Сцена четвертая. Долгое время оба молча ходят из угла в угол

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Фердинанд, Миллер.

Долгое время оба молча ходят из угла в угол.

Миллер (наконец останавливается и печально смотрит на майора). Дорогой

барон! Быть может, вам станет легче, если я вам скажу, что мне вас глубоко

жаль?

Фердинанд. Довольно об этом, Миллер! (Снова прохаживается.) Миллер! Я

не могу вспомнить, как я попал к вам в дом, по какому случаю?

Миллер. По какому случаю, господин майор? Вы же хотели учиться играть

на флейте. Разве вы забыли?

Фердинанд (живо). Я увидел вашу дочь!

Молчание.

Вы не сдержали своего слова, мой друг! Вы обещали мне, что наши уроки будут

происходить в уединении и спокойствии. Вы обманули меня - вы продавали мне

скорпионов. (Видя, что Миллер взволнован.) Полно, старик, не печалься!

(Растроганный, обнимает его.) Ты не виноват ни в чем!

Миллер (утирая слезы). Господь видит!

Фердинанд (мрачно задумавшись, снова начинает ходить по комнате).

Непонятно, до странности непонятно с нами играет бог! На тонких, незаметных

нитях часто висят непомерные тяжести. О, если бы человек знал, что, вкусив

от этого плода, он вкусит смерть! Да, если б он знал!.. (Быстро ходит взад и

вперед, затем, в сильном волнении, берет Миллера за руку.) Старик! Мне

слишком дорого стоили те два-три урока на флейте, которые ты мне дал!..

Впрочем, и ты ничего не выигрываешь... Ты тоже теряешь... теряешь, быть

может, все. (Удрученный, отходит от него.) Не в добрый час вздумалось мне

учиться играть на флейте!

Миллер (стараясь не показать своего волнения). Что-то долго нет

лимонада. Пойду посмотрю... Вы уж меня извините...

Фердинанд. Спешить некуда, дорогой Миллер. (Про себя.) Особенно отцу...

Побудьте со мной!.. О чем бишь я хотел вас спросить?.. Да! Луиза - ваша

единственная дочь? Кроме нее, у вас нет детей?

Миллер (с нежностью). Кроме нее, у меня никого нет, барон... Да мне

больше никого и не надо. Такой девушки, как она, вполне достаточно, чтобы

завладеть всем моим родительским сердцем. Сколько было во мне любви, я всю

ее потратил на дочь.

Фердинанд (потрясен до глубины души). О!.. Будьте любезны, добрейший

Миллер, узнайте насчет лимонада.

Миллер уходит.

Фердинанд один.

Фердинанд. Единственное дитя!.. Сознаешь ли ты это, убийца?

Единственное! Слышишь, убийца? Единственное! У этого человека на всем божьем

свете только и есть что его инструмент и его единственное... И ты хочешь его

отнять? Отнять у нищего последний грош? Сломать костыли и швырнуть их калеке

под ноги? Как же так? Неужели у меня хватит на это духу? Вот он спешит

домой, с нетерпением ожидая, когда же наконец увидит он свою ненаглядную

дочь, вот он входит, а она лежит - увядший, мертвый, по злому умыслу

растоптанный цветок, последняя, единственная его надежда, никогда не

изменявшая ему... И вот он все стоит над ней, все стоит, и ему не хватает

воздуха, и его отсутствующий взор напрасно обнимает вдруг опустевшую для

него вечность, ищет бога и уже не может обрести его, и, еще более

опустошенный, возвращается вспять... Боже! Боже! Ведь и у моего отца

единственный сын... Единственный сын, но все же не единственное его

сокровище...

Молчание.

Впрочем, что же это я? Кого теряет старик? Может ли девушка, для которой

священное чувство любви всего лишь игрушка, составить счастье отца?.. Не

может! Нет, не может! Я хорошо сделаю, что раздавлю гадину, пока она и

родного отца еще не успела ужалить.