А. А. Солонович. Критика материализма (2-й цикл лекций по философии) 8 страница

В каком отношении стоят к душе человечества родовые души животных? Как относится душа Земли к душе человечества? Все это вопросы, без ответа на которые мы будем блуждать среди мрака, но уже теперь можно сказать, что, каковы бы ни были они, один ответ уже звучит: среди всех возможных и великих целей бытия всех существ есть одна предварительная - абсолютная свобода всех, такая свобода, которая открывает возможности действия только для сил любви, мудрости, красоты, добра и им подобных.

Сущности существ пребывают независимо от времени и пространства, но формы всегда ограничены во времени и пространстве. Поэтому чрезвычайно важно ответить на вопрос, чем является человечество, его исторические категории, эпохи и культуры. Может быть, Адам Кадмон только форма, как только формами являются миры? Может быть, есть субстанциональные формы, стоящие выше определений пространства и времени? Бесконечное число вопросов первостепенной важности встает перед нами, и чем дальше мы идем в своем исследовании, тем сложнее и труднее эти вопросы.

Человек, согласно Валентину, вместе с церковью входит во вторую тетраду, изошедшую из неизреченного молчания, т.е. из бездны. Из Человека и Церкви исходят двенадцать Эонов. Последний Эон - София становится началом низших миров, где властвует Демиург. Демиург создает человека низа, но в него влагается образ высшего человека, в него влагается, уже помимо Демиурга, отблеск Божественной сущности; и, таким образом, история человечества есть история возвращения и попыток к нему со стороны божественной искры, закутанной в оболочки земного бытия.

Таким образом, исторический процесс представляет из себя процесс двойной: инволюции завертывания и эволюции развертывания. Можно сказать, что от Бога исходит эманация, представляющая собой поток становящихся возможностей, имеющих две стороны - внешнюю и внутреннюю. Первая сторона - сторона инволю- тивная - в смысле внутреннем есть выявление возможностей внешних на объективном фоне бытия, причем достигается наинизшее положение - чистая материя, и отсюда начинается поворот всего потока. Его становление приобретает фон субъективного бытия и направляется вновь к Богу, причем крайняя дифференция, сопряженная с крайним упрощением внутреннего содержания, полным опустошением, излиянием до конца в объективное, сменяется постепенным и все большим усложнением - собиранием вовнутрь опыта внешней жизни и развитием этой внутренней жизни вплоть до божественности.

Вопрос об эманации и креации не имеет никакого смысла, так как это понятия, налагающиеся друг на друга и взаимно покрывающие. Разница между ними происходит от придания времени слишком большого субстанционального значения. Пульс человечества бьется в его культурах, и потому они суть оболочки или формы становления, хотя надо помнить, что то, что на известной ступени является формой, то на другой ступени оказывается сущностью, и обратно. Придет время, когда даже Адам Кадмон поднимется в высшие миры и тело его умрет, а человечество станет сверхчеловечеством. Принимая во внимание все сказанное, мы видим, что на протяжении истории в процесс становления входят факторы различных миров и действительный исторический процесс есть равнодействующая всех равнодействующих частных, поэтому совершенно невозможно в истории предсказание, но возможно предвидение, т.е. можно сказать, что можно нечто предвидеть в большей или меньшей степени и, предвидя, принять меры сообразно этому предвидению, но именно поэтому ничего нельзя предсказать, ибо предвидение изменяет будущее.

Нет ничего предопределенного в ходе истории, кроме симптомов, ибо с другой точки зрения, с точки зрения социологии, статистические законы больших чисел суть только симптомы, но никогда не причины, имманентные сами по себе историческому процессу. Хотя реакция сознания на знание этих симптомов может стать одним из факторов процесса истории, симптомы дают возможность нечто констатировать, нечто предвидеть, но они сами не представляют сил и не являются признаками предопределяющих сил.

И, однако, вопрос сводится к проблеме отношений между индивидом и средой, между активным и пассивным, между формой и содержанием, между субъектом и объектом, между миром и его обитателями - так мы приходим снова к категории двойственности, ибо объект для меня - для себя есть субъект, а раз дело идет о двух субъектах - «Я» и «не-Я», - перед нами развернется тот процесс, который в нашем сознании явится как процесс диалектический.

