Необходимость, сущность и значение ее

Любовь должна быть после молитвенности, то есть, говоря иначе, любовь к Богу, самым существенным свойством пастыря. «О, иерей, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — да будет же существом души твоей непрестанная, неотпадающая любовь». «Священнику, прежде всего и более всего нужно стяжать — любовь Евангель-

скую: она нужна ему каждую минуту, каждое мгновение; нужна когда он молится за торжественной службой в храме, когда молится дома или в домах прихожан, когда совершает таинства веры. Когда находится в обычных ежедневных сношениях житейских, семейных, товарищеских или в отношении с прихожанами, с начальниками или подчиненными, с воспитанниками или кончившими время воспитания, с детьми и взрослыми, со старыми и малыми. Но особенно нужна ему любовь при совершении Божественной литургии, которая вся есть Таинство бесконечной Божественной Любви к роду человеческому». «Истинного пастыря, — говорит и св. Иоанн Лествич-ник, — укажет любовь; ибо из любви предал Себя на распятие Великий Пастырь»⁹⁹.

⁹⁹     Слово особенное к пастырю. 5, 5.

Действительно, быть пастырем — это значит прежде всего отказаться от самого себя, чтобы жить всецело для своей паствы, которая всегда и во всем должна стоять на первом месте в сознании пастыря, являющегося лишь слугой ее, попечителем. Такое настроение выяснил Спаситель, когда между учениками возник спор о первенстве: Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий (Лк. 22:25-26; см.: Мф. 20:25-27), а еще нагляднее выразил Господь ту же самую мысль в образе доброго пастуха, лишь о том преимущественно и пекущегося, как бы напитать овец своих (см.: Ин. 10:11-14). Таким «добрым пастырем» и был прежде всего Сам Спаситель, сказавший про Себя: Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мф. 20:28; Мк. 10:45). В этом смысле все служение Иисуса Христа было, в сущности, пастырским служением, «пасением», которое закончилось положением души Его задруги (см.: Ин. 15:13) на Кресте, и этим завершенное сделалось «спасением».

