Солнце ему тьмою путь заступаше...
Слово о полку Игореве
1
То ли техника сходит с ума,
То ли смерть свою свадьбу справляет -
Полночь тьмою мне путь заступает,
И гудит непроглядная тьма.
Тень Земли поглотила Луну,
И Господь отвратил свои взоры.
Неминуемо вздыбились горы,
И моря потянули ко дну.
...Запредельная тяга турбин.
Запредельная цепкость сознанья.
Но вошел сокрушительный клин -
Как исполнилось злое гадание.
Смерть глядит в лобовое стекло,
Дышит адовой пещью пустыни!
Так взошло неизбежное зло
Из людской непомерной гордыни.
Не молитва: «Господь, сохрани!» -
Только мат на устах побелевших.
Видно, Враг сосчитал ваши дни,
И не будет во мгле уцелевших.
Рвётся жизни жемчужная нить.
...А ребенка не надо будить.
Утром выйдет жестокая сводка.
Покачнётся злосчастная твердь...
…Встанет церковь печально и кротко
Там, где точку поставила смерть.
2
Однажды проснулись
пионовым розовым утром:
нежнейшее солнце июня
цвело в небесах.
Все окна в округе
сияли наивно и мудро,
сияли пионы
|
|
слезами в открытых глазах.
Проснулись однажды -
в загадочном «спальном» районе,
пионовым утром,
на самых высоких холмах.
Бежали по склону маршрутки,
как резвые кони,
и запах тайги уносили на гладких боках.
Проснулись однажды - легко,
в двадцать первом столетье:
пионовых женщин
наряды прозрачно-легки.
Неужто в России окончился путь лихолетья!
И с легкой улыбкой ходили в толпе мужики.
Однажды проснулись - повсюду пионы, пионы...
Пионовый город над нежно-зеленой рекой.
...О, счастье так хрупко!
Молитесь с утра, дездемоны,
Чтоб рёв самолета
не спел бы нам «Вечный покой!»
Разлетелись, как птицы, дороги,
Еле слышно рокочут вдали.
Вот опять я стою на пороге
Золотой прибайкальской земли.
Возле ног распростёрлась долина -
Вольным махом уходит к реке.
На ветру разгорелась рябина -
Сердце Данко в сентябрьской руке.
А моё - отгорело, остыло.
Пустота тяжко ноет в груди.
Потому что о прошлом забыла
И не знаю, что ждет впереди.
Я не знаю: зачем я и кто я,
Как мне жить в этой «новой» стране,
На пороге у прошлого стоя,
На колючей и горькой стерне.
Разлетелись, как птицы, дороги,
Не настичь мне теперь ни одной.
Только издали, полный тревоги,
Всё зовёт меня голос родной...
И эти бетонно-железные, мёртвые стены
Взяли меня в свой квадратный,
безвыходный круг.
Давят, сближаясь, и мысли сотрут постепенно,
Тело сломают и бросят, как высохший прут.
Вот уж и песня заглохла, ушла в подсознание.
Пальцы на пульсе уловят замедленный стук...
Но неотступны недобрые воспоминания:
Хоть бы, как птицы, порой улетали на юг!
Кружатся, каркают -
с ними не выстроишь ладу.
Муть унижений былых поднимают со дна...
Ночью я корчусь под плетью
|
|
насмешливых взглядов,
И бесполезная слава больна и бледна.
Путь мой сиротский
под утренней чистой звездою!
Зорька-звезда - называли её на Руси.
Скользко и холодно...
Крошится лед под ногою.
Март на исходе.
Божественный взор в небеси.
ДЕРЕВО ВЕТРА
Крону раскинуло
Дерево Ветра,
Сильные ветви шумят надо мной.
Красными розгами хлещется верба,
Хлещется озеро черной волной.
Это весна, но похоже на осень.
Холод ноябрьский, но это - весна!
Озеро с хрустом кромсает торосы,
Бьется о берег обмылок весла.
Пыль штормовая над буйным Байкалом.
Крылья ломая, там чайка кружит.
Посвист печальный да посверк металла -
Точно разбойники точат ножи!
И, словно кони во время пожара,
Сбились, столпились у пирса суда...
Шторм на Байкале! Весенняя кара!
Жди: скоро солнце нагрянет сюда.
А ветровое залито слезами...
Последний снег. Вернее, первый дождь.
Владеет первобытными лесами
тяжелая, пронзительная дрожь.
Хотят деревья голыми плечами
оцепененье зимнее стряхнуть,
прорваться к солнцу,
листья развернуть,
упиться впрок горячими лучами.
Лесам - своё. А что здесь надо мне,
стремглав бежавшей гомона людского?
Мне - воздуха! Мне - ветра!
Мне - лесного
сырого шума в сером полудне.
Не завсегдатай этих тихих мест,
я так люблю высокие деревья!
От сырости и ветра леденея,
не надышусь, не нагляжусь окрест.
- Ау, Россия! Родина лесная!
Ау, Сибирь, растилище лесов!
Я к вам бежала, вас и окликаю,
я жажду ваших певчих голосов.
Лес глух и слеп.
Ему не до меня.
Он так спешит скорей собраться с силой
той, что когда-то кроны выносила
под самый потолок земного дня...
Я так мала - ничтожней муравья,
стою в ногах у патриарха-кедра.
(Гудят тайги таинственные недра...
Разносит ветер запахи зверья.)
Кедр говорит: «Эй ты, там, на земле!
Что можешь ты? На что имеешь право?»
Что я могу? Не мудрствуя лукаво,
лишь рассказать кому-нибудь в тепле,
как злой денёк, высвобождая травы,
кипел дождем на ветровом стекле.
Прощаю всех, кто был со мною груб:
Обида в сердце - не рубец на коже.
Вот день прошёл.
Он выстрадан и прожит,
А новый день как будто новый друг.
Прощу того, кто мне солгал не раз.
Желанье лгать - особый род болезни.
Здесь недостойна месть. Куда полезней
Лжеца дарить насмешливостью глаз.
Прощаю тех, кто около меня
Весь век живёт, меня не замечая.
Я тоже, право, в них души не чаю,
За семь печатей душу хороня.
Прощаю всех - затем, что старый друг
Ко мне приедет с первой электричкой,
С весенним ливнем,
с птичьей перекличкой -
Нетерпелив его знакомый стук!
Каков ни есть: веселый он с утра
Или угрюм - пусть встанет на пороге.
Спасибо, рельсы, улицы, дороги:
Его душа всегда была добра.
РЕБЁНОК БОЛЕН
Ребёнок мой болен - горящие веточки рук
В мои упадают бессильно...
Какое мученье!
Все стороны света стенами сомкнулись вокруг.
И жизнь моя вдруг - замерла. Потеряла значенье.
Над личиком бледным страданья стоит ореол.
Где силы найти,
чтобы выдержать взгляд этот горький?
Под нежную кожу вошёл за уколом укол,
А Матери в сердце вошёл за укором укор:
О, всем бы пожертвовать,
только не этим, не стольким!
Шепчу заклинанья и солнцу, и белой луне,
Хрустальной воде и траве
на высоких нагорьях:
Оставьте страданье, оставьте страдание мне,
Верните ребёнку румяные, резвые зори!
Я вырву из тьмы это тельце, родное до слёз,
Сама унесу на руках до границы рассвета -
Туда, где струятся молочные речки берёз,
Где нежно восходит дыхание близкого лета.
Пусть белая роща пошепчет листвою над ним,
И свет от ромашек, играя,
скользнёт под ресницы,
И встанет мальчишка,
как колос, землёю храним,
Где ветер шумит,
где летают над полем зарницы.