русское государство занимают одно из первых мест, а в отдельные периоды - даже руководящее место.
"Не с Петра Великого, - как справедливо заметил еще русский ученый В. Лешков, - начинается сила русской политики и не он первый сообщил ей такое направление. Сила политики и направление созданы прежним ходом русской истории, свойством русского народа и государства и всем предшествовавшим развитием русской дипломатии"*(55).
Действительно, Русское государство принимает участие в международной жизни с глубокой древности.
Как известно, в IX в. русскому народу удается создать могущественное Киевское государство - "державу Рюриковичей", по терминологии Маркса, - которое незамедлительно вступает в оживленные международные отношения.
Государство Русское объединяло уже тогда огромную территорию Восточной Европы от берегов Дуная и Черного моря до океана - на севере и от Балтийского моря до Урала и Волги - с запада на восток*(56).
"Перед нами развертывают старинные карты Руси (ancient maps of Russia), - говорит Маркс, - которые обнаруживают, что эта страна некогда обладала в Европе даже большими размерами, нежели те, какими она может похвалиться ныне (she can boast of now). Ее непрерывное возрастание с IX по XI столетия отмечается с тревогой (anxiously)"*(57).
Мощь Русского государства того времени свидетельствуют и многие современники. Могущество и богатство Киевского государства при Владимире отмечает, например, архиепископ Брунон в своем письме к императору Генриху II (1008-1009)*(58).
По мере усиления могущества Киевского государства с IX по XI в. его международные связи становятся весьма оживленными и сложными. С принятием христианства международные отношения Русского государства еще более расширились и углубились. И это понятно уже по одному тому, что христианство, как общепринятая в Европе религия, еще больше сблизило Русь с Европой.
Географическое положение Киевской Руси и ее политические и экономические интересы определяли необходимость установления международных связей, прежде всего и главным образом с соседними странами: Византией, Хазарским царством и др.
Международные отношения Киевского государства устанавливались и с более отдаленными странами: Скандинавией, Чехией, Францией, Арабским государством и др.
Характер международных отношений Киевской Руси был самый разнообразный: война, торговля, дипломатия, династические связи, заключение международных договоров и т.п.
Коренные черты национального характера русского народа - мужественность и храбрость - обнаруживаются уже у истоков его истории, и это отмечается всеми современниками. Так, например, арабский писатель Х в. Ибн-Рустэ свидетельствует: "Русь мужественны и храбры"*(59).
В особенности богатства Византии всегда манили к себе храбрых киевских князей. "Те же магические чары", говоря словами Маркса, которые влекли другие северные народы к "Западному Риму", привлекали и руссов к Риму Востока*(60).
При этом Маркс и Энгельс отмечали, что стремление Киевской Руси к Константинополю, от которого она заимствовала религию и цивилизацию, было "...гораздо более естественным, чем стремление германских императоров подчинить себе Рим и Италию"*(61).
Действительно, войны с Византией преемственно вели все первые исторические киевские князья, начиная с Олега и кончая Ярославом I.
Сохранилось даже известие о грандиозном походе на Византию полулегендарных киевских князей Аскольда и Дира*(62), заставивших трепетать всю греческую столицу.
Особое значение приобрели византийские походы Олега и Игоря; они имели своим результатом заключение этими князьями письменных мирных договоров с Византией.
Походы предпринимались Киевской Русью в грандиозных размерах. В этом смысле особым размахом отличался поход князя Олега, сумевшего привлечь к нему все славянские и финские племена. Именно Олегу удается повесить свой щит на воротах Константинополя, что символизировало полную победу русского народа над греками.
Военная сила Олега была настолько грозной, что, как известно, побудила греческих императоров Леона и Александра сделать попытку откупиться от руссов, вступив с ними в мирное соглашение. "Не погубляй града, имем ся по дань, якоже хощеши", - предложили явившиеся в русский стан греческие парламентеры; по словам летописи, Олег, "отступив мало от града", в свою очередь, послал в Константинополь пять мужей для предъявления грекам своих требований*(63).
Результатом переговоров явился договор руссов с греками 907 г.; этот договор спустя около пяти лет был заменен новым, более обстоятельным и более выгодным для русских.
Инициатива шла на этот раз со стороны Руси: "В лето 6420 (911 г.) посла мужи свои Олег построити мира и положити ряды (т.е. заключить договор) межи Русью и Греки", - свидетельствует летопись*(64). Письменный и в полном тексте своем дошедший до наших дней договор, заключенный этим посольством с греческими императорами Леоном, Александром и Константином, относится к древнейшему памятнику международных отношений наших предков, известному под названием договора великого князя Олега с греками 911 г. Этого договора мы еще будем касаться.
Экономические отношения Киевской Руси были для того времени весьма оживленными: пушнина, парча, оружие - распространенные объекты ее внешней торговли. Мусульманский писатель IX в. Ибн-Хордадбе свидетельствует: "Что же касается купцов Русских - они же суть племя из Славян - то они вывозят меха выдры, меха черных лисиц и мечи из дальнейших концов Славонии к Румскому морю...", "иногда же они привозят свои товары на верблюдах в Багдад"*(65).
Упомянутый Ибн-Рустэ говорит: "Хозаре ведут торг с Болгарами; равным образом и Русь привозит к ним свои товары. Все из них (т.е. руссов), которые живут по обоим берегам помянутой реки, везут к ним (т.е. Болгарам) товары свои, как-то: меха собольи, горностаевые, беличьи и другие"*(66). Ибн-Даста отмечает даже, что руссы за свои товары получали нередко наличные деньги*(67). Все это свидетельствует о высокоразвитой внешней торговле наших далеких предков.
Политические отношения нередко скреплялись брачными союзами. В этом отношении достаточно только напомнить следующие факты. Сын Владимира Ярослав Мудрый женится на дочери шведского короля Олафа - Ингигерде. Дочери Ярослава выдаются: Анастасия за венгерского короля Андрея, Анна за французского короля Генриха I, Елизавета за норвежского короля Гаральда Гардрада*(68). Браки занимали не последнее место в сложной системе дипломатических комбинаций Киевской Руси. Дипломатические отношения были весьма многообразны и сложны, в особенности с Византией.