Резюмируя все сказанное, мы можем сказать, что номографической формой мышления является индуктивная логика, идеографической формой мышления является диалектика и обе они представляют из себя применение дедукции как мышления от общего к частному, данному в бытии. Индукция приводит нас к классификации, а диалектика - к учению о типовых формах развития.

Истории приходится иметь дело с условиями необходимыми и достаточными. Все необходимые условия принадлежат к номологии, а все достаточные - к идеографии. Смешение этих точек зрения приводит к ряду недоразумений в вопросах о возможных закономерностях исторического процесса.

Мы так привыкли свою мысль сообразовывать с тем ходом вещей, которым мы определяем само течение времени, что, когда мы ставим вопрос о влиянии прошлого на настоящее и будущее, мы никак не можем обычно представить себе, что возможно поставить вопрос и обратный - о влиянии будущего на настоящее и на прошлое. Оба эти вопроса можно формулировать как проблему о взаимоотношениях между настоящим, прошлым и будущим. В какой мере можно говорить о том, что в настоящем присутствует прошлое и будущее? В какой мере можно говорить о том, что будущее и настоящее заключено в прошлом? В какой мере можно говорить о том, что в будущем присутствует прошлое и настоящее? Вопрос сводится, конечно, к особенностям действия сил, ибо с этим связаны проблемы причинности и целесообразности.

В свою очередь все это зависит от ответа на вопрос: что мы будем понимать под возможностью и действительностью и как понимать, что переход от причины к действию однозначен, а переход от действия к причине многозначен. Это значит только то, что наше познание предопределено в своем антропоморфизме, ибо оно есть познание человеческое. В том, что мы всегда, поскольку мы люди, должны мыслить причину, как образ действий единственного субъекта - меня самого, в этом проявляется функционирование в нас Адама Кадмона, Адама Белиала и Адама Протопласта Каббалы, ибо на самом деле можно без противоречий мыслить иначе и даже в каком угодно порядке, т.к. само тождество, противоречие и исключение третьего связаны со свойствами того зеркала, которым является наше сознание, но отнюдь не с соотношениями идей или индивидуальностей между собой.

Зеркало нашего сознания отличается от обычных зеркал между прочим тем, что если в нем отражаются две идеи, отражение которых как понятия квалифицируются в сознании как противоречивые, то зеркало трескается при попытке внедрения в сознание двух таких понятий одновременно.

Глава 10-я

Если мы возьмем область чистых идей, мир чистых идей, то эти идеи предстанут перед нами как индивидуальности, как живые существа, обладающие своей волей, своим знанием, своей жизнью. В мире идей проходит жизнь этих идей. Эти идеи что-то говорят там, как-то общаются. И общение этих идей друг с другом есть их разговор между собой. Их разговор воплощается в нашей жизни, во вселенной, в мире как та основа, внутренняя сущность, которая лежит в глубине явлений этого мира и в глубине его процессов. Эти идеи-индивидуальности и суть те «вещи в себе», о которых говорит Кант и о которых на основании одних проявлений еще нельзя ничего сказать по поводу других, как нельзя ничего сказать о свойствах человеческого зрения на основании знания свойств его других внешних чувств. Мы могли бы сказать, что когда в мире совершаются процессы, то, в сущности, это разговаривают идеи, звучат слова их разговора, а сам процесс есть речь переговаривающихся между собой идей. Звуки их слов представляют собой не только колебания, движения воздуха, но и движения других средин — вообще всевозможные формообразования.

В мире идей мы можем остановить свое внимание на одной какой-нибудь идее и рассмотреть ее частную жизнь, ее характер, ее историю. Как живет эта идея, в чем проявляется ее жизнь, ее воля, ее мудрость, ее любовь.

Присматриваясь к жизни отдельной идеи, мы сможем заметить, что жизнь идеи- индивидуальности заключается в том, что можно охарактеризовать как саморазвитие, самораскрытие, самотворчество, и это самораскрытие идеи как раз и является тем самым диалектическим процессом, о котором говорил Гегель. Гегель уловил какие-то отблески реально сущих отношений. Он уловил отблески, но не самые отношения, так как счел разум человеческий осколком разума вселенского, тогда как он только тень этого разума, как понятия — продукты человеческого разума, суть только тени идей — продуктов разума вселенского.

