2014-02-17
385
Ноября 1903. Ялта
ЧЕХОВ – О.Л.КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
Ноября 1903. Ялта
ЧЕХОВ – НЕМИРОВИЧУ
ГАЕВ. А здесь пачулями пахнет.
ЛОПАХИН. Время, говорю, идет.
ГАЕВ. Кого?
ЛОПАХИН. Да, время идет.
Когда я писал Лопахина, то думалось мне, что это Ваша роль. Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов. Эта роль центральная в пьесе, вышла бы у вас блестяще.
Октября 1903. Ялта
ЧЕХОВ – СТАНИСЛАВСКОМУ
Центральная – то есть все решает. Но произнести “читал и ничего не понял”, сказать о себе “идиот”, “со свиным рылом в калашный ряд” – это Станиславскому было невмоготу.
Когда Лопахин говорит о себе “я идиот” и т.п. – это самоуничижение паче гордости. Он слышит, как Гаев за глаза и чуть ли не в глаза говорит о нем “хам”, а оскорбиться не может. Оскорбиться – значит рассориться, хлопнуть дверью. Нет, уйти он не может, здесь слишком многое ему слишком дорого. И тогда он говорит о себе так уничижительно, ставит себя так низко, что любое оскорбление пролетает выше, свистит над головой.
* * *
ГАЕВ. Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно...
Это Лопахин пытался вступить в разговор. Дважды попытался. Не вышло. Аристократ не отвечает, не возражает по существу, он демонстративно и оскорбительно “не слышит”. А после второй попытки аристократ принюхивается и морщит нос.
Признаться, всю жизнь думал, что “пачулями пахнет” – означает “плохо пахнет”. Чем? – портянками? ржавой селедкой? – в общем, какой-то нищей, немытой прокисшей дрянью.
В прошлом декабре в подземном переходе под Арбатской площадью увидел в киоске бесчисленные дешевые богатства – очень подходящие для новогодних подарков, в том числе ароматные палочки: подожжешь – будет запах, благовонное курение, восточные ароматы. Вот корица, вот лаванда, и вдруг латинскими буквами “patchouli” – господи! Пришел домой, полез в словарь, там написано: тропическое растение, эфирное масло, сильно пахнущие духи. Что мне было 40 лет назад посмотреть.
А Лопахин-то, оказывается, надушился! Не портянками пахнет от него, а парикмахерской. В советское время сказали бы: “Шипром”. Он надушился, у него надежды, он хочет произвести хорошее впечатление, да-а-а…
Если бы он (Станиславский) взял Лопахина... Ведь если Лопахин будет бледен, то пропадут и роль и пьеса.
Он все еще надеется, интригует, просит. Потом, расставшись с надеждой, что главная роль будет сыграна верно, начинает от отчаянья заботиться о деталях.
Поэтический театр!
* * *
Пьеса идет два часа. А в жизни проходит все лето. В ожидании торгов как-то жили, ели, пили, пели, бал успели дать. А после торгов паковались – это дело долгое: книги, сервизы... За эти дни они обсудили будущее. И когда Раневская говорит о своей жизни в Париже на пятнадцать тысяч (да здравствует бабушка!), никто не удивляется и не возмущается, именно потому, что и отъезд, и деньги – все обсуждено сто раз, как все в этой семье обсуждается по сто раз.
Единственный экспромт (тоже, быть может, обсужденный и спланированный дамами) – внезапная, хоть и не первая, попытка принудить Лопахина сделать предложение. И только его отказ вызывает яркую реакцию (Варя рыдает). Все остальное – без страстей, без споров, ибо давно решено.
Они Лопахину, подарившему капитал, даже спасибо не сказали. Усадьба – все, деньги – ничто. Только Петя пробормотал комплимент нежной душе.
…На сцене в IV (последнем) акте тихо, спокойно. Даже старый Фирс, надоевший лакею, умирает без криков, без речей, тихо – будто засыпает.
Трудно понять, как может быть такой финал – без кинжалов, объятий, проклятий, без стрельбы и без свадебного марша.
Только вот публика почему-то плачет.
