ГЕНИАЛЬНЫЕ
Высокоодаренные вследствие своей малочисленности малопригодны для статистических исследований, но зато богаче резко выраженными типичными личностями. В этой — главе дело идет не о том, чтобы доказать принципиально новое, а о том, чтобы проверить выводы, полученные на большом материале, на немногих великих людях и установить у них более тонкие черты.
На основании нескольких исторических примеров можно выделить среди циклотимиков следующие типы вождей:
1. Храбрые борцы, народные герои.
2. Живые организаторы крупного масштаба.
3. Примиряющие политики.
Последние ближе примыкают к средним состояниям, между тем как первые две группы обязаны своей силой гипоманиакаль-ным компонентам.
Блестящим примером гениального вождя, который сочетает в себе эти обе стороны циклотимического характера, является Мирабо, разумный руководитель первого периода французской революции. В соматическом отношении — это фигура с округленными формами и короткими членами, полная темперамента и мягкости — словом, типичный пикник (рис. 11).
|
|
Он обладал тенденциями храброго борца и осторожностью, способностями примиряющего политика: пламенный дух, полный ораторского таланта и пылающей чувственности, полный остроумия и сознания собственного достоинства, но при этом всегда справедлив и примирителен, весельчак, кутила, игрок, постоянный должник, но добродушный, как дитя, человек, который любил пожить и давал другим жить, друг человека, совавший каждому нищему деньги в руки, беспечный, доступный, всюду пользовавшийся популярностью и кичившийся ею; мастер популярно выражаться, умевший руководить при самых горячих прениях, пропитанный тонким юмором и умевший в самый сухой официальный документ вставить умное замечание и прекрасный оборот. Лишенный скрупулезности и не отличавшийся очень высокой моралью, но великодушный, со здравым смыслом и свободный от фанатизма и доктрины...
Совершенно иного склада герои шизотимических темпераментов. Их успехи главным образом обусловлены следующими чертами шизотимической характерологии: настойчивостью и систематической последовательностью, их непритязательностью, спартанской строгостью, стоической выносливостью, холодностью в отношении к судьбам отдельных личностей, с одной стороны, и утонченным этическим чувством и неподкупной справедливостью — с другой, а в особенности своим тонким чутьем к стонам слабых и раненых, гиперэстетическим состраданием, отвращением и пафосом по отношению к народным страданиям, по отношению к дурному обращению с угнетенными классами и склонностью к идеализму вообще. Обратной стороной этих преимуществ является известная склонность к доктринерству, односторонне узкому и фанатичному, недостаток доброжелательности, приятного, естественного человеколюбия, понимания конкретной ситуации и особенностей отдельных личностей.
|
|
Их можно подразделить на следующие группы:
1. Чистые идеалисты и моралисты.
2. Деспоты и фанатики.
3. Люди холодного расчета...
Прежде всего несколько слов о последней группе как менее важной. Такие черты можно видеть в дипломатических способностях князя Меттерниха, человека с резко выраженными шизотимически-ми формами липа. В шиллеровском описании полководца Валлен-штейна ясно выступает эта осторожность, скрупулезная холодность, расчетливость в умении властвовать над людьми и ситуациями, в парадоксальном, но биологически-естественном сочетании с мистически-метафизическими наклонностями шизотимика.
Этому холодному, гибкому и отчасти аморальному типу противостоят патетическая страстность и строгая последовательность чистых моралистов и идеалистов. Именами Канта, Шиллера и Руссо можно характеризовать эту группу.
Особенность этих натур заключается в том, что они, не принимая участия в практической жизни, за исключением Шиллера, и неспособные к этому, все-таки благодаря простому высказыванию своих мыслей творили великие дела, которые по своей силе и длительности значительно превосходят исторические деяния упомянутых практических людей расчета. Непостоянный, робкий гиперэстетик Руссо, нелюдимый отшельник с сенситивным бредом преследования в своем внутреннем Я, из своего убежища взволновал душу французского народа и дал непосредственные^ стимулы для Великой революции: «Природа», «Право человека», «Государственный договор». Он создал такие девизы, исполнения которых только и ждала жаждущая деятельности современность. Железный, «категорический императив» Канта и идеализм Канта и Шиллера вообще стоят в близкой, хотя и не прямой связи с великими освободительными войнами и налагают даже отпечаток на известный период истории Пруссии.