Если мы возьмем индивидуальность, хотя бы человеческую, то увидим, что в течение ее жизни на земле она как бы растет, развивается, раскрывается. Раскрываются заложенные в ней потенции и снова уходят. Дело происходит так, как будто было брошено зерно, оно было погребено в земле и из земли стало расти, пускать корни, выгонять стебель, дало, наконец, цветок, плод, снова зерно... Из зерна вырастает целое растение, выявляет все свои возможности и затем отмирает, дав место новым зернам и новым возможностям. Нечто подобное происходит с идеями в жизни. Наша жизнь происходит в диалектическом процессе самораскрытия, саморазвития, эволюции. Но когда мы пытаемся уложить эти идеи в рамки понятий, в логические схемы — мы ошибаемся. Идея — живое существо, идея — это мы сами, идея есть Иван Иванович, и идея есть моя собака Цезарь, инфузория и былинка в поле...

Платон утверждал бытие мира идей, и этот мир идей существует совершенно независимо от наших мозгов. Мы сами суть только рожденные в земной юдоли идеи. Но дело происходит так, что от идей как бы отбрасываются тени, и эти тени попадают в наши черепные коробки и бродят в наших мозгах. В пещере нашего черепа пребывает наше сознание, и перед ним проходят тени идей — понятия...

Когда из всевозможных переживаний создаются восприятия и отлагаются в представлениях — они служат в мозгу как бы заклинательными формулами для вызывания теней из потустороннего для них мира идей, и тени эти являются как понятия. Как жизнь тени может не иметь ничего общего с жизнью своего оригинала, так и жизнь понятий может чрезвычайно далеко отстоять от жизни идей. Поэтому является грубой ошибкой считать, что диалектический процесс в его сущности свойствен понятиям, как таковым. Если мы говорим о диалектическом процессе — мы говорим об идеях, о мире идей. Совершенно ясно, что должна быть идея идей, как бы мы ее ни называли — «добром», согласно Платону, «Богом» александрийских представлений или же «монадой монад» Лейбница, это безразлично. Мир идей характерен тем, что он сам является индивидуальностью, он сам родился и всё время рождается из еще более высоких областей. Отсюда ясно, что «диалектика» есть нечто сущее только в мире идей и только для идей существующее; если же мы говорим о мире образов или о мире стихий, то к ним эта терминология совершенно неприложима.

В мире образов мы можем воспринимать только образы, и потому там сами понятия могут явиться только своими образными оболочками постольку, поскольку они смогут закутаться в понятия, стать личностями. Если же мы опустимся в мир стихий, то ставшие образными идеи должны пропитать свою образность стихийностью, чтобы стать восприемлемыми органами внешних чувств. Тогда то, что для мира идей является диалектическим процессом, для мира образов станет процессом сопереживаний, а для мира стихий — совокупностью движений.

В процессе становления развертывается содержание идеи, бытие возможное становится бытием действительным, как сказали бы схоласты, и этот процесс развертывания и есть эволюция. Идея эволюционирует в становлении, во время которого она эволюирует свое содержание. Это имманентное, самой идее присущее развитие, взятое в свою очередь как возможность, есть монолог идеи с самой собой, в действительности превращающийся в диалог со своим прошлым. Каждая идея есть субъект, и только потому возникает диалектика, ибо она предполагает не возникновение двух «Я» из «Я» и «Ты», но двух «Я», раздельных до синтеза. Только в окончательном синтезе из двух «Я» возникает «Мы», после чего весь процесс развивается дальше через «Вы» к новым формам.

Представим себе рост растения из семени. Весь процесс роста является цепью связанных между собой фазисов. То, что было внутри семени как возможность, постепенно переходит в действительность. «Я» растения развертывает себя, свои потенции. Но возможное бытие стихийного мира уже существует как действительное бытие мира образов, и возможное бытие мира образов есть действительное бытие мира идей, поэтому в растении уже совершенно выявлен «прообраз», как сказал бы Гёте, самого растения, как он развернулся в действительность в условиях данной среды.