Политические и экономические отношения Киевской Руси находили свое выражение в международных договорах, которые заключались киевскими князьями, главным образом, с соседними странами. Особое значение в этом отношении, как мы уже отмечали, имеют международные договоры с греками.
Русская летопись оставила текст трех международных договоров*(69), заключенных Киевским государством с Византией, а именно: князя Олега - 911 г., князя Игоря - 945 г., князя Святослава - 971 г.
Указанные договоры содержат как нормы, относящиеся к области международных политических и экономических отношений, так и нормы из области уголовного и гражданского права.
По своему политическому содержанию отдельные нормы этих договоров свидетельствуют о наличии даже союзных отношений между сторонами.
Так, например, договор 945 г. указывал: если будет "просить вой у нас князь Руский, - заявлялось от имени императоров, - да воюет, дамы ему, елико ему будет требе..." (ст. 8). Если же царство наше начнет просить у вас воинов на врагов наших, то "да пишють к великому князю вашему, и послет к нам, елико же хочем: и оттоле уведять ины страны, каку любовь имеют Грьци с Русью" (ст. 15).
Следует подчеркнуть, что Киевская Русь во взаимоотношениях с Византией выступала не только в качестве равноправного партнера, но нередко даже в качестве руководящей силы (договор 911 г.). Византия оказала известное влияние на Киевскую Русь (например, в отношении религии, подвергшейся, впрочем, скорому обрусению), это бесспорно, но и Русь, в свою очередь, имела на Византию в ряде отношений серьезное влияние. Анализ договоров с греками показывает, что русское право оказывало преобладающее влияние, и это особенно заметно в договоре 911 г., что нами еще будет отмечено в своем месте.
В результате исследования этих договоров Владимирский-Буданов пришел к выводу, что вообще в них "нельзя искать ни чисто-русского, ни чисто-византийского права, но преобладающим является право русское"*(70).
Киевское государство, как известно, оказалось сравнительно недолговечным. Со второй половины XI в. оно распадается на уделы (appanages), разделяется, подразделяется и разрывается на части (rent to pieces) феодальными войсками, разбивается вторжением иноземных народов*(71).
Экономические причины распада Киевской Руси коренятся, в частности, в условиях перемещения торговых путей с Днепра к Рейну и Средиземному морю, вызванного ростом Венеции и событиями Крестовых походов*(72).
Однако и после распада Киевского государства на ряд феодальных княжеств в XII в., крупнейшими из которых были Галицко-Волынское, Владимиро-Суздальское, Киевское, Черниговское, Смоленское, Новгородское, между ними - как справедливо замечает Н. Петровский - не порвалась тесная внутренняя связь, несмотря на их политическую обособленность и на особенности их исторического развития*(73).
Следует подчеркнуть также, что с распадением "державы Рюриковичей", которое завершилось в XII в., не прекратились международные сношения русского народа.
Внешним выражением этого могут послужить хотя бы брачные союзы между русскими княжескими домами и домами византийских и западных суверенов и международные договоры, заключающиеся между русскими и иноземными городами.
Известно, например, что Владимир Мономах был женат на Гиде, дочери англосаксонского короля Гаральда. Дочь Мономаха была замужем за Леоном, сыном византийского императора Диогена, одна из внучек Мономаха - за царевичем из династии Комнинов. Сын Ярослава Мудрого Изяслав был женат на сестре епископа трирского. Дочь Изяслава Евпраксия была замужем за марк-графом Бранденбургским и, овдовев, обвенчалась с императором Генрихом IV.
"Слава великая" русских князей, по словам летописи, доходила "и ко всим странам далним, рекуще к грекам, и угром, и ляхом, и чехом, дондеже и до Рима пройде"*(74).
Что же касается международных договоров этого периода, то из них особое значение приобретают торговые, заключавшиеся между русскими городами и, например, городами Прибалтики. Из русских городов весьма оживленные торговые отношения с немецкими городами ведут особенно Новгород и Смоленск.
В этом отношении наибольшее значение имеют договоры Новгорода 1195, 1257 и 1270 гг. и Смоленска 1229 г.
Эти договоры представляют интерес не только в смысле памятников международных сношений Руси XII-XIII вв., но и в качестве памятников права, свидетельствующих о попытках применения начал русского права, выраженных в Русской Правде, к сфере международных отношений. С этой точки зрения устанавливается близкая аналогия между договорами с немцами XII-XIII вв. и договорами с греками Х в.: "Преследуя, в своей основе, задачи обеспечения свободных и безопасных торговых путей и, по возможности, наиболее твердых и выгодных торговых условий, обе группы договоров затрагивают и вопросы чисто правового характера; и те и другие становятся на почву компромисса между правами обеих договаривающихся сторон; и те и другие выражают со стороны руссов упорное стремление отстоять перед чужеземным влиянием "закон и покон" своего "языка русского"*(75).
Более того, надо подчеркнуть, что русский народ и в этот период своей истории не только стремится "отстоять" перед иностранным влиянием свое право, но и оказать свое влияние в смысле внедрения норм русского права в практику международных отношений.
Так, например, анализ договора смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою, Готландом и немецкими городами 1229 г.*(76) не оставляет сомнения в том, что все его основные постановления сходны с Русской Правдой. Заключительные строки этого договора прямо указывают на то, что немцы заимствовали нормы права у русских: "Тая правда Латинескому възяти оу Роускои земли..."*(77).
Не подлежит также сомнению влияние Русской Правды на развитие феодального права Литвы. Судебник Казимира Ягайловича 1468 г.*(78) и первый Литовский статут 1529 г. свидетельствуют об этом.
Однако необходимо указать, что беспрерывные набеги немецких "псов-рыцарей" на русские земли и монголо-татарское нашествие в XIII в. наносят серьезный удар русскому народу, значительно ослабляя его международные связи на протяжении двух с половиной веков.
