Два пятака и пять центовиков

СЫНОВИЙ ДОЛГ

Я опаздывал на очень важную встречу, к тому же, как назло, еще и заблудился в незнакомом районе. Усмирив свое мужское самолюбие, я стал высматривать место, где бы спросить дорогу, — лучше всего заправку, чтобы заодно пополнить бак. Так как я уже довольно давно колесил по городу, стрелка индикатора топлива опасно накренилась влево, а время поджимало. И тут я заметил янтарный огонек, горящий у здания пожарного депо. Можно ли придумать лучшее место, чтобы спросить дорогу?

Не мешкая, я вышел из машины и пересек улицу. Все трое высоких ворот были открыты, являя взору сияющие хромированными деталями красные пожарные машины с распахнутыми дверями, готовые мгновенно помчаться на зов.

Я вошел в помещение, и на меня нахлынули запахи громадных резиновых сапог, курток, шлемов и шлангов, которые сушились в каланче. Добавь сюда запах свежевымытого пола и надраенных до блеска машин, и вы получите специфический аромат всех пожарных депо. Замедлив шаг, я глубоко вдохнул, закрыл глаза и мысленно перенесся в детские годы — в пожарную часть, где тридцать пять лет назад работал механиком мой отец.

Я посмотрел вглубь депо и увидел сверкающий золотом пожарный шест. Однажды папа позволил мне и моему старшему брату Джею пару раз соскользнуть по такому шесту со второго этажа. В углу депо стоял «ползунок» — низкая тележка, на которой механики ездят под грузовиками, ремонтируя их. Порой папа сажал меня на такую тележку, кричал «Держись!» и катал по кругу до головокружения — встав потом с «ползунка», я пошатывался, словно пьяный моряк. Это была самая лучшая карусель в моей жизни.

Рядом с «ползунком» стоял древний торговый автомат с логотипом кока-колы. Он до сих пор выдавал фирменные 10-унциевые зеленые бутылочки, но теперь они стоили по 35 центов, а не по 10, как в годы моего детства. Это была еще одна из причин, почему я так любил заходить к отцу в пожарную часть, — купить в автомате бутылочку шипучки.

Однажды, когда мне было лет десять, я притащил туда с собой двух своих приятелей, чтобы познакомить их с отцом и, если получится, выпросить у него кока-колы. Проведя для ребят экскурсию по пожарной части, я спросил у папы, не купит ли он нам воды...

Я уловил едва заметное колебание во взгляде отца, но он сказал: «Конечно!» — и дал нам по десятицентовику. Мы со всех ног бросились к автомату: каждому из нас не терпелось проверить, есть ли на внутренней стороне его крышечки пятиконечная звездочка.

Какая удача! На моей крышечке звезда была. Мне оставалось собрать всего две звездочки — и тогда, отослав их куда надо, я смогу получить шляпу от Дэви Крокета! Мы поблагодарили папу и отправились домой обедать, чтобы остаток летнего дня плескаться в озере.

В тот вечер я вернулся домой рано. Из кухни доносился разговор родителей. Было слышно, что мама чем-то недовольна, и в разговоре прозвучало мое имя: «Нужно было сказать, что у тебя нет денег на кока-колу. Брайан понял бы. А так ты не смог нормально пообедать. Мальчишки должны знать, что лишних денег у тебя нет, а оставаться без обеда — не годится». Папа, как обычно, только отмахнулся. Я не хотел, чтобы мама поняла, что я слышал эту беседу, и поспешил на второй этаж в комнату, которую делил с четырьмя братьями.

Когда я, придя в комнату, опустошал свои карманы, на пол упала та самая злополучная пробка. Я поднял ее и совсем уже собирался положить к остальным семи пробкам, но вдруг до меня дошло, какую жертву пришлось принести папе ради этой жестяной бляшки. Тогда я пообещал себе непременно вернуть долг отцу. Когда-нибудь я расскажу ему, что знаю о жертве, которую он принес в тот день и в другие дни, и дам понять, что никогда не забуду об этом.

Первый сердечный приступ случился с отцом довольно рано — в сорок семь лет. Подозреваю, он просто перетрудился. Ведь для того, чтобы прокормить нас, девятерых детей, ему приходилось работать на трех работах. Он — большой, шумный и сильный, всегда казавшийся нам неуязвимым, дал первую слабину в день 25-летия их с мамой свадьбы, когда вся семья была в сборе.

В течение следующих восьми лет отец пережил еще три инфаркта. Ему поставили электрокардиостимулятор.

Однажды старый папин голубой фургон «плимут» сломался, и он попросил меня отвезти его к врачу на ежегодный осмотр. Когда я подъехал к пожарной части, отец вместе с несколькими пожарниками стоял на улице и разглядывал чей-то новенький грузовичок-пикап. Темносиний «форд» — красотища! Я похвалил машину, и папа сказал, что тоже непременно купит себе такую.