Преемники Христовы в строении (см.: 1 Кор. 4:1) спасения людей, подобно Пастыреначальнику своему, всю жизнь свою, до мученической смерти включительно, также отдали пастве — это настроение особенно ярко отразилось в писаниях апостола Павла. В них он так часто говорит или прямо о своей любви к чадам духовным, или, умалчивая на словах, всецело руководится этим чувством во всех отношениях к пастве, обличая ли ее в поступках или холодности, убеждая ли к чему-либо, ободряя ли за что и т.д. «Перечитывая его послания, — можно сказать со св. Иоанном Златоустом, как бы перевоплотившим в себя психологию апостола Павла, — желающий везде может увидеть, до чего он любил верующих» (X, 591). Дабы выразить силу своей любви, апостол не только говорит о ней в превосходной степени: излишше вас любя (2 Кор. 12:15), но, что обычно характерно, сравнивает ее с родительской любовью, выше которой естественный человек ничего не знает. Вы знаете, — пишет он к солунянам, — как каждого из вас, как отец детей своих, мы просили и убеждали и умоляли (1 Сол. 2:11-12. — Здесь и далее выделено авт.); подобно тому как доилица греет своя надо, так и мы, из усердия к вам, восхотели передать вам не только благовестие Божие, но и души наши, потому что вы сделались для нас возлюбленными (1 Сол. 2:7-8). И подобных выражений пастырской любви немало и в других посланиях (см.: 2 Кор. 6:11-12; 12:14-15; Гал. 4:19; Флп. 1:8; 4:1, 1 Сол. 2:19 и пр.), и всякий истинный пастырь всецело живет любовью к пастве. Например, св. Иоанн Златоуст в таких ярких словах описывает свои чувства к пастве перед первым изгнанием из Константинополя и после возвращения его: «Где я, там и вы; где вы, там и я: мы — одно тело; тело от головы, и голова от тела не отделяются»; хотя бы разделяло нас друг от друга пространство, «но соединены любовию, и самая смерть не может разлучить» меня с вами; пусть умрет мое тело, душа моя жива и помнит о вас, «вы мне сограждане, вы мне братья, вы мне дети, вы мне члены, вы мне тело, вы мне свет» (III, 446); «Вы мне отцы, вы мне мать, вы мне жизнь, вы мне друзья; если вы преуспеваете, я буду радоваться. Вы мой венец и мое богатство; вы мое сокровище. Тысячу раз готов я принести себя в жертву за вас... Моя любовь к вам, (то есть) именно, что я все делаю для вашего преуспяния... Вот в чем причина моих бедствий, и этого достаточно мне для получения венца» (III, 451-452). «Я не могу быть отцом и не плакать; я — нежно любящий отец... Если бы можно было видеть жар внутри души моей, то ты увидел бы, что я сгораю от него более всякой жены или девы, подвергшейся преждевременному сиротству. Не столько жена плачет о своем муже, или мать о сыне, сколько я о всех вас вообще» (XI1, 195). «Я желал бы, если возможно, самым взором высказать ту любовь, какую питаю к вам... Для меня нет ничего дороже вас, — не дороже даже и этот свет. Тысячи раз я желал бы сам лишиться зрения; если бы через это можно было обратить ваши души, — так спасение ваше приятнее для меня самого света. Да и что мне пользы от лучей солнечных, когда скорбь из-за вас наводит глубокий мрак на мои очи? Свет тогда хорош, когда он является во время радости; а для скорбной души он кажется даже тягостным. А что я не лгу, — в этом не дай Бог когда-нибудь убедиться на опыте!..» И наоборот: «Мне кажется, я летаю (от радости), когда услышу о вас что-нибудь хорошее. Исполните мою радость (Флп. 2:2). Об этом только прошу вас, потому что я желаю вам успеха. А я со всеми буду спорить относительно того, что люблю вас, что я сроднился с вами, что вы для меня все» (IX, 41). «Я люблю вас так, что готов пролить кровь свою для вашего спасения» (III, 461). И такое настроение свое св. Иоанн Златоуст не только не считает чем-либо сверхдолжным, а, наоборот, именно прямой обязанностью всякого пастыря: «Я — отец» (III, 440), «и это не заслуга с моей стороны, а мой долг» (III, 451); «таков апостольский закон и заповедь Господа, говорящего: пастырь добрый душу свою полагает за овцы своя (Ин. 10:11)» (III, 440-441, см. также 446).

Итак, говоря кратко словами архиеп. Антония Волынского, у истинного пастыря «как бы исчезает его личное "я", а всегда заменяется (понятием) "мы"»¹⁰⁰.

¹⁰⁰   Антоний (Храповицкий), митр. Указ. соч. С. 19.

Такое настроение необходимо для пастыря прежде всего ввиду того, что он должен быть образцом для своей паствы и руководителем ее в благодатно-нравственном совершенствовании, завершением которого является вместе с любовью к Богу и любовь к ближним. Правда, любовь есть общий признак всех истинных учеников Христовых: По тому узнают все, что вы Мои ученики, — говорил учитель в прощальной беседе, — если будете иметь любовь между собою (Ин. 13:35). Но это требование к обычным христианам предъявляется лишь как будущий идеал, к которому они постепенно должны стремиться. Поэтому для простого мирянина главным содержанием наличной его жизни должно быть личное аскетическое воспитание, постепенное нравственное совершенствование, сущность которого сводится преимущественно к очищению грехов, или к покаянию — следовательно, мирянин главным образом и прежде всего обязан заботиться более о самом себе, в часть каковых забот входит также и любовь к ближним, но опять-таки больше как средство для личного его воспитания, освобождения от эгоизма. Между тем для пастыря этот путь должен быть уже как бы пройденным, идеал — осуществленным, потому что иначе он не может быть для паствы образцом и руководителем. Поэтому как сам Спаситель, умывая ноги апостолам и давая им новую заповедь любви, указывал на себя как на образец: Любите друг друга, как Я возлюбил вас (Ин. 15:12); так этим давал пример и преемникам быть образцами: Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же самое, что Я сделал вам (Ин. 13:15).