В эту мрачную эпоху своей истории, "когда живые завидовали спокойствию мертвых" (Карамзин), русский народ, порабощенный татарами, "кровавой грязью монгольского ига" (Маркс) и отрезанный от Западной Европы немецкими, шведскими и польскими границами, естественно, имеет возможность принимать лишь относительно слабое участие в международной жизни.
В этот период он сосредоточивает все свое основное внимание на решении исторической задачи: образовании единого и сильного государства, способного утвердить и отстоять свою внешнюю политическую независимость.
В основе этого исторического процесса лежали глубокие экономические причины, правда, с особой эффективностью сказавшаяся значительно позднее в виде, например, усиливающегося обмена между областями, все растущего товарного обращения, концентрации небольших местных рынков в один общерусский рынок*(79).
Кроме того, и это необходимо подчеркнуть, образование централизованного Русского государства было ускорено, по словам товарища Сталина, "потребностями самообороны"*(80).
В условиях феодальной раздробленности бороться с внешними врагами, тем более на два фронта одновременно, т.е., прежде всего, против немцев и против татар, было заведомо не под силу русскому народу. Это превосходно понимал великий полководец и дальновидный дипломат Александр Невский, князь новгородцев, в своей политике защищавший интересы всей Русской земли: "Иже потрудися за Новьгород и за всю Русьскую землю", - говорит о нем новгородский летописец в лето 6771*(81).
Путем установления мирных отношений с татарами он обеспечивает себе тыл для борьбы с немцами, дабы остановить их агрессию, отбросить их от русских границ, а затем подготовиться и начать борьбу с татарами.
Решающая историческая схватка между русскими воинами и немецкими захватчиками происходит 5 апреля 1242 г. на льду Чудского озера. Немецким агрессорам наносится сокрушительный удар. "Александр Невский... разбивает их на льду Чудского озера, так что прохвосты были окончательно отброшены от русской границы"*(82). Весть об этом славном событии и слава об Александре Невском распространились далеко за пределами Руси. "И нача имя слыти великого князя Александра Ярославича по всем странам, от моря Варяжьского и до мора Понтьского... даже и до Рима великого; распространи бо ся имя его пред тмы тмами и пред тысящи тысящами"*(83), - говорит новгородский летописец.
Историческая же задача борьбы за освобождение русского народа из-под татарского ига ложится, главным образом, на плечи Москвы, которая становится центром объединительных устремлений и на долю которой выпадает великая миссия собирания земли русской в национальное целое.
Русские летописи впервые упоминают о городе Москве в середине XII в. В 1147 г. в Москве происходит совещание ростовского князя Юрия Долгорукого с князем Новгород-Северским Святославом Ольговичем*(84).
Роль объединителя национальности на Руси "взяли на себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворянскую военную бюрократию"*(85). Образуется Московская Русь - законная преемница Киевской Руси.
Историческая связь между Москвой и Киевом является бесспорной. "История Киевского государства, - справедливо говорит Б.Д. Греков, - это не история Украины, не история Белоруссии, не история Великоруссии. Это история государства, которое дало возможность созреть и вырасти и Украине, и Белоруссии, и Великоруссии"*(86). Однако процесс образования Московского государства - процесс длительный и сложный. В первую очередь надо было покончить с татарской опасностью. В борьбе с нею и объединялись русские люди.
Но, как известно, Москва долго не решалась открыто выступить против татар, так как не имела для этого достаточных сил. В борьбе против них первые московские князья используют, главным образом, дипломатические средства. Наиболее яркой и талантливой фигурой в этом отношении являлся знаменитый Иван Калита (1328-1341), который сыграл значительную роль в деле объединения Москвы*(87) и которому удается даже подчинить ее интересам власть татарских ханов.
Маркс говорит, что традиционная политика золотоордынских ханов заключалась в том, чтобы "натравливать русских князей друг на друга, поддерживать несогласия между ними, уравновешивать их силы и никому из них не давать усиливаться". Однако московскому князю Ивану Калите удалось превратить хана "в послушное орудие в своих руках, посредством которого он освобождается от опаснейших своих соперников и одолевает любое препятствие, встающее на победоносном шествии его к узурпации власти. Он не завоевывает уделов, но незаметным образом поворачивает власть татар-завоевателей на служение исключительно его собственным интересам"*(88).
Решительный военный удар, имеющий значение не только для освобождения Руси, но и для спасения всей Европы, удается нанести татарам уже при Димитрии Донском на Куликовом поле 8 сентября 1380 г. Ему же первому принадлежит наиболее отчетливая мысль о необходимости объединения всей Русской земли в единое государство. Эта мысль высказана им в завещании*(89).
Но только лишь при Иване III Москва окончательно ликвидирует гнетущую зависимость Руси от Золотой Орды. "К концу его княженья мы видим Ивана III, - говорит Маркс*(90), - сидящим на вполне независимом троне (seated on an independent thron). Рядом с ним - дочь последнего византийского императора. У ног его - Казань. Обломки Золотой Орды толпятся у его двора (flocking to his court)... Литва уменьшилась в своих пределах, и ее государь является орудием в руках Ивана (a tool in Ivan's hands). Ливонские рыцари разбиты".
Велика роль Ивана III в деле создания централизованного Русского государства*(91). Многое из того, чем характеризовалась государственная и даже обрядовая жизнь Московской Руси XVI и XVII вв., восходит к нему. Маркс считает, что Иван III заслужил имя Великого*(92). Герберштейн в своих "Записках о Московии" называет Ивана III Великим.
При Василии III (1505-1533 гг.) происходит завершение объединения русских земель*(93) и дальнейшее усиление могущества Русского государства.
Вопрос о территориальном единстве Русского государства становится с этого времени надолго основным в области внешней политики России. Необходимо помнить, что Москва была окружена смертельными врагами, пощады от которых ждать не приходилось. Исторически вопрос стоял так: быть или не быть. Одним словом, "надо было или присоединить все эти земли и народы к Москве, или погибнуть"*(94). Передовые русские люди эту дилемму вполне сознавали.
