На смену бюрократическому планированию пришли мутации тоталитарного рынка

Разрушение преимущественно планово-бюрократической системы отношений координации (бюрократической планомерно­сти) привело к возникновению сложного комплекса способов коорди­нации (распределения или аллокации ресурсов и поддержания пропор­циональности).

Во-первых, мощная инерция прошлого обусловливает сохране­ние некоторых элементов бюрократической планомерности. В ре­зультате получается своеобразный переходный вариант свойствен­ного капитализму государственного регулирования, где неоднородные элементы, составляющие переходные отношения, вдобавок еще и де­формированы.

Так, свойственные СССР тенденции ведомственности и местни­чества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию полицентричной системы локального бюрократического регулиро­вания; бюрократический характер последнего превратился в само­довлеющий, приведя к почти полному отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических груп­пировок) от интересов выживания экономической системы в целом; блат и плановые сделки развились во всестороннюю коррупцию, ши­роко использующую механизмы прямого и косвенного насилия.

Во-вторых, в этих условиях стали активно развиться дорыночные формы координации (к их характеристике мы еще вернемся).

В-третьих, рынок сложился как система, первоначально в основ­ном подчиненная этим нерыночным или не вполне рыночным (на­подобие феодального рынка) формам и потому сам живет в дефор­мированном виде (когда отношения с государством и криминальны­ми структурами для производителя важнее, чем конъюнктура).

Результирующей силой этого «салата» стали преимущественно деформации разных типов рыночных отношений: от примитивных, полуфеодальных до самых современных. При этом доминируют не­развитые, деформированные формы позднего рынка, для каждого характерны мощные монополии, государственное регулирование, интенсивное воздействие глобальной гегемонии капитала и т. п.

Именно в силу этой одной из важнейших закономерностей в об­ласти координации (аллокации ресурсов) в трансформационной экономике является необычно большая роль механизмов корпора­тивно-монополистического регулирования (также деформирован ных по сравнению с их классическим проявлением в странах развито­го капитализма). Именно монополизм, опирающийся на силу кор­поративно-бюрократических группировок, господствует сегодня в России и странах СНГ, а не абстрактно-мифическая «экономическая свобода», якобы приходящая на смену бюрократическому планиро­ванию.

Свобода товаровладельца в трансформационных обществах дос­таточно иллюзорна. Его поведение здесь детерминируется номенк­латурными корпорациями не меньше, чем в прошлом — бюрократи­ческим планом, хотя, конечно, и в прошлом, и ныне эта детермина­ция существенно варьирует (например, ранее это была разница меж­ду «слабым» планом в Венгрии с конца 1960-х годов и «сильным» в СССР 1950-х годов; сейчас — между «слабой» властью монополий в розничной торговле в Польше и «сильной» — в «городах-заводах» II типа Магнитогорска или Череповца в России).

В экономической теории этот механизм, в принципе, хорошо знаком под именем «неполной (монополистической) планомерности» (понятие, введенное в оборот школой политэкономии МГУ), выступающей в качестве социально-экономической основы действия очерченного Я. Корнай механизма «вегетативного контроля»[19].

Еще на заре реформ автор подчеркнул роль этих механизмов, показав, что они качественно отличны как от народнохозяйственно­го планирования и регулирования, так и от рыночного саморегули­рования. Напомним, что в данном случае отдельные институты эко­номических систем в силу определенных причин (высокий уровень концентрации производства и/или капитала, корпоративная власть и т. п.) получают способность сознательно (но в локальных, ограни­ченных масштабах) воздействовать на параметры производства по­ставщиков и потребителей (объем, качество, структура), рынка (це­ны на продукцию контрагентов, расширение продаж за счет марке­тинга), социальной жизни и т. п.

Этот механизм отличен от народно-хозяйственного планирова­ния по своим субъектам, объектам, целям и содержанию (государст­во, как представитель общества, — обособленная корпорация; на­циональная экономика — часть (локус) рынка, производства; обще­национальный — корпоративный интересы и т. п.). Но он содержа­тельно отличен и от рыночного механизма саморегулирования, ибо он, будучи многосубъектным и конкурентным (сочетающим эконо­мические и бюрократически-волевые методы борьбы), в то же время является механизмом целенаправленного, сознательного формиро­вания пропорций и аллокации ресурсов со стороны ряда агентов; это механизм, где решение агентов производства (крупнейших корпора­тивных структур — производителей) формирует его структуру и потребности (спрос), а не наоборот, как это предполагает модель свободного рынка; где спросоограниченная (рыночная) экономика трансформируется в корпоративно-формируемую.

Причины доминирования такого многосубъектного монополи­стического регулирования экономики достаточно просты: наличие монополизации производства, разрушение старого государственного контроля за корпорациями при слабости нового, неразвитость ры­ночной конкуренции и т. п. Соответственно, чем сильнее действие названных факторов, тем значимее монополистический контроль, чем слабее (например, в Центральной и Восточной Европе) — тем меньше роль этого механизма координации (аллокации ресурсов).

Как мы уже отметили, не только рынок, но и локальное регули­рование развивается в трансформационных системах преимущест­венно (но не только) в деформированном виде.

Основные черты этих деформаций состоят в следующем.

Во-первых, в качестве субъекта локального регулирования, как правило, выступает не достигший определенного уровня развития персонифицированный капитал, а «обломок» («обломки») бывшей государственной пирамиды (отсюда доминирование сырьвых и иных выросших на базе «гигантов социалистической индустрии» корпо­раций в России).