Мы расхохотались. Это была его давняя мечта, и она многие годы казалась нам неосуществимой.

На тот момент у меня был довольно успешный бизнес, да и у моих братьев тоже дела шли неплохо. Как-то раз мы предложили подарить ему такую машину, но папа сказал как отрезал: «Если я не куплю ее сам, то не буду чувствовать, что она — моя!»

Когда отец вышел из кабинета врача, я заметил, как у него осунулось лицо, но вначале подумал, что это из-за утомительной процедуры осмотра.

— Пошли, — буркнул он.

После того как мы сели в машину, я понял — что-то не так, но не стал лезть к нему с расспросами, давая возможность собраться с мыслями.

Я ехал в депо длинной дорогой. Мы катили мимо нашего старого дома, мимо стадиона, мимо озера, мимо магазинчика на углу, — и отец рассказывал, какие воспоминания связаны у него с каждым из этих мест.

Мне стало пронзительно ясно, что жить ему осталось совсем недолго.

Он посмотрел на меня и кивнул.

Мы остановились у кафе и взяли себе по порции пломбира. Впервые за последние пятнадцать лет мы вдвоем лакомились мороженым и беседовали по душам! Папа говорил, как он гордится нами и что ему совсем не страшно умирать. Только тяжело оставлять нашу мать одну.

Я улыбнулся — никогда мне не доводилось видеть мужчину, который любил бы женщину так сильно, как мой отец.

Папа взял с меня обещание никому не рассказывать, что он при смерти. Я понимал его и знал, что это будет одна из самых горьких тайн, какие мне когда-либо доводилось хранить.

В то время мы с женой присматривали себе новую машину. У отца был знакомый продавец автомобилей в компании Cochituate Motors в Вэйленде. Я попросил папу съездить со мной к нему и посмотреть, что я там могу купить, оставив в счет оплаты свой старый автомобиль. Разговаривая с продавцом, я заметил, что отец топчется вокруг пикапа шоколадного цвета с металлическим отливом — едва ли мне приходилось видеть более красивую машину. Этот грузовичок был укомплектован всем, чем только можно. Отец гладил машину ладонью, словно скульптор, любующийся собственной работой.

— Папа, я думаю, мне нужен пикап. Хотелось бы присмотреть что-то небольшое с разумным расходом топлива.

Когда продавец вышел из торгового зала за временными номерными знаками, я предложил отцу проехаться на шоколадном автомобиле.

— Ты не можешь себе позволить эту машину, — сказал он.

— Об этом знаем я и ты, а продавец — не знает.

Отец сел за руль, и мы выехали на двадцать седьмое шоссе, хохоча, будто двое мальчишек, провернувших удачную проделку. Мы покатались минут десять. Папа нахваливал пикап, а я тем временем разбирался с оснащением салона.

Вернувшись, мы взяли попробовать еще и маленький синий пикап Sundowner. Папа отметил, что для поездок на работу эта машина практичнее, поскольку расходует меньше бензина. Я с ним согласился, и мы оформили сделку.

Несколько дней спустя я позвонил отцу и попросил съездить вместе со мной, чтобы забрать машину. Он охотно согласился, — полагаю, ему хотелось еще раз взглянуть на «свой грузовичок», как он называл коричневого красавца.

Мы приехали к дилеру. Во дворе стоял мой маленький синий Sundowner, а рядом шоколадный пикап. Обе машины были до блеска вымыты, и у обеих на стекле красовалась табличка ПРОДАНО.

На папином лице отразилось легкое разочарование.

— Кто-то купил себе отличный грузовичок, — удрученно молвил он.

Я кивнул и сказал:

— Пап, зайди в офис к продавцу и скажи, что я подойду, как только припаркуюсь, ладно?

Проходя мимо коричневого пикапа, отец провел по корпусу машины рукой, и на его лице снова промелькнуло разочарование.

Я вывел свою новую машину под окно офиса и стал сквозь стекло смотреть на человека, который все отдал своей семье. Продавец усадил папу на стул, вручил ключи от пикапа — коричневого — и объяснил, что это мой ему подарок. Такой вот сюрприз.

Отец посмотрел в окно, мы встретились взглядами, кивнули друг другу и радостно захохотали.

Я припарковался возле своего дома и подождал, пока следом подъедет отец. Когда он вышел из своего нового пикапа, мы обнялись и расцеловались. Я признался, что очень-очень люблю его, но это должно остаться нашей маленькой тайной.

Потом мы поехали кататься. Папа сказал, что уже подружился с грузовичком, вот только что означает прикрепленная посредине рулевого колеса старая крышка из-под кока-колы со звездочкой?

