О связи церковного искусства, в том числе и архитектуры с исихазмом

Главное творческое задание для человека – непосредственное творение собственной жизни в соответствии с Божественным Промыслом о ней. Попечение о вере, спасении своей души есть первое из богоугодных дел. Спасение же человека невозможно без Спасителя и Его Церкви. Поэтому вершиной творчества оказывается «умное делание» - исихазм, то есть достижение подвижником бесстрастия, внутреннего покоя и тишины, богословие «умной молитвы». Достигаемое в исихазме бесстрастие не есть простое умерщвление страстей, но высвобождение в человеке его «лучших энергий» [14].

Подвиг этот состоит в упрощении ума, в очищении его от всего внешнего, чувственного, греховного и раздробленного, дабы, вернувшись внутрь к простоте единого, он мог, восприняв божественные энергии, достичь Фаворского света.

Св. Максим Исповедник писал: «Художественный или пророческий ум всматривается в то или иное явление и находит в нем что-то сродное из другого мира, находит его символ. Этот символ входит в язык художника или богослова-пророка. Этими символами полна Псалтирь, вещания пророков, гимнография Церкви… иконография» [15].

Целостному, то есть церковному мировоззрению присущ этот дар проникновения в мир и его тайны. Здесь уместно говорить о художественном видении вещей, об исполнении Адамова призвания. В наибольшей степени это видение открывается в людях святой жизни – подвижниках и молитвенниках – отцах исихастах. Известный исследователь и автор работы «Богословие православной иконы» писал, что «язык православного образа формировался в течение веков на духовном опыте православного подвижничества. Естественно поэтому, что расцвету русской святости сопутствовал и расцвет церковного искусства. Общение русских иноков еще домонгольского периода с византийскими монастырями и духовными центрами Ближнего Востока заставляет полагать, что умное делание играло решающую роль в усвоении христианского искусства и в формировании художественного сознания. Русское искусство XIV-XV веков находится под прямым воздействием исихазма» [16].

В эпоху исихазма определяются те рамки, за которые церковное искусство выходить не может, оставаясь церковным. Далее Л.А. Успенский подчеркивает, что церковный язык вырабатывается не сразу: «Искусство это обретает ту форму, которая с наибольшей полнотой передает духовный опыт Православия. В этот период образ достигает вершин четкости и ясности адекватной формы: искусство нераздельно сливается с самой действительностью духовного опыта. Это искусство, в котором форма мыслится и осуществляется как наиболее убедительная и ясная передача содержания, направляющая и фиксирующая внимание молящегося на первообразе, облегчающая ему путь уподобления первообразу. Здесь с особой силой проявляется соответствие искусства тому типу духовного опыта, ярким представителем которого был преп. Симеон Новый Богослов: «Христос страдающий и униженный для него всегда и, прежде всего, в то же время Христос воскресший и преображенный во славе» [17].

Искусство находит средство выразить, насколько возможно, ту красоту, которая была характерна для духовного видения Симеона Нового Богослова и его последователей. Вырабатывается художественный язык Православной Церкви, одновременно изменчивый (поскольку формы его – формы живого опыта, они естественно разнообразны и меняются во времени) и постоянный, так же как постоянен в своем существе сам духовный опыт» [18].

Целостному, то есть церковному мировоззрению присущ этот дар проникновения в мир и его тайны. Здесь уместно говорить о художественном видении вещей, об исполнении Адамова призвания. В наибольшей степени это видение открывается в людях святой жизни – подвижниках и молитвенниках – отцах исихастах. Известный исследователь и автор работы «Богословие православной иконы» писал, что «язык православного образа формировался в течение веков на духовном опыте православного подвижничества. Естественно поэтому, что расцвету русской святости сопутствовал и расцвет церковного искусства. Общение русских иноков еще домонгольского периода с византийскими монастырями и духовными центрами Ближнего Востока заставляет полагать, что умное делание играло решающую роль в усвоении христианского искусства и в формировании художественного сознания. Русское искусство XIV-XV веков находится под прямым воздействием исихазма» [19].

В эпоху исихазма определяются те рамки, за которые церковное искусство выходить не может, оставаясь церковным. Далее Л.А. Успенский подчеркивает, что церковный язык вырабатывается не сразу: «Искусство это обретает ту форму, которая с наибольшей полнотой передает духовный опыт Православия. В этот период образ достигает вершин четкости и ясности адекватной формы: искусство нераздельно сливается с самой действительностью духовного опыта. Это искусство, в котором форма мыслится и осуществляется как наиболее убедительная и ясная передача содержания, направляющая и фиксирующая внимание молящегося на первообразе, облегчающая ему путь уподобления первообразу. Здесь с особой силой проявляется соответствие искусства тому типу духовного опыта, ярким представителем которого был преп. Симеон Новый Богослов: «Христос страдающий и униженный для него всегда и, прежде всего, в то же время Христос воскресший и преображенный во славе» [20].

Искусство находит средство выразить, насколько возможно, ту красоту, которая была характерна для духовного видения Симеона Нового Богослова и его последователей. Вырабатывается художественный язык Православной Церкви, одновременно изменчивый (поскольку формы его – формы живого опыта, они естественно разнообразны и меняются во времени) и постоянный, так же как постоянен в своем существе сам духовный опыт» [21].

Богословием исихазма и, в первую очередь, учением об умной молитве руководствовался в своем творчестве и мастер Дионисий, и многие другие, русские и греки, также и южные славяне, сформировавшиеся в орбите непосредственного влияния или наследия преп. Сергия, поколения иконописцев, состоявших на необычайно высоком духовном и художественном уровне. В этих поколениях некоторые имена известны (Феофан Грек (XIV в.), Андрей Рублев (1360 или 1370-1430), мастер Дионисий (30-40 г. XV–перв. годы XVI), но большинство мастеров остаются анонимными. К сожалению и многие гениальные русские зодчие нам неизвестны.

Седьмой Вселенский собор (787 г.), принявший догмат иконопочитания, засвидетельствовал о той высоте догматической важности, на которую могут быть возведены человеческие творчество и культура.

1. Обожение человека подразумевает и безусловную ценность его деятельности и деятельности художественной по преимуществу (недаром святые отцы называли искусство молитвенного «умного делания» художеством, а исихастов – «художниками умного делания»).

2. Безусловная ценность культуры и искусства предопределена идеей «воплощения», воплощаемости и воплощенности Абсолютного Смысла Бытия».

Древнерусские зодчие и иконописцы, сами являя образ высокой духовной жизни (сохранились исторические документы, подтверждающие высокие требования к тем, кто пишет иконы) использовали те догматы, каноны, которые были сформулированы и соборно утверждены святыми Отцами Церкви.