Но главным образом любовь для пастыря необходима потому, что она вытекает из самого существенного настроения пастырского, является плодом самого важного требования от пастыря, заботы о спасении паствы. Святой Василий Великий формулирует так: «Предстоятель должен не своими только добрыми делами ограничивать свою попечительность, но собственным и исключительным делом возложенного на него попечения почитать исправление вверенных ему» (III, 389)¹⁰¹.

¹⁰¹    Ср.: Св. Иоанн Златоуст. XI, 658.

Эта преимущественная и исключительная обязанность — заботиться о других — и составляет основное настроение пастыря. Любовь же является, собственно, другой формулировкой той же самой обязанности, ибо любовь и есть жизнь в других; поэтому можно сказать — истинное служение другим есть любовь к ним, но точнее, любовь есть тот источник, откуда происходит самое служение, а также характерный признак, определяющий качество тех или внешних проявлений пастырского служения; любовь есть, наконец, средство, или путь, дающий силу к осуществлению пастырского назначения.

С этой точки зрения без любви, собственно, не может быть истинного пастыря. Пастырь, как сказано, должен жить для других или, еще вернее, в других. Но что же может дать ему эту способность объединения или как бы перевоплощения! Жизнь показывает, что люди сближаются нередко в силу единства убеждений — идейных вопросов, но это интеллектуальное объединение весьма поверхностно, так как при более или менее важном столкновении эгоистических интересов единство нарушается. Гораздо сильнее объединяет людей общность всякого рода чувств — например, протест против чего-либо, мщение и т.д., но опять-таки если в основе их лежат эгоистические цели, то такая связь не прочна. И только чувство истинной любви действительно не только сближает, но именно объединяет как бы спаивает, сливает людей. Любовь, говоря вообще, усваивает интересы одного лица другому, так что любящий начинает не столько думать и жить своими мыслями и чувствами, сколько жизнью любимого: скорбные переживания последнего вызывают в любящем сострадание, радостные — сорадование; эти два вида симпатии, «сочувствия» (вместе-чувствия, едино-чувствия). Смотря по степени любви, глубина их может возрастать. На более высокой степени любящий ясно чувствует такую близость и объединение с любимым, что будто бы самое существо его (любящего) проникает в предмет любви, подобно тому как это бывает, например, при слиянии, диффузии жидкостей и газов, так что из двух или многих взаимно любящих душ получается как бы одна. В силу такой глубокой внутренней связи и происходит истинное объединение, которое, в частности, и является необходимым «духовным элементом» истинного пастыря. Это именно существенное свойство любви — проникновение в любимого, внутреннее объединение с любимым отмечается в Слове Божием сравнением с родителями, и особенно с матерью, которая так глубоко переносит центр своей жизни на детей, что гораздо острее чувствует их боли и радости, чем свои собственные; этот же смысл оттеняется даже самими словами «утроба» или «сердце», которые употребляются для выражения внутренейшего общения с любимым, которого любящий как бы воспринимает внутрь, в «утробу» свою. Уста наши отверсты к вам, Коринфяне, — говорит апостол Павел, — сердце (καρδία) наше расширено. Вам не тесно в нас (2 Кор. 6:11-12). «Как теплота расширяет предметы, — говорит в объяснение этих слов св. Иоанн Златоуст, — так и любви свойственно расширять сердце, потому что она есть такая добродетель, которая горяча и разгорячает» (XI, 591). Поэтому и в приложении к Самому Господу для выражения Его пастырской любви употребляется в Святом Евангелии слово «милосердовать», по-гречески σπλαγχνίζεσται, (от σπλαγχνον — утроба, чрево, сердце) (см.: Мф. 9:36; 14:14; 15:32; 20:34; Мк. 1:41; 6:31; Лк. 7:13 и пр.), то есть сочувствовать самой глубиной сердца, сжаливаться. Ввиду этих оснований от пастыря и требуется особенная любовь к ближним, что вполне ясно сознается как самими пастырями, так и мирянами. К последним никто не прилагает требований особенной любви к другим, и мало удивляет, если между мирянами наблюдаются нередко эгоистические отношения, но от пастырей всякий считает правом требовать не только любви во взаимной их жизни, но и именно заботы о других, и совершенно справедливо, потому что быть пастырем — это значит именно любить, жить в других. Как происходит подобная способность проникать в душу другого, действовать на него чрез любовь, это вопрос таинственный; по учению святых отцов здесь действует Господь, или благодать Божия. Подобно некоей посредствующей атмосфере, она, проникая всех людей, и особенно любящих друг друга, является как бы проводником между отдельными душами: Сходясь в Боге через единую веру, единую любовь к Нему, единство церковной жизни — как в центре, люди через Него же имеют возможность и сходиться между собой¹⁰².