Пусть перед нами дуб. Его идея целиком содержится в желуде, как она содержится и в дереве. Эта идея развертывает свое содержание, когда из желудя вырастает дуб и содержание облекается в формы, которые эволюируют из идеи. Однако в реальности образного мира уже в форме желудя существует и форма всего дерева, путем наследственности образовавшаяся как родовая форма, и эта родовая форма облекается в стихийное тело — тело эволюирует из формы. Правильнее сказать, что тело не эволюирует из формы, но эвольвентирует, т.е. тело не развертывает форму, но окутывает ее стихиями.

Процесс перехода от бытия возможного к бытию реальному, становление идеи дуба, есть в действительности та форма, в которой раскрывается нам диалектический процесс. То, что в области субъектов есть диалектика, то в области объектов является как рост и развитие.

Представьте себе, что от волнующейся поверхности воды отблески солнца падают через окно на белую стену комнаты — тогда эти отблески будут в таком же отношении к текущей и волнующейся воде, как понятия — к идеям и их жизни. Диалектический процесс присущ не понятиям, а идеям, и совершенно абсурдно говорить о диалектическом процессе где-либо, кроме мира идей, ибо только там существует противопоставление субъекта и объекта, а вне этого противопоставления так же нелепо говорить о диалектике, как нелепо говорить о весе или длине идей...

Но что же такое сама идея? Где можно ее найти в реальном мире, хотя бы и закутанной в формы и стихии? Есть ли идея-человек? Будет ли идеей муравейник или камень? Может быть, идея — это тип, род, порода?.. Вот капля воды — присуща ли ей её особая идея, или же это не так, и идея есть только у воды, взятой в совокупности? Если спросить физика или химика, существует ли такой-то химический элемент, то его ответ будет ссылкой на опыт. Если теперь спросить — существует ли или нет идея, например, данного камня, то, чтобы ответить, надо точно так же сослаться на опыт, надо иметь в руках экспериментальный метод, годный для мира идей.

Понятно, что эксперимент в мире идей есть нечто, существенно иное, сравнительно с экспериментом в мире обычной действительности. Типичным примером эксперимента в мире образов может служить любое геометрическое исследование, любой роман или трагедия. Когда же мы переходим к миру идей, то вступаем в область определенной онтологии, ибо там каждый разговор идей родит идеи, т.е. бытие, почему и в области отражений идей существует тенденция выдавать часто слова пустые за слова значимые, за имена. Так, исходными моментами для Канта были факты — факт бытия человеческого разума как такового, факт бытия метафизики и т.п. Из этих фактов развертывал Кант свое учение об априоризме в дальнейшем.

Попробуем теперь войти в мир идей. Мы увидим перед собой массу идей, которые являются нам как индивидуальности, подобные нам самим, напоминающие что- то вроде лейбницевских монад. В этом обществе идей происходит разговор, спор, диалектическое развитие. И этот спор идей есть в то же время развитие коллектива идей и отдельных идей. Саморазвитие же идеи совершается путем как бы постоянного самоотрицания — жертвы и нового рождения — самоутверждения. Процесс самораскрытия идей и есть наша жизнь, жизнь мира...

Одни идеи, выявляясь, дают жизнь нашему миру, другие идеи являют иные миры; комплексы идей лежат в основе вселенных, как системы необходимых, достаточных и непротиворечивых постулатов лежат в основе различных геометрий. Каждая такая система идей, комплекс идей, дает в свою очередь идею той или иной вселенной в комплексе, каждая отдельная идея является признаком, членом содержания общей идеи. Так, в идее человечества отдельный человек является не членом объема, а членом содержания идеи.

Мы вошли в царство идей, которые решили диалектически выявить себя так, что в результате их жизнь, их выявление, их эволюция и была становлением. Другие идеи легли в основу других миров, может быть, ничего общего с нашим не имеющих. Совокупности идей группируются в классы и комплексы, рождающие из себя новые совокупности идей, лежащих в основе Р-мерного пространства, заключают в себе свойства этого пространства, возможности присущих ему сил, действий, процессов и т.п. Существуют, конечно, идеи и комплексы их, проявляющие себя совершенно иначе.