Во-вторых, основой власти этих структур является, соответст­венно, не столько высококонцентрированный капитал (хотя образо­вание таких капиталов постепенно идет), сколько доступ к тем или иным ресурсам — от близости к государственной кормушке до моно­польного использования природных богатств — отсюда, кстати, ас­социация этого механизма с тем, что западные экономисты называ­ют «рыночной властью» или, в иных случаях, «поиском ренты» [20]. Все это позволяет определить такое воздействие как противоречивое со­единение корпоративно-капиталистического контроля и вегетатив­ного регулирования, являющегося пережитком «экономики дефици­та» (только «дефицитом» ныне все более становятся государственные кредитно-финансовые ресурсы[21]).

В-третьих, в силу такого содержания и под воздействием других методов координации, а также общей атмосферы диффузии институ­тов методы локального корпоративно-бюрократического регулиро­вания так же являются деформацией «цивилизованного» корпора­тивного воздействия, широко используя как добуржуазные механиз­мы (внеэкономическое подчинение), так и механизмы, основанные на сращивании с крайне бюрократизированным государственным регулированием.

Проявления господства этого механизма в российской экономи­ке хорошо известны. Например, в той мере, в какой оно существует, экономика «не поддается» радикальным рыночным реформам (их либо саботируют, либо «убирают» реформаторов). Так, в России под определяющим господством псевдо-государственных и псевдочаст­ных корпораций находится система пропорций, динамика цен («ножницы» цен на сельхозпродукцию и ресурсы для ее производст­ва, рабочую силу и потребительские товар), финансы и т. п.

Это не просто олигополистический рынок; это экономика, регу­лируемая в определяющей степени нерыночным соперничеством обособленных корпоративно-бюрократических структур — этаких «динозавров» капитализма, под ногами у которых «болтаются» все остальные граждане и которых эти монстры безжалостно топчут, при этом, правда, сами находясь в состоянии, близком к вымиранию. Столкновением власти этих «динозавров» и их регулирующих воздей­ствий, а не единым центром (как в прошлом) или «невидимой рукой рынка» (которая, как было показано Дж. Россом, в трансформацион­ной экономике указывает явно не в ту сторону) определяется реаль­ная система координации в трансформационной экономике кризисно­го типа.

Доминирование локального (вегетативного) управления в трансформационной экономике сочетается, как мы уже отметили, с сохранением модифицированного количественно (оно потеряло свою ведущую роль) и качественно (изменение преимущественно прямых методов на преимущественно косвенные, резкое возраста­ние разобщенности политики отдельных ведомств) бюрократическо­го централизованного управления.

Вследствие этого рынок в России с самого начала возникает и развивается как подчиненный и деформированный бюрократиче­ским централизованным и корпоративным локальным регулиро­ванием компонент трансформационной экономики.

Генезис рынка в силу этого сопровождается неожиданным для индустриальной экономики на рубеже XXI века развитием добуржу­азных способов координации. К их числу относятся уже названные механизмы поиска ренты; различные формы насилия — от началь­ного криминального («крыши» и т. п.) до узаконенного (войны — в Чечне и др.), все более широко развивающиеся формы вассалитета (в теневой экономике) и патронажа (в духе позднего феодализма с его иерархией централизованной власти и развивающимся в ее по­рах рынком), а так же натурально-хозяйственные тенденции." Последние проявляются, например, в таких формах, как низкий уро­вень товарности сельского хозяйства и большая роль производства на приусадебных участках (дачах), развитие производств-субститутов внутри крупных предприятий, ограничение вывоза продукции за пределы регионов и др.

Развитие добуржуазных форм координации порождается прежде всего факторами, связанными с инверсией социально-экономи­ческого времени и трансформационной нестабильностью. В данном случае это, во-первых, инерция и даже высвобождение натурально-хозяйственных связей, раннее «придавленных» централизованным планированием, и ныне не замещенных в должной мере современ­ным рынком. Во-вторых, шоковые реформы, разрушившие плановые связи, но неспособные создать рыночные. В образовавшийся вакуум современных форм координации тут же «втянулись» допотопные: на месте дефицита товаров возник своего рода «дефицит рынка». В-третьих, возникающий деформированный рынок сам воспроизводит добуржуазные способы координации. Последние, следовательно, бу­дут тем сильнее, чем в большей мере инерция кризисного развития прежних тенденций и вновь образовавшиеся деформации рынка будут интенсифицироваться попытками проведения шоковых реформ.

Причина этого, как мы показали выше, в том, что попытки во­люнтаристского внедрения рынка в российской экономике ведут не к развитию, а к дефициту эффективных рыночных форм.

Вследствие этого трансформация в экономике России не может быть однозначно охарактеризована как процесс пере­хода к рынку. При определенных условиях консервация развития на данном этапе трансформации может привести к тому, что не рынок и не план, а корпоративно-монополистическое регулирование (допол­няемое инерцией централизованно-бюрократического регулирова­ния и добуржуазными способами координации) останется основным Детерминантом способа координации (аллокации ресурсов).

В этом случае выход из периода трансформационной нестабиль­ности будет связан не с отмиранием «плана» (энергия государствен­но-бюрократического патернализма сохраняется) и рождением рын­ка (он в эффективных формах развивается слабо), а с прогрессом де­формированных отношений позднекапиталистических способов координации.

Что же касается отдаленной перспективы, то здесь возможен путь не только к рынку, но и к пострыночным отношениям (демо­кратическому учету и контролю, ассоциированному регулированию и программированию развития). Их ростки пробивались на «подго­товительном» этапе реформ (в годы горбачевской перестройки), су­ществуют как одно из слагаемых экономической жизни развитых стран. Однако в реальной практике подчас доминирует иная тенден­ция: движение не к рынку и пострыночным отношениям, а к дефор­мациям «плана» и «рынка» в условиях господства монополистическо­го контроля.