¹⁰²    У аввы Дорофея употребляется сравнение, что, как радиусы чем ближе становятся к центру, тем более соединяются друг с другом. А можно продолжить: радиусы сливаются в центре с Богом, или через центр Бога.

  «Бог, — говорит св. Василий Великий, – будучи един, когда пребывает в каждом, всех соединяет; и число исчезает с пришествием Единицы» (Письмо 8-е); Пребывающий в любви — в Боге пребывает [1Ин. 4:16], — говорит св. Иоанн Богослов. Этим объясняется то, что верующие и любящие Бога люди после же первой встречи вдруг чувствуют полное единство, несмотря ни на разность положений наций, возрастов, ни на недавнее знакомство. Поэтому пастырь и имеет возможность понять ближнего и силу действовать на него: Ему помощником является Сам Господь, потому что любовь «есть начало творческое, зиждетельное, ибо от Божественного происхождения, тогда как ненависть, гнев, как действия диавола, человекоубийцы, производят обратное, разрушающее, мертвящее действие.

Вытекающая, таким образом, из самого существа пастырского служения — заботы о спасении — любовь к духовным чадам, кроме того, имеет громадное значение в смысле воздействия на их душу. Прежде всего любовь заставляет любящего понять душу, то есть вникнуть в состояние любимого, с внутренней (и внешнедипломати-ческой) внимательностью отнестись к нему. В обычной жизни люди довольно внимательно относятся лишь к себе и весьма поверхностно — к другим. Часто от некоторых слышатся жалобы, что их никто не желает понять и даже выслушать, что они одиноки, а потому необходимо должны делаться постепенно скрытными, внутри самих себя переживать все. И это бывает по большей части совершенно справедливо, потому что при нередкой видимой любезности во взаимообщении люди в глубине души все-таки остаются эгоистичными — следовательно, замкнутыми в себе самих: собой интересуются, с точки зрения своих выводов все оценивают; поэтому жизнь других проходит мимо их внимания, задевая разве поверхностно их сознание, а не сердце. Про таких людей можно сказать, что они «слушают, но не слышат» говорящих. Наоборот, человек любящий прежде всего думает о другом, а не о себе; впрочем, собственно, он внимает почти себе же самому, но на этот раз живущему в другом, а потому со всей внимательностью, со всей чуткостью своего сердца будет прислушиваться к горю или радости его, ибо все это он чувствует внутри себя же. Пастырь, разумеется, существом своего положения обязан быть особенно чутким к пасомым. И часто бывает достаточно одного простого любовно-внимательного выслушивания какого-либо горя пасомого, чтобы тот уже почувствовал существенное облегчение и успокоение, не обращая особого внимания на то, сумеет ли пастырь вполне понять его и дать мудрый, соответствующий совет или же по простоте своей смолчит, выражая лишь свое глубокое сочувствие хотя бы одним вздохом или взглядом. Любовь дороже всяких слов и советов. А далее любовь не только заставляет внимать, но дает и возможность понять настроение пасомого. В силу закона общения, проникновения в душу любимого любящий делается способным так ясно видеть устроение его, как бы свое собственное, чему способствует именно внутренне проникновение, объединение, а также и только что указанная усиленная степень внимания. В результате такого как бы перевоплощения переживания любимого становятся достоянием любящего, и, таким образом, наблюдение получает возможность перейти в самонаблюдение, а последнее несравненно ярче первого, а потому и понятнее.