Подобно сказанному, происходит становление и в пределах одного какого-либо мира. Взятое как таковое, это становление проходит ряд фазисов, вернее, отображается в ряде фазисов, располагающихся во времени и пространстве. Совокупность фазисов образует ритм становления, и древние с их представлениями о катастрофах—мировых пожарах, потопах и пр., — которыми оканчиваются фазисы бытия миров, выражали сознаваемое ими чувство ритмичности проявления и исчезновения вселенной.

Конечно, и это нужно сказать уже теперь, зародыши бытия, зародыши сущего, исходят из еще более высоких сфер, чем сферы идей, и в мире идей эти зародыши окутываются в оболочки, состоящие из чистой мысли. Первоформа бытия есть идея, и слово-логос в мире идей обладает формирующей силой, но не силой образования зародышей, сущность которых лежит за пределами разделения на бытие и небытие. Это нечто вроде остатков от плодов бытия прошлых вселенных, понимая «прошлое» не во временном смысле: это вроде воспоминаний у Бога, если только можно позволить себе такое нелепое выражение.

Возвращаясь теперь к продолжению нашей темы, мы можем сказать, что ритмически происходит становление и уничтожение миров и вселенных, ритмически происходит цветение и увядание растений, животных и людей, ритмически появляются и исчезают культуры и эпохи в истории человечества, в истории Земли и Солнечной системы.

Наша вселенная есть совокупность идей, которые облекли себя в образы, а затем окутались стихиями и произвели этим путем космос из хаоса. Развернув свое содержание в фазисах образной жизни, идеи увянут, принеся семена для новой манванта- ры, а сами семена останутся в пралайе; вселенная исчезнет, и останутся только спящие в пралайе семена грядущего. А потом снова проснутся семена, родятся для бытия и, как сыны Элоима, выйдут в бытие, облеченные в оболочки идей. Так совершается работа, о которой нам ничего не могут сообщить наши понятия, ибо задачи, лежащие перед идеями в мире идей, не укладываются в рамки нашего рассудочного познания, как и цель нашей жизни, цель жизни идеи, которая есть мое «Я», есть потенции зерна, явившегося в результате цветения жизней предыдущих манвантар, потенции вечного и даже того, что исходит из сверхбытия...

Везде, где мы имеем дело со становлением, с развитием, с временем, в котором это развитие протекает, с историей — мы имеем смену фазисов, а стало быть, ритмы. Период, фазис, ритмы связаны со становлением, и вся жизнь, рассматриваемая с этой точки зрения, слагается из своеобразных цепочек причинностей, проявляющихся в единствах типов развития и сплетающихся в сеть мировой причинности.

Подходя с этой точки зрения к истории, мы видим, что народы и культуры возникают, растут, развиваются, достигают максимума и склоняются к закату. Однако не надо забывать, что фазисы, взятые в их индивидуальных особенностях, сами суть идеи и индивидуальности. Так, мы можем говорить об идеях развития, об идеях, лежащих в основе того или другого периода культуры, об эпохах влияния тех или других идей. Для более крупных периодов еще со времен гностиков стало довольно обычным название «эонов», под которыми подразумевался как сам период времени, так и та индивидуальность, которая проявляла себя в течение этого периода, чьим выражением являлась данная эпоха. Эоны — это как бы существа, которые дают цель и основу данной эпохе: они являются как бы принципами систем закономерностей, лежащих в основе развития и делающих возможным и само развитие.

Эоны — колоссальные периоды времени, в продолжении которых вселенная проходит одну манвантару. В течение одного эона времени во вселенной совершается воплощение эона, как отдельной идеи. На гигантском фоне эонов вся история человечества простирается, как эпизод. Но человек так же древен, как и человечество в целом, а земная история есть история совокупности тех, кто стал людьми и кто сам по себе всегда древнее Земли и земель, а стало быть, и человечеств. И когда исторические горизонты раздвигаются в беспредельность, как оно и должно быть, если мы не хотим оставаться при куриных глазомерах современных историков, то необходимы радикальные переоценки событий и лиц, если только мы желаем дать себе отчет в совершающемся.