Брайан Кифи

 

ДВА ПЯТАКА И ПЯТЬ ЦЕНТОВИКОВ

Когда-то, когда пломбир с сиропом и орехами стоил гораздо меньше, чем сейчас, десятилетний мальчишка вошел в гостиничное кафе и уселся за столик. Подошла официантка и поставила перед ним стакан воды.

— Сколько стоит пломбир с орехами и сиропом?

— Пятьдесят центов, — ответила официантка.

Мальчишка вытащил руку из кармана и изучил имеющиеся у него монетки.

— А порция простого пломбира?

Официантку ждали посетители за другими столиками, и неторопливый мальчик начинал действовать ей на нервы.

— Тридцать пять центов, — ответила она с раздражением.

Парень снова пересчитал монетки и резюмировал:

— Мне — мороженое за тридцать пять центов.

Девушка принесла мороженое, положила на столик счет и ушла. Мальчик доел свою порцию, заплатил в кассу и удалился. Когда официантка подошла убрать со стола, на глаза ей навернулись слезы. Возле пустой чашки из-под мороженого лежали два пятака и пять центовиков — ее чаевые.

Сборник «Избранные миниатюры и отрывки»

(Vie Best of Bits & Pieces)

 

МОРОЖЕНЩИЦА

Элеонора никак не могла понять, что случилось с бабушкой. Старушка стала все забывать: где лежит сахар, когда платить по счетам и в котором часу за ней обещали заехать, чтобы отвезти в магазин за покупками.

— Что творится с бабушкой? — спросила Элеонора. — Она всегда была такая собранная. А теперь выглядит совершенно растерянной и ничего не помнит.

— Бабушка стареет, — ответила мама, — и сейчас ей, как никогда, нужна наша любовь.

— Что значит «стареет»? — поинтересовалась Элеонора. — Неужели люди при этом начинают всё забывать? И со мной тоже такое будет?

— Нет, доченька, не все в старости теряют память. По-видимому, у нашей бабушки болезнь Альцгеймера, и потому она забывает больше, чем другие. Возможно, нам придется отдать бабушку в дом престарелых — там о ней смогут позаботиться лучше, чем дома.

— Ой, мама! Но это же ужасно! Она же будет скучать по нашему уютному домику, правда?

— Может быть. Но что делать? Там за бабушкой будут должным образом ухаживать, и она найдет себе новых друзей.

Элеонора расстроилась. Ей вовсе не нравилась эта затея.

— Я хотела бы навещать ее почаще, — сказала девочка. — Мне будет недоставать бесед с бабушкой, пусть даже она все забывает.

— Мы будем приезжать к ней на выходные, — ответила мама, — и приносить подарки.

— Например, мороженое? Бабушка любит клубничное мороженое! — обрадовалась Элеонора.

— Точно! Мороженое — то, что надо! — поддержала ее мама.

Во время первого посещения дома престарелых Элеонора едва не расплакалась.

— Мама, почему почти все эти люди сидят в креслах-каталках? — спросила девочка.

— Так нужно, — объяснила мама, — иначе они упадут... Послушай, когда увидишь бабушку, улыбнись и скажи, что она хорошо выглядит.

Бабушка сидела одна в уголке застекленного зала под названием «солнечная комната» и смотрела в окно на деревья. Элеонора обняла ее:

— Смотри, мы принесли тебе подарок — твое любимое клубничное мороженое!

Бабушка взяла стаканчик с ложечкой и принялась есть мороженое, не промолвив ни слова.

— Я уверена, ей нравится, доченька, — заверила мама.

— Но мне кажется, она нас не узнает, — растерянно произнесла Элеонора.

— Дай ей время, — ответила мама. — Это место для нее — новое. Бабушке просто нужно освоиться.

Но и в следующее посещение ничего не изменилось. Бабушка съела мороженое, улыбнулась, но ничего не сказала.

— Бабушка, ты знаешь, кто я такая? — спросила Элеонора.

— Ты — девочка, которая приносит мне мороженое, — ответила бабушка.

— Да, но я Элеонора, твоя внучка. Ты меня помнишь? — воскликнула девочка, обнимая старушку.

Бабушка едва улыбнулась.

— Помню ли я? Конечно, помню. Ты — девочка, которая приносит мне мороженое.

Тут Элеонора поняла, что бабушка больше никогда ее не вспомнит — она уже живет в другом мире, мире сумрачных воспоминаний и одиночества.

— Как же я люблю тебя, бабушка! — сказала девочка и увидела слезу, прокатившуюся по щеке старушки.

— Любовь, — произнесла старая женщина, — да, да, я помню, что такое любовь.

— Вот видишь, доченька, это все, что ей нужно... Любовь, — сказала мама.

— Не страшно, что бабушка меня не помнит, — ответила ей Элеонора. — Я все равно буду носить ей по воскресеньям мороженое и обнимать.

В конце концов, намного важнее хранить в памяти любовь, чем чьи-либо имена.

Марион Шёберляйн