Рост могущества Русского государства вынуждены признать и иностранцы-современники, побывавшие в то время в Москве и оставившие об этом свои свидетельства. Наиболее полное описание Москвы времен Василия III дал барон Сигизмунд Герберштейн, посол императора Максимилиана I, дважды побывавший в ней: в апреле-ноябре 1517 г. и в мае-ноябре 1526 г.*(95).
Герберштейн отмечает обширность, экономические богатства и военную мощь Русского государства того времени, храбрость и ловкость его народа. Посол отметил, что Василий III в одном из своих походов "собрал огромное войско с большим количеством пушек, которых русские никогда прежде того не употребляли в походах". Герберштейн особо отмечает исключительную ловкость и силу русского человека в рукопашной схватке, подчеркивая, что иностранцы всегда уступают в этом русским, "ибо знают, что московиты очень сильны руками и мышцами, - и обыкновенно побеждают их, утомив, наконец, постоянством и проворством".
Москва, как город, поражает иностранца своей обширностью и великолепием. В это время в Москве было уже свыше 41 500 домов*(96). Особо же сильное впечатление на иностранца производила крепость - Кремль, которая, по описанию Герберштейна, была "так велика, что кроме обширных палат князя, великолепно выстроенных из камня, митрополит, также братья князя, вельможи и весьма многие другие имеют в ней большие деревянные палаты".
По мере спешного разрешения своей исторической задачи создания единого национального государства Московская Русь все более и более втягивается в орбиту международной жизни.
"Изумленная Европа, - говорит Маркс, - в начале княжества Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, зажатой между Литвой и татарами, была ошеломлена (was dazzled) внезапным появлением огромной империи на восточных своих окраинах"*(97), и сам султан Баязет, перед которым трепетала тогда вся Европа, впервые был вынужден слушать гордую речь Московита (haughty language of the Muscovite).
Во второй половине XVI в. Русское государство вступает на международную арену уже в качестве крупного фактора европейской политики, изумляя западные народы быстротой роста своего могущества.
Этим Русское государство во многом обязано военному и дипломатическому дарованию Ивана Грозного. Взятие Казани, присоединение Сибири, Астрахани, победоносные походы в Ливонию - вот блестящие итоги его военных успехов и мудрой внешней политики.
"Ливонская война, начавшаяся в 1558 г., была третьим большим столкновением в многовековой борьбе русского народа с немецкими захватчиками, - говорит Р.Ю. Виппер. - В 1242 г. немцы наступали, в 1501-1502 гг. они вынуждены были защищаться и в 1558 г. потерпели крушение. Ливонская война была справедливой, не захватнической войной. Москва боролась за возвращение исконных русских земель - старинной "отчины" и "дедины", за объединение всея Руси"*(98).
"Грозный стремился к морю, но не ради страсти к территориальному расширению, - справедливо замечает Г.В. Форстен, специально исследовавший балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях, - а убежденный в необходимости иметь прямые, непосредственные сношения с Европой"*(99).
Разгром ливонских рыцарей означал ликвидацию немецкой блокады Москвы и свидетельствовал о возросшей мощи Русского государства, что произвело чрезвычайно сильное впечатление во всей Европе. "К изумлению и ужасу европейских политиков и дипломатов на Востоке внезапно, как им казалось, выросла могущественная держава, с которой приходилось считаться. Если какому-нибудь государству предстоит развиваться, то этому", - писал о Русском государстве один из корреспондентов Кальвина под впечатлением русских побед в Ливонии*(100).
Высокую оценку состояния Русского государства в XVI в. при Иване IV дают иностранные путешественники, побывавшие в то время в Москве. В этом отношении особый интерес представляет краткое, но очень насыщенное фактами, описание Московии, данное английским путешественником Ричардом Ченслором. Письмо его, адресованное своему дяде К. Фрозсингэму, "о великом и могущественном царе России и князе Московском, о принадлежащих ему владениях, о государственном строе и о товарах его страны" пестрит яркими характеристиками вроде следующих: "Россия изобилует землей и людьми и очень богата теми товарами, которые в ней имеются"; земля в ней "вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в таком громадном количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро вы можете встретить от семисот до восьмисот саней, едущих туда с хлебом, а некоторые с рыбой. Иные везут хлеб в Москву; другие везут его оттуда, и среди них есть такие, которые живут не меньше, чем за тысячу миль"; "сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями"*(101); о московском царе он говорит, что это "князь - повелитель и царь над многими странами, и его могущество изумительно велико. Он в состоянии выставить в поле 200 или 300 тысяч человек, и если он идет сам походом, то оставляет на всех границах своего государства немалое число воинов"; о храбрости русского народа он говорит, что "нет под солнцем людей столь привычных к суровой жизни, как русские: никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы и снега выпадает более чем на ярд"; и Ченслор приходит к выводу: "Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми и животными. Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были обучены строю и искусству цивилизованных войн. Если бы в землях русского государя нашлись люди, которые растолковали бы ему то, что сказано выше, я убежден, что двум самым лучшим и могущественным христианским государям было бы не под силу бороться с ним, принимая во внимание степень его власти, выносливость его народа, скромный образ жизни как людей, так и коней и малые расходы, которые причиняют ему войны, ибо он не платит жалованья никому, кроме иностранцев"*(102).
Упомянутый Ченслор дает высокую оценку и другим сторонам государственной жизни Москвы того времени. Так, например, русское судопроизводство при Иване Грозном Ченслор ставит даже выше английского.
Следует заметить, что московские Судебники (1497 г. и 1550 г.) вообще производили на иностранцев впечатление большой культурной работы. Известный Герберштейн, побывавший в Московии, приводит даже отдельные выдержки из Судебника Ивана III, забывая, однако, прибавить, как справедливо замечает Р.Ю. Виппер, "что в это время ни на его родине, в Германии, ни вообще где-либо на Западе не было ничего подобного. Судьи изнывали под тяжестью запутанных, не приведенных в систему правовых положений разных времен, которые они стремились напрасно связать и осмыслить своими университетскими воспоминаниями из области изучения римского права"*(103).
