Соотношение объекта и субъекта в историческом познании

В проекте новоевропейской науки, где путем разграничения познающего субъекта и познаваемого объекта по-новому решалась проблема истины и заблуждения, субъект познания фактически отделял себя от возможности смешения рационального и эмоционального, а в объекте становилось возможным дифференцировать чувственное и логическое, содержательное и формальное. Именно возможность такого смешения таила в себе опасность заблуждения, и теоретики Нового времени взялись за поиски технологии такой дифференциации, а также отдельных ее принципов. Отсюда и родились основные новоевропейские философские школы, такие как рационализм и эмпиризм, материализм и идеализм и др. Д. Вико считал, что человек познает лишь подобное себе, то есть только то, что им же и создано или порождено. Данная точка зрения в целом согласуется с позицией современных конструктивистов, да и не только конструктивистов. «История – дело тонкое. Если просто собирать сведения из разных источников, то они чаще всего противоречат друг другу. Если же отобрать только те, которые между собой согласуются, то они рассыплются, как стальные шарики, сложенные в виде пирамиды. Надо бы их склеить, сцементировать, да нечем!»

Юмористы говорят, что историки даже более могущественны, чем сам Бог, потому что ему не под силу изменить прошлое. Поиск истины субъективен.

В 1961 г. Э. Карр написал работу «Что такое история?». Э. Карр считал, что историк есть продукт своей эпохи и общества, в котором он живет, поэтому историй может быть столько, сколько самих историков. Все его книги носят вызывающе красноречивые названия: «Переосмысление истории» (1991), «О том, что такое история» (1995), «Почему история?» и др. Их ключевой тезис состоит в том, что историк вкладывает много личного в свой труд, поэтому одни и те же исторические события получают разное объяснение, а сама история превращается в «дискурсивную практику, позволяющую людям отправляться в прошлое, думая о современности, копаться там и перестраивать его в соответствии со своими потребностями».

Противопоставление «объективного» знания (оцениваемого высоко) «субъективному» (некоторым образом ущербного) основано на противопоставлении «познающего субъекта» «объективно существующему бытию». В XIX в. на нем многое строилось. Стоит только допустить, что познающее сознание в известном смысле само творит объект своего познания, хотя бы тем, что накладывает на него сетку своих понятий и описывает его с их помощью, как противопоставление «объективного» «субъективному» начисто утрачивает былой смысл.

Наиболее очищенной от субъективности, настаивающей, по выражению Ф. Коркюфа, “на сконструированной объективности социального мира”, является феноменологический конструктивизм П. Бергера и Т. Лукмана. В своей работе “Социальное конструирование реальности” ими вводятся понятия “объективная” и “субъективная” реальность, а общество предстает неким диалектическим единством, в котором социальная реальность постоянно “конструируется и реконструируется” воспринимающими субъектами. Диалектика общества как процесса включает в себя экстернализацию, объективацию и интернализацию. В процессе экстернализации субъект “проецирует свои собственные значения на реальность”, а в процессе объективации “экстернализированные продукты человеческой деятельности приобретают характер объективности”. Данное методологическое основание дает широкие возможности для мифологизации исторического научного знания и создает серьезные трудности для констатации искажений. Историческое прошлое становится полем интерпретаций, и ни одна из них не может быть признана абсолютно верной. В рамках такого методологического подхода, где историческая реальность многозначна и зависит от контекста, в котором действует субъект познания, история превращается в “искусство памяти”.

Сторонники конструктивистского подхода отвергают идею возможности для субъекта исторического познания войти в прямое соприкосновение с реальным прошлым. Историческое прошлое в этом случае теряет свое определяющее значение, подчиняется настоящему, становясь лишь прошлым настоящего. На первый план выходит историк, который своей деятельностью конструирует прошлое в текстах, создавая «эффект реальности». Верификация, как воспроизведение реальности здесь неуместна и невозможна, так как любые подобные попытки приведут к созданию множества «других» реальностей. Таким образом, действительные события прошлого уже не признаются «оригиналом», по которому могут воспроизводиться внешние события. Потеря оригинала приводит к поиску других оснований для исторического исследования.

В любом случае историк субъективен, когда ставит исследовательскую задачу и формулирует вопросы, на которые собирается отвечать, когда выбирает методы анализа, когда этот анализ проводит, когда в его результате создает свои собственные, сугубо субъективные интерпретации прошлого. Каждое добросовестное историческое исследование до определенной степени субъективно в силу мировоззренческой позиции автора, его политических предпочтений, государственной принадлежности, этнической и религиозной идентичности и прочих культурных связей и привязанностей. Историк всегда сталкивается с выбором/отбором в своем исследовании: это и отбор источников, и выбор заслуживающих рассмотрения проблем, и выстраивание в определенную иерархию факторов, влияющих на ход исследуемого процесса. Все это, безусловно, привносит субъективность (и чем менее давнее прошлое исследуется, тем больше будет этой субъективности и эмоциональной вовлеченности исследователя), но одновременно все это делает процесс исторического познания многомерным, многоаспектным. «Субъективен» и предмет исследований историка, ведь историка интересуют не только безличностные «процессы» и некие «закономерности», но не в последнюю очередь сами люди с их заблуждениями и непростыми отношениями друг с другом. И с их текстами, которые менее всего предназначались для того, чтобы сообщить потомкам «объективную истину» о собственном времени. Историки «нового времени» питают иллюзии насчет возможности искоренить-таки «субъективность» из исторического исследования, полагают, что где-то имеются недоступные пока архивы, в которых скрывается объективная историческая истина. У античников и медиевистов таких надежд по понятным причинам нет. Они привыкли работать с субъективными интерпретациями субъективных интерпретаций, чтобы, в конечном счете, предлагать собственные субъективные интерпретации прошлого не более, но и не менее. Историк субъективен, когда излагает результаты своего исследования. Ведь он вкладывает тот или иной, опять-таки субъективный смысл не только в масштабные теории, но даже в слова, которыми пользуется, в свою терминологию.