А, наконец, в дальнейшем обращении та же любовь дает возможность и силу уже к прямому благотворному воздействию на пасомых. Если пастырь с любовью относится к ним, то не только приятное, утешительное с радостью и охотно принимается ими, но даже и горькая правда, прямое обличение выслушивается с доверием, приносит благие результаты, а после может привязать пасомого к пастырю даже еще крепче, чем благодушная, но поверхностная ласковость. Наоборот, без любви всякое слово, как бы оно ни было важно для пасомого, какая бы глубокая правда в нем ни заключалась, все равно останется малоплодным, как нечто чуждое, не проникающее в сердце его, а если с такой правдой соединен бывает гнев или хоть временное раздражение (вспыльчивость), то она не только не принесет ни малейшей пользы, но даже и прямо повредит делу. «Несообразно видеть лисицу между курами, — говорит св. Иоанн Лествичник, — но еще несообразнее видеть пастыря гневливого; ибо лисица губит кур, а сей смущает и погубляет разумные души»¹⁰³.

^ш     Слово особенное к пастырю. 11,2.

Пастырь должен знать, что одно и то же слово, но сказанное им в различном настроении, может произвести совершенно противоположные действия. «Если хочешь, или думаешь, что хочешь вынуть сучец ближнего, то вместо врачебного орудия не употребляй бревна. Бревно — это жестокие слова и грубое обращение», — говорит св. Иоанн Лествичник¹⁰⁴. Наоборот, как говорит св. Макарий Великий, доброе слово и злого человека может сделать добрым, а злое — и доброго раздражить¹⁰⁵.

¹⁰⁴    Слово 8-е, 20.

¹⁰⁵    Достопамятные сказания о подвижничестве святых иблаженных отцов. ТСЛ, 1993. С. 112. Ср.: Григорий Двоеслов, сет. Правило пастырское. Ч. II, гл. 8 и др.

Однажды св. Макарий Великий, шел по пустыне, впереди шли его ученики; им встретился языческий жрец; ученики оскорбительно обошлись с ним, и он, раздраженный, прибил их, а св. Макарий ласково приветствовал его; это так поразило жреца, что он обратился в христианство и сделался истинным монахом.

Поэтому если пастырь замечает в себе нехорошее чувство гнева, зависти или злобы, то в такой момент святые отцы заповедуют решительно молчать, хотя бы умственные соображения представляли необходимым наставление, ради предполагаемой пользы пасомого; если же пастырь не удержится, а соблазнится мнимой пользой, то непременно получится тогда тот или иной вред для обоих.

Особенно же это нужно иметь в виду при обращении с людьми духовно изломанными, раздраженными, нервными — с ними потребна и особенная ласковость, кротость души и пастыря. И если она будет, то подобные через меру чуткие люди, больше всего боящиеся за чувство собственного достоинства, ко всем по самолюбию своему подозрительно относящиеся, при первом же соприкосновении теплых лучей любви иногда еще скорее других могут раскрыть свою душу навстречу воздействию пастыря, которого уже не только не опасаются, а, наоборот, слушают вполне доверчиво.

Таковы сущность и значение любви в деле пастырского служения.