Необходимо подчеркнуть, что в описаниях даже заклятых врагов Русского государства того времени и циничных клеветников на русский народ (Штадена, Балтазара Руссова, Флетчера и др.) нет-нет, да прорываются весьма лестные для русского народа, Русского государства и его представителей характеристики, тем более ценные, что они исходят от врагов.
"Русские, - говорит, например, Руссов, - в крепостях являются сильными военными людьми. Происходит это от следующих причин. Во-первых, русские - работящий народ: русский в случае надобности неутомим во всякой опасности и тяжелой работе днем и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя. Во-вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В-третьих, если русские добровольно сдают крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться на своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В-четвертых, у русских считалось не только позором, но и смертным грехом сдать крепость"*(104).
Генрих Штаден вынужден был признать, что Иван IV "достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе - одна вера, один вес, одна мера"*(105).
Даже Флетчер, как известно, побывавший в Москве в 1588 г., вынужден признать хорошие умственные способности русского народа*(106).
Внешним показателем возросшей мощи Московской Руси в этот период может послужить также и тот факт, что Иван IV после смерти Сигизмунда II Августа был выдвинут кандидатом на польско-литовский престол.
Любопытно при этом заметить, что Иван IV считал, что его согласие занять польско-литовский престол было бы великой честью для поляков и литовцев, потому что, по его словам, кроме него "да и турецкого султана ни в одном государстве нет государя, которого бы род царствовал непрерывно через двести лет; потому они и выпрашивают себе почести: а мы от государства господари, начавши от Августа Кесаря из начала веков, и всем людям это известно"*(107).
В этих словах Грозного как нельзя лучше выражено гордое сознание им величайшего могущества, которого достигло Русское государство в его царствование.
В начале XVII в. международное положение Московской Руси серьезно пошатнулось по причине, главным образом, польской интервенции.
Столбовский*(108) мирный договор с Швецией 27 февраля 1617 г., по которому Россия теряла Ингерманландию, т.е. лишалась своих позиций на Балтике, Вяземский мирный договор с Польшей 3 июня 1634 г., по которому Россия уступала Смоленск, Чернигов и другие города на Днепре и Десне, - свидетельствуют об этом*(109).
В связи с подписанием Столбовского договора Густав Адольф высокомерно выразился, что "теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни даже одной лодки в Балтийское море"*(110).
Однако Столбовский мир нельзя считать ошибкой русской дипломатии. Наоборот, в тех исторических условиях мир со шведами был необходим. Он развязывал тогда руки Москве в борьбе с польской агрессией. Недаром по случаю заключения Столбовского мира было повелено по всей России петь молебны, звонить во все колокола, стрелять из пушек и ружей, "чтобы всем людям то доброе дело было бы ведомо", - как говорилось в одной из царских грамот*(111).
Русское государство вскоре оправилось от удара, нанесенного ему польско-шведской интервенцией, и, начиная с середины XVII в., оно продолжает вновь играть значительную роль в политической жизни, особенно Восточной Европы, и настолько, что ни одна внешнеполитическая проблема не может быть разрешена в ней без участия Москвы.
Австрия, Польша, Швеция, Дания, Турция, Венеция, Пруссия прибегают к ее посредничеству; ганзейские города ищут ее покровительства.
Внешними показателями возросшего веса Московской Руси в международных делах могут быть, например, воссоединение Украины с Москвой в 1654 г.*(112), Андрусовское перемирие с Польшей в 1667 г. на тринадцать с половиной лет, по которому к России отходили Смоленск, Северские земли, вся Левобережная Украина и Киев*(113), что определяло господствующее положение Русского государства в Восточной Европе; Московский договор с Польшей 1686 г.*(114) и Нерчинский договор с Китаем 1689 г.*(115), который (договор) обеспечивал прочное положение России в верхнем бассейне Амура, где ей удается отчасти закрепиться уже в 1652 г. благодаря славным подвигам нашего соотечественника Е. Хабарова.
Воссоединение Украины с Россией имело исключительно важное политико-хозяйственное значение. Украинский народ был освобожден от польского гнета. Как известно, особой свирепостью в борьбе с вольнолюбивыми украинцами отличался князь Вишневецкий. Он вешал их, сажал на кол, вырывал глаза и приказывал казнить так, чтобы они чувствовали, что умирают*(116).
Особое значение для России имел Московский договор 1686 г. Этот договор на вечные времена закреплял за Россией все земли, отошедшие к ней по Андрусовскому перемирию 1667 г. Территория России увеличилась более чем на 2000 квадратных миль. К Москве отошли плодородные и богатые залежами земли.
Стратегические позиции Русского государства укреплялись в борьбе против татаро-турецкой агрессии и польской интервенции.
Этот договор определил решительный перевес Русского государства над Польшей. Падение Польши приближалось. Границы между Россией и Польшей, установленные Московским договором, просуществовали до 1772 г., т.е. до первого раздела Польши.
Обилие описаний "Московии" (Карлейль, Коллинс, Исаак Масса, Майерберг, Олеарий и др.), появившихся в то время, также свидетельствует о той роли, которую приобрело в Европе Русское государство.
Интересные данные, специально относящиеся к области внешних экономических отношений Московской Руси XVII в., дают донесения шведскому правительству от шведского торгового агента в Москве Родеса*(117). Родес отмечает постоянную заботу Русского государства того времени о развитии выгодной для страны торговли. Он подчеркивает даже, что в этом деле русская нация старается усерднее, чем все другие нации, и что в этом ей помогает умение "обращать к своей выгоде все, как бы оно только ни было незначительно, и что у других наций ни во что не ценится и даже выбрасывается прочь"*(118).
Таким образом, активное участие Русского государства в международно-правовой жизни народов до XVIII в. не подлежит сомнению*(119).
В XVIII в. Русское государство вступает, как мы уже отметили, на еще более широкий путь постоянных международных отношений с европейскими и восточными странами. Все это столетие проходит для него под знаком неуклонного выдвижения на мировую политическую арену.