В течение тех необозримых периодов времени, когда человечество проходило разнообразные фазисы своего бытия, на поверхность истории всплывали то одни, то другие народы, расы, общины, группы. Все они, каждый по своему, проходили свои собственные фазисы становления, а их цепи причинностей и целесообразностей сплетались вместе, образуя из нитей все более толстые канаты общих процессов. При этом истории родовые или народные совсем не аналогичны историям индивидов, хотя и переплетаются они самыми причудливыми узорами. Тем не менее развитый Геккелем биогенетический закон, хотя и с большими поправками, в основе все же правилен, и в известной мере онтогенезис и филогенезис всегда являются отражениями друг друга.

История развития рода и история развития индивида заключают в себе одни и те же фазисы, причем те или другие из них могут сильно сокращаться почти до полного выпадения или же, наоборот, растягиваться, смотря по условиям и обстоятельствам. Однако здесь надо быть осмотрительным. Если мы будем рассматривать историю какого-либо народа, сопоставляя ее с историей отдельного человека, установив тождество фазисов детства, юности, зрелости, старости и дряхлости, то в случае с отдельным человеком — человек умирает, его душа идет в иные миры, а тело рассыпается, возвращаясь стихиям, из которых оно и было образовано; в случае же с народом дело обстоит иначе, ибо там после периода дряхлости может наступить возрождение, так как тело народа не рассыпается и может стать сосудом новой души, хотя бы и связанной с прежней. Может произойти явление, подобное почкованию, и тогда от народа ответвляется нечто новое, или же произойдет прививка нового и т.д. Тем не менее принимая все предосторожности, можно пользоваться указанным биогенетическим законом, который является, собственно говоря, чем-то аналогичным закону сложения гармонических колебаний, и тогда можно провести аналогию между развитием народа и развитием индивида, принимая то и другое в их типических фазисах.

Возьмем какой-либо народ в состоянии его детства. Его жизнь подобна во многом жизни ребенка; его душа, как душа ребенка, только что пришедшая из иных миров, еще не забыла впечатлений этих миров и потому в мир восприятий стихийного вносит неосознанные восприятия мира образов и живет в своеобразном мире фантазии, перемешанной с ощущениями. Его мир — мир продуктивного воображения, мир фантазии. Рассмотрим теперь тот же народ, но на склоне его жизни, в период его упадка. Подобно старику, народ начинает снова жить фантазией, т.к. слабеют силы тела и постепенно его душа начинает отходить от этого мира, но воображение, которым он теперь живет, уже не воображение продуктивное, как было в детстве, но репродуктивное, т.е. воспоминания. Народ в период упадка, как и старик, живет памятью о прошлом.

Вот перед нами молодой народ или молодой человек, только что вышедшие из состояния детства. В этот период еще не существует личности и «Я» не погребено еще в саркофаг из понятий, но зато оно и не осознается, оно еще не выкристаллизовалось из природы и из рода.

Лишь постепенно в нем начинается диалектический процесс развертывания, сказывающийся в том, что все более сознание индивида отделяется от рода и природы. Народ или отдельный человек замыкается, уходит от мира, его окружающего, все более погружается в самого себя; создает города и городскую культуру, все более мощно возникают перед ним вопросы общественные. Все облекается понятиями, возникает право, наука, философия; человек (народ) отворачивается от природы, и природа в свою очередь закутывается непроницаемым покровом от человека. Возникают идеологии, появляются идеалисты с идеалами, развертывается борьба личных честолюбий. Боги-идеи, боги-понятия начинают царить в обществе, возникает возможность идолопоклонства, борьбы сект за власть и господство. Эгоизм, как таковой, овладевает миром. Но в то же время происходит осознавание самого себя народом или индивидом.

А далее лежат два пути: или осознавшая себя индивидуальность разрывает эту скорлупу личности и поднимается над эгоизмом через жертву, и тогда для нее раскрываются новые возможности, или же она не сможет это сделать, и тогда душа постепенно умрет под непроницаемой скорлупой эгоизма, народ будет захвачен старческой болезнью ригоризма, схоластики, формализма; постепенно будут сгнивать общественные скрепы, ржавчина разврата и всяческого морального разложения подточит все социальные связи, и достаточно будет небольшого внешнего толчка, чтобы все развалилось.