Любое знание создается в человеческом мозгу, а потому оно по определению субъективно. В XIX в. утверждалось, что получаемое в результате критики источника знание, наше знание достоверно, оно позволяет познать “объективные законы” развития общества, оно позволяет достоверно познать «объективные законы». Об этом относительно недавнем прошлом стоило вспомнить, чтобы понять, почему в глазах историков понятие «субъективного» до сих пор пользуется столь сомнительной репутацией. Разумеется, в субъективности профессионального историка нет ничего общего с произволом. Его личные предпочтения во многом определяются внешними обстоятельствами. Историк вписываются в строгие нормы, выработанные профессиональным сообществом. Но это обстогятельство не «нейтрализует» его субъективность.

Скорее всего, задача историка состоит не в том, чтобы минимизировать собственное «Я», а в том, чтобы проявить его ярче. Труды великих историков всегда субъективны, отражая яркую индивидуальность их авторов. Другое дело, что в начале XXI в. историки не только осознают эту свою субъективность, но и рефлексируют над ней, контролируют ее, а не полагают с наивной самоуверенностью XIX в., что открывают объективные истины одну за другой. В дискуссиях об историческом знании слова «объективность» и «субъективность» зачастую используются не в собственном смысле, а в переносном. Ими заменяют понятия «достоверность» и «недостоверность». Однако критерии достоверности устанавливает не Господь, а профессиональное сообщество и, следовательно, они субъективны. Если это сообщество авторитетно, то оно определяет, какие интерпретации прошлого будут считаться более убедительными, а какие – менее. Но достоверное знание о прошлом не равнозначно знанию «объективному». Заслуживает внимание мнение проф. Рюзена об особом характере исторического знания, его «интерсубъективности».

История может быть объективной при том, что конкретное историческое исследование всегда субъективно. История может быть объективной, если историк честен в своем исследовании, если он стремится к исторической правде, если он уважительно обращается с источниками, если он помнит о морально-этическом императиве. И тогда не беда, а благо наличие разных субъективных точек зрения, противоположных оценок, различных трактовок. В этом случае все это помогают осмыслить объективный исторический процесс, протекающий в разных плоскостях, складывающийся из столкновения и сплетения разных интересов, разных условий, предопределенностей и случайностей. История любого события не видится двум людям абсолютно одинаково, но при добросовестном описании этого события и в разных его интерпретациях мы увидим определенные неопровержимые факты, связанные с этим событием. Оценка любого события или процесса зависит от контекста. История фактически переписывается, заново осмысливается каждым поколением, но все эти переосмысления базируются на совокупности фактов, которые видятся историкам неопровержимыми. Именно это позволяет говорить об объективности истории при безусловной субъективности каждого конкретного исследования, любой интерпретации и реконструкции.

Шрёдингер говорил: нет системы наблюдения без наблюдателя. Это справедливо и для истории. Историк– наблюдатель, находящийся в ситуации современности, служащей для него точкой отсчёта. Историк поэтому необходимо субъективен. Говоря о субъективности историка, следует, разумеется, различать «дурную» субъективность, т.е. предвзятость, произвол, и «хорошую», которую можно обозначить как трансцендентальную субъективность. Историк, находясь в реалиях современности, не «овнешняет» предмет познания, а вводит его в свое миросозерцание, делает неотрывным от самого себя. Это отношение объекта и субъекта познания строится не на монологической, а на диалогической взаимосвязи. В связи со сказанным А.Я. Гуревич подчеркивает: «Историк ищет диалога с этим ушедшим в прошлое миром, с тем чтобы «возродить», реконструировать его. Условие успеха на этом пути – проникновение в тайну человеческого поведения, поведения человека в обществе». Уход от монолога к диалогу можно представить словами: не только текст, да и вообще любой источник, смотрит на субъекта познания, но и историк глядит на предмет прошлого. Историк начинает «допрашивать» текст, стремится найти в нем не только то, что в нем наглядно и рельефно проступает, но обнаруживает скрытое, расшифровывает его. В зависимости от включенности в субъекта познания сочетающихся культур прошлого и настоящего, воспринимаемости им мировоззренческих, нравственных и в целом социальных ценностей в исторических знаниях аккумулируются и эпистемы, органично дополняющие представления, мысли, пристрастия и т. д., восходящие к эмпирической составляющей исторического бытия. Поэтому можно сказать, что историк не только читатель, востребователь, осваиватель источниковедческой базы, но и одновременно тот, кто думает, осмысляет, наращивает знание, то есть идет от него, наращивается им, не противореча при этом получаемым фактам, но обогащая их.