Константинопольским миром с Турцией 3 июля 1700 г.*(120) Россия приобретает Азов со всем его округом, и, таким образом, перед Россией открывается путь к Черному морю, которое искони считалось русским.
Известный арабский писатель Х в. Аль-Масуди называет Черное море русским морем: "Никто, кроме них (русов), не плавает по нем и они живут на одном из его берегов"*(121).
Следует заметить, что русская дипломатия давно осознала важное значение Азова для России. Азова добивался у турок, но безуспешно, еще Илья Данилович Милославский в 1673 г. - посол царя Алексея Михайловича в Константинополе.
Но жизненные политические и экономические интересы Русского государства настоятельно выдвигали тогда перед ним прежде всего задачу непосредственного выхода в Балтийское море, задачу иметь там свой порт.
"Ни одна великая нация не находилась в таком удалении от всех морей, в каком пребывала вначале империя Петра Великого. Никто не мог себе представить великой нации, оторванной от морского побережья"*(122).
И, как справедливо указывал Маркс в той же работе, "ни Азовское, ни Черное, ни Каспийское море не могли открыть Петру прямой выход в Европу"*(123). Такой выход для России открывала тогда только Балтика.
Необходимость выхода на Балтику как с политической, так и с экономической точек зрения сознавалась на Руси еще до Петра. Давно также было осознано, что Русское государство нуждается не вообще в выходе на Балтику, а в таком выходе, который укрепил бы его политически и обеспечил бы ему независимость в области внешней торговли.
Как известно, шведы упорно стремились в XVII в., руководствуясь интересами своей торговли, перетянуть русскую внешнюю торговлю с Белого мора в Балтийское. Это видно, в частности, из донесений упомянутого Родеса. Русские готовы были пойти на это, но только при условии личного обладания балтийским побережьем, дабы ни от кого в торговых делах не зависеть. Эту мысль прекрасно выразил русский купец Петр Николаев в приватной беседе со шведскими послами в 1655 г., заметив им, что необходимым условием упомянутого перевода русской торговли с одного моря в другое является уступка Москве Ингерманландии, которая шведскому королю, дескать, приносит мало пользы*(124).
Дальновидные государственные деятели Москвы того времени, например, А.Л. Ордин-Нащокин, отлично понимали, что мирным путем эту важную для жизненных интересов Руси задачу нельзя разрешить. Однако и военным путем Русскому государству не удается ее разрешить в XVII в. Разрешение ее оказывается по плечу только Петру I.
Действительно, блестящей полтавской победой он разрешает навсегда эту историческую задачу. "Войну шведскую, - говорит Маркс, - с точки зрения как ее целей, так и результатов и продолжительности, мы можем справедливо назвать основной войной Петра Великого"*(125).
Попытка Карла XII проникнуть в Россию показала всем "неуязвимость России"*(126). Неуязвимость России отлично сознавали, к слову сказать, и некоторые предки Карла XII. Так, например, в завещании короля Магнуса Шмека шведскому государству было следующее любопытное предостережение: "За крестным целованием на Россию никогда не наступать: а кто вздумает наступать, на того Бог, огнь и вода"*(127).
Карл XII нарушил мудрое завещание Магнуса и поплатился за это...
Следует подчеркнуть, что Россия не являлась по отношению к шведам в роли завоевателя. Некоторые земли Финляндии, Карелия, часть берега Финского залива, значительная часть Прибалтийских земель были исконно русскими владениями.
По свидетельству Н.Н. Бантыш-Каменского, даже в шведских посольских книгах упоминается, что великий князь Ярослав (он же Георгий) воевал чудь и поставил (1027 г.) во свое имя город Юрьев (Дерпт), и с того времени та Лифляндская земля служила российским государям*(128).
В статейных списках XVI в. эта же мысль высказывается беспрестанно: "И лифляндская земля отчина искони вечная государя нашего от его прародителей и за иными государи ни закем не бывала"*(129).
"Ливонская земля - наша вотчина, ливонские земли нам дань давали; ливонской земле и курской (Курляндии) всей быть к нашему государству", - категорически определил Иван Грозный*(130).
В Столбове русские послы говорили: "Лифляндия за нами от прародителей государей наших государя Георгия Ярослава Володимировича, который построил в линфляндской земле город Юрьев Ливонской в свое имя..."*(131).
Сам Петр I вполне сознавал правоту своей борьбы со шведами. В известной своей грамоте к черногорскому народу 3 марта 1711 г. он подчеркивал, касаясь войны со шведами, что русский народ отбирал "наших предков блаженные памяти самодержцев земли и города от неправедного шведского владения"*(132).
В другом месте он говорит об Ингрии и о Корелии "яко изначала российских провинциях"*(133).
Мысли о справедливой войне русских со шведами развивают в своих трудах и некоторые из сподвижников Петра, например, Федор Салтыков и Шафиров*(134).
Шведское владычество там вообще было весьма непродолжительно. В Эстляндии шведы водворились в самом конце XVI в., в Лифляндии и Ингерманландии - в начале XVII в., а к началу XVIII уже не осталось в этих землях и следов шведского владычества.
Таким образом, говоря об окне, прорубленном в Европу, необходимо подчеркнуть, что оно всегда было русским. "Оно было только временно заткнуто шведской тряпкой", - как выразился один русский публицист*(135).
Достижения победоносной войны России в Прибалтике были закреплены известным Ништадским договором 1721 г. Россия выдвигается на одно из первых мест в "концерте" европейских держав.
Благодаря завоеванию Прибалтики России было обеспечено, как указывает Маркс, превосходство над соседними северными государствами; благодаря ему же Россия была втянута в непосредственный и постоянный контакт с любым государством Европы.
Наконец, им были заложены основы для установления материальных связей с морскими державами, которые, благодаря этому завоеванию, попали в зависимость от России в отношении материалов для кораблестроения*(136).