В момент, когда личность образует уже почти непроницаемую скорлупу и превращается в саркофаг, или же задолго до этого, но предвидя возможность смерти, объявляется крестовый поход для освобождения Гроба Господня, ибо погребается божественное «Я» человека или народа. Нужен новый порыв, новое могучее напряжение воли, чтобы освободить погребенную частицу Бога. Если этот порыв, этот крестовый поход, Троянская война или борьба за Иерусалим увенчивается успехом

— наступает возрождение независимо от того, чем окончилась борьба на плане действительной войны, в противном же случае дело кончается гибелью. В частности, надо самим быть не вполне далекими людьми, чтобы думать, что крестовые походы происходили в силу идеи освобождения физического гроба. Для тех, кто им- пульсировал движение, а также и для тех, кто побывал в Иерусалиме сам, было совершенно ясно, что физический гроб — фикция. Вождям крестовых походов нужен был подъем масс, конечно понимая под «вождями» тех, кто внутренне вдохновлял движение, подъем масс к чему-то сверхличному, приобщая их к энтузиазму, который разбил бы или по крайней мере ослабил скорлупу эгоизма и личности.

И надо быть изрядным идиотом, чтобы такое явление, как крестовый поход детей, подводить под действие экономическо-производственных сил.

В порыве самоотдачи человек должен был подняться до жертвы, освободить свое божественное «Я», чтобы оно вновь сделалось способным к новому творчеству. И хотя крестовые походы окончились неудачей, хотя первое и подлинно грандиозное Возрождение потерпело поражение, так как нарождающееся орденское рыцарство было раздавлено абсолютизмом, все мы до сих пор живем на «капитал», оставленный нам той эпохой. До сих пор действует силы, приведенные в движение в средние века, когда был поставлен вопрос о жизни и смерти культуры Западной Европы, когда крестовые походы внешне и внутренне сделали возможной эту культуру, несмотря на страшное противодействие сил иного порядка. Рим сделал все, чтобы раздавить поднимавшуюся акратию, короли сделали все, чтобы раздавить поднимавшуюся анархию, власть Антихриста, как говорили тогда, восторжествовала, но и она не смогла аннулировать того, что уже было сделано. И все-таки дальнейшие века были исковерканы, оболочка личности не была окончательно прорвана; восторжествовало римское право, право собственности, государство, схоластика понятий, сектантство идеологий, дикая борьба за существование и, наконец, наука, ремесленная наука не познания, а мнения, — дитя схоластики и римского права.

В нашу эпоху над нами снова навис кризис, и что из него выйдет, никто не может сказать. Если новые крестоносцы одержат верх, взойдет заря новой жизни — жизни без власти, без государства и капитала. Каждый из нас должен дать себе отчет перед своей совестью и решить, куда он станет сам, под чьи знамена — под знамена ли Христа, знамена безвластия и любви, или же под знамена того, кому принадлежат «власть и царства»...

Глава 11-я

Когда мы берем какую-либо идею или индивидуальность и следим за развертыванием, эволюцией этой идеи, за процессом диалектического становления ее, то мы найдем, что каждой идее свойственно то или иное количество воли, как бы определенный волевой заряд, подобно тому, как это имеет место в мире образов, где каждому образу свойственен определенный эмоциональный заряд, или же миру тел, где каждому телу отвечает определенное количество заряда энергии; так и в мире идей каждой идее присущ определенный волевой заряд.

Будем рассматривать совокупность каких-либо тел вместе с той энергией, которая им присуща. Вообще говоря, перед нами будет хаос случайных взаимодействий. Перед нами будет хаос стихийных сил, и только тогда возможно будет усмотреть в них космос, когда этим силам удастся придать какую-либо координацию, т.е. придать им какой-нибудь образ действия, соответствующий тому, что мы склонны называть правильностью формы. Ясно, что «правильность», «форма» и т.п. есть нечто присоединяющееся к хаосу стихий, присоединяющееся из другой сферы — из мира образов. Как только это будет сделано, так сейчас же хаос станет космосом, ибо он упорядочится.