Действительно, замечается значительный сдвиг и в области внешней торговли, что видно, например, из того, что в 1710 г. в единственный тогда русский порт Архангельск прибыло 153 иностранных корабля, а в 1724 г. в один только Петербург - 240 кораблей; в следующем же году в русские порты вместе с вновь присоединенными балтийскими гаванями (Рига, Ревель и др.) прибыло 914 кораблей. Внешнеторговый баланс был благоприятен для России*(137).
Задачи Петра I в области внешней торговли заключались в том, во-первых, чтобы снизить зависимость России от иностранного рынка и увеличить вывоз русских товаров за границу, в том, во-вторых, чтобы упорядочить таможенное дело, и в том, в-третьих, чтобы развить русскую морскую торговлю на собственных кораблях.
Военное могущество России при Петре I сильно возросло. Уже в донесении Оттона Плейера о военных силах России 1710 г. последним дается высокая оценка: "Справедливость требует сознаться, - говорит он, - и надо весьма удивляться, до чего они доведены, до какого совершенства дошли солдаты в военных упражнениях"*(138).
Да, времена, действительно, изменились... "Прежние времена не суть равны нынешним, - говорит Петр Великий, - ибо шведы тогда иначе о нас рассуждали и за слепых имели, как о том славный историк Пуффендорф пишет в книге Введения в гисторию о Русском народе. Каково же ныне, когда Господь Бог так прославил, что те, которых вся Европа опасалась, ныне от нас побеждены, и могу сказать, никого так не боятся, как нас"*(139).
В связи же с этим уместно вспомнить поистине пророческие слова Петра I, сказанные им в речи по случаю спуска на воду нового военного корабля 28 сентября 1714 г.: "Я предчувствую, что Россияне когда-нибудь, а может быть и при жизни еще нашей, пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы"*(140).
Следует подчеркнуть, что после "полтавской виктории" даже самые заклятые враги русского народа и государства признают значительный рост могущества России. В этом отношении особый интерес представляет замечание Фридриха II Прусского: со времени поражения Карла XII русские сделались верховными судьями севера и притом весьма страшными, говорил этот перепуганный король. - "Нападая на них, ничего нельзя выиграть"*(141), - предостерегает он современников и потомство.
И с тех пор при разрешении каждого европейского вопроса "глаза всего света обращались на Россию в ожидании от нее мнения и голоса. Не было в Европе важного события, в котором бы Россия ни принимала главного участия, которого она ни судила своим судом и ни решала иногда своими войсками"*(142).
Роль России настолько возросла при Петре I, что к нему начинают обращаться за содействием различные претенденты на престолы европейских государств. Так, например, претендент на английский престол Яков пишет Петру из Рима 18 января 1723 г. соответствующую просьбу о содействии.
Укрепление национального государства и усиление его внешнего могущества при Петре I явились в некотором отношении общенародным достижением. Русский народ, хотя с него, как совершенно справедливо указывал товарищ Сталин, и "драли три шкуры"*(143), сочувствовал Петру и поддерживал его устремления в деле укрепления Русского государства*(144).
И это неудивительно, ибо "Петр был полным выражением русского духа, - как замечает Белинский, - и если бы между его натурой и натурой русского народа не было кровного родства, - его преобразования, как индивидуальное дело сильного средствами и волей человека, не имели бы успеха"*(145).
Советская историческая наука справедливо оценивает великую роль Петра I как создателя сильной России, способной отстоять жизненные интересы и занять достойное место среди великих государств*(146), помня, вместе с тем, сталинскую характеристику классовой природы русского национального государства при Петре I как государства "помещиков и торговцев".
К концу XVIII в. международное значение России еще более усиливается. Закрепив достижения Петра I в Прибалтике, воссоединив земли, населенные родственными русскому народу белоруссами и украинцами, став твердой ногой на берегах Черного моря благодаря выгодному Кучук-Кайнарджийскому договору с Турцией 1774 г.*(147) и присоединению Крыма, Русское государство завоевывает решающую позицию в делах международных.
Первая половина XIX в. знаменует собой дальнейшее усиление влияния России в указанном смысле. Она становится в ряде случаев арбитром в европейских делах.
Великие события 1812 г., триумфальное вступление русской армии в Париж и последующие международные конгрессы в Европе - таковы яркие иллюстрации первых страниц истории международных отношений России первой четверти XIX в.
Вторая четверть этого столетия также богата международными событиями, характеризующими неуклонное возрастание роли России на мировой арене.
"Когда я был молод, над европейским материком господствовал Наполеон. Теперь, по-видимому, место Наполеона занял русский император, и будет, по крайней мере, в течение нескольких лет диктовать законы Европе". Так писал в 1851 г. очень осведомленный наблюдатель, барон Штокмар*(148), друг принца Альберта и английской королевы Виктории.
Сравнивая силу России в 1851 г. с силой Франции при Наполеоне в 1810 г., Штокмар приходил даже к выводу, что Россия была более могущественной. Штокмар говорил: "Но в особенности выгодно для России то, что для пользования своей диктатурой вне она не вынуждена, подобно Наполеону, беспрерывно тратить большие военные силы, а может сохранить их, не уменьшая, ввиду того, что она дипломатическим действием и угрозой достигает более значительных результатов, чем посредством выигранных сражений. Такое могущество едва ли не беспримерно"*(149).
Влияние России при Николае I на некоторые европейские государства, например, Австрию, в отдельные моменты было совершенно исключительным. Находившийся одно время в Вене маршал Мармон отмечал в своих записках: "Юпитер не заставлял трепетать так Олимп, Нептун не повелевал волнами с большей властью, чем русский император австрийским послом"*(150).
Эту роль России в международных делах того времени неоднократно отмечали также классики марксизма. Так, например, Энгельс писал, что Россия тогда "...открыто выступала в качестве арбитра Европы"*(151). В другом месте он отмечал, что в то время вся континентальная Европа, за исключением Франции, находилась в форменной вассальной зависимости от России*(152).
После Крымской войны роль России в международных делах сильно снижается. Товарищ Сталин указывал, что со времени крымского поражения самостоятельная роль России в области внешней политики Европы стала значительно падать, а к моменту перед Первой мировой войной она играла "в сущности роль вспомогательного резерва для главных держав Европы"*(153).
Как известно, Крымская война (1853-1856 гг.), т.е. война Турции, Франции, Англии и Сардинии против России, началась формально по поводу спора о "палестинских святынях", но в действительности она была вызвана, с одной стороны, стремлением ряда государств ослабить военную мощь Русского государства и отнять у него то исключительное влияние на Балканском полуострове, которое было приобретено им к этому времени, а с другой - желанием России еще больше укрепить свое положение на Ближнем Востоке*(154).
Что касается ближневосточной политики России, то она и на этот раз была продиктована историческими, экономическими, географическими и стратегическими мотивами.
Маркс и Энгельс отмечали, что "единообразие в целях русской политики дано поэтому ее историческим прошлым, ее географическими условиями и необходимостью иметь гавани в Архипелаге и Балтийском море"*(155).
Говоря, например, о восточной политике Николая I, Маркс и Энгельс объясняли его борьбу "...за осуществление плана своих предков получить доступ к Средиземному морю" теми, в частности, соображениями царя, что "...его громадная империя ограничена одной только единственной гаванью для вывоза, лежащей к тому же у моря, которое в продолжение одного полугодия несудоходно, а в продолжение другого полугодия доступно англичанам..."*(156).
Так или иначе, но на этот раз Россия оказалась изолированной. Ее покинула даже Австрия, стремившаяся оттеснить Россию от Дуная. Пруссия же шла еще далее в своих планах, замышляя отторжение от России всех ее окраин от Балтийского до Черного моря*(157).
Неравенство сил и тогдашнее внутреннее положение России неизбежно делали Крымскую войну неудачной для нее; она, по словам Энгельса, должна была тогда вести "...безнадежную борьбу нации с первобытными способами производства против наций с новейшими его формами"*(158).
Несмотря на исключительный героизм русских солдат и яркую талантливость таких защитников Севастополя, как Нахимов, Корнилов, Истомин, Россия потерпела поражение в этой одной "...из самых смертельных схваток, когда-либо обагрявших кровью нашу землю"*(159). "Царизм потерпел жалкое крушение..., - писал Энгельс. - Он скомпрометировал Россию перед всем миром и вместе с тем самого себя перед Россией. Наступило небывалое отрезвление"*(160).
Хотя русской дипломатии и удалось, ловко использовав противоречия между участниками Парижского конгресса, добиться серьезных успехов*(161), все же Парижский мир был тяжелым для России.
Самым тяжелым для Русского государства было условие Парижского мирного трактата 1856 г. о нейтрализации Черного моря: оно лишало Россию права иметь военный флот на этом море. По существу, это означало ограничение суверенных прав Русского государства. Неудивительно поэтому, что русская дипломатия после Парижского конгресса ждала только первого случая, чтобы освободиться от этого унизительного для России обязательства.
Бисмарк совершенно справедливо подчеркивал, что "стомиллионному народу нельзя надолго запретить осуществлять естественные права суверенитета над принадлежащим ему побережьем"*(162).
Однако в этой войне и противникам России нечем было особенно похвастаться. Военные итоги Крымской кампании говорят не столько об их победе, сколько о поражении царской России. В этом отношении достаточно только вспомнить следующие характерные замечания Маркса и Энгельса относительно "победителей": "Во время войны Англия не блистала ни в совете, ни на поле битвы. Ее морские подвиги лишь позорят ее прошлое, ее правящий класс не пожинал лавров в боях, а дома обнаружил самое плачевное отсутствие административных способностей"*(163).
Нессельроде писал Орлову 5 апреля 1856 г., что Англия "выходит из этой войны с чувством недовольства и озлобления"*(164). О Турции Маркс и Энгельс писали, что "...ее армия деморализована и рассеяна, ее флот почти совершенно уничтожен. Она отходит на задний план... Турция лежит измученная, обессиленная, охваченная глубоким процессом социального и политического разложения"*(165).
После Крымской войны Россия уже не является арбитром Европы, но она не перестает быть еще членом "европейского концерта". Больше того, в отдельные периоды ее активность даже усиливается.
Так, например, Россия усиливает свою активность на Дальнем Востоке и в Средней Азии и, как известно, добивается там значительных успехов. На Дальнем Востоке это приводит к заключению ряда весьма важных соглашений с Китаем, например, Айгунского (16 мая 1858 г.)*(166), Тяньцзинского (1 июня 1858 г.)*(167), С.-Петербургского (февраль 1881 г.) и др. За Россией закрепляются большие территориальные пространства. В Средней Азии русские войска к 1885 г. доходят до границ Индии - этой "жемчужины английской короны".
Успехи России были огромны. Еще в конце 1858 г. Энгельс писал об успехах России на Дальнем Востоке и в Средней Азии: "Россия быстро становится первенствующей азиатской страной и весьма скоро отодвинет Англию на этом континенте на второй план. Завоевание Средней Азии и присоединение Манчьжурии увеличивают ее владения территорией, по величине равной всей Европе, за исключением собственно Российской империи, и из снежной Сибири приводит ее в умеренный пояс. В непродолжительном времени долины среднеазиатских рек и Амура будут заселены русскими колонистами. Приобретенные таким образом стратегические позиции имеют такое же важное значение для Азии, как Польша для Европы. Обладание Туркестаном угрожает Индии; обладание Манчьжурией угрожает Китаю, а Китай и Индия с их 450 миллионами жителей являются в настоящее время решающими странами Азии"*(168).
Относительно продвижения России в Средней Азии Энгельс заметил: "Бесспорно, что если проникновение русских будет продолжаться тем же темпом и с той же энергией и последовательностью, как в течение последних 25 лет, то уже через 10 или 15 лет русские будут стучать в ворота Индии"*(169).
Разумеется, это положение нельзя понимать в том смысле, что Россия вела экспансионистскую политику, а Англия оборонительную. Изучение новых документальных материалов дает основание утверждать, что в Средней Азии в XIX в. сталкивались два встречных потока экспансии - русской и английской*(170).