Действие этих и многих других незначительных шизотими-ков на современников обусловливается резкой альтернативностью их чувствований и логических формулировок. Это не люди, которые всюду видят большую или меньшую степень хорошего или плохого, которые всюду находят реальные возможности и выходы. Они не видят возможности, но только грубую невозможность. Они не видят путей, а знают только один путь. Либо одно, либо другое. Здесь — в рай, там — в ад. Горячая ненависть смешивается с трогательной благожелательностью. Яркие карикатуры шиллеровских юношеских драм, утопический идеализм Руссо, категорический императив: «Ты можешь, так как ты должен» — так вырисовывается у них одна линия, которая кажется прямой и простой, так отчеканивают они горячие и холодные крылатые слова, сильные лозунги, которые до мозга костей пронизывают полусгнившую, трусливую современность. Они — герои великих переворотов, которым не нужно реалистов, когда невозможное становится единственной возможностью.
|
|
Аутистическое мышление не становится здесь реальностью, так как это невозможно, но делается сильно действующим ферментом при превращении одной исторической реальности в другую. При известных исторически-заостренных ситуациях эти ферментные действия аутистических лозунгов, даже у фанатиков и утопистов среднего типа, влияют сильнее, чем реально-политические эксперименты и соображения. Это ферментное действие аутистической мысли, односторонней, резко заостренной антитетической идеи мы наблюдаем даже в этическом учении великого мыслителя Канта, которое возникло в тиши кабинета без всякого пафоса, без всякого желания действовать на массы. Уже часто такой невинный девиз из тихого кабинета ученого встречал звучный резонанс в пафосе повседневных боев и даже воспламенял насыщенную атмосферу той или иной эпохи, что приводило в ужас самого виновника.
|
|
Все элементы высоконапряженного нравственного идеализма мы находим в фигурах группы фанатиков и деспотов: Савонаролы, Кальвина, Робеспьера5, т. е. резко альтернативную этическую установку, аутистическую одержимость идеями современников, беспощадную ненависть к реальному миру, к прекрасному, к удовольствиям, ко всему тому, что улыбается, цветет и бьет ключом. Ничего не остается, кроме чистой, голой этической религиозной схемы. Человечество, сделавшееся добродетельным благодаря страху, окруженное кругом решеткой и колючей проволокой. Если показывается кто-нибудь, который нарушает категорический императив, касается его или игнорирует,— тот лишается головы. И над всем этим Робеспьер. Кровопийца? Нет — ученик Руссо и сын нежной матери, робкий, нежный мечтатель, бледная добродетельная фигура, выдающийся учитель жизни, не понимающий ужасов. Он углублен в чтение Contrat sociale, своей любимой книги, идеи которой он претворяет в действительность с педантичной тщательностью. Он не чувствует, что он творит, и продолжает посылать на гильотину с неподкупной справедливостью. Он ничего не чувствует, кроме добродетели и идеала. Он не чувствует, что это причиняет страдание. При этом он пишет стихи, как Гельдерлин, и проливает слезы умиления, когда говорит. Простой, приличный, скромный, мягкий, нежный семьянин, который больше всего боится оваций и дам.
В истории имеется мало личностей, которые представляют собой такую классическую чистую культуру шизотимических качеств в их странных контрастах, как это мы видим у Робеспьера: резкая эмоциональная холодность наряду с эксцентричностью, героическим пафосом, фанатической настойчивостью и внезапным отказом от решений, скрытая замкнутость при верности своим принципам. Что-то угрюмое, недоверчивое, напыщенное, педантичное, робкое. Добродетельный убийца, варвар из гуманности, «фанатик холодной, но безумной рефлексии».
Странный идеалист Мирабо, его циклотимический антипод, говорит о нем, покачивая головой: «Этот человек верит во все, что он говорит».
Эту шизотимическую триаду: идеализм, фанатизм, деспотизм — мы находим у более крупной и глубокой личности — Кальвина. Робеспьер действует как его карикатурный двойник в другом столетии. Идеалистически-теократическое революционное владычество Савонаролы во Флоренции, Кальвина в Женеве и Робеспьера в Париже имеет много любопытных исторических аналогий.
Из-под рясы Савонаролы выглядывает угрожающий угловой профиль. Шизотимическое творчество незначительных людей быстро преходяще, между тем религиозное учение Кальвина, как каменный монумент великого шизотемического ума, лишь постепенно проникло в умы людей и держалось столетия: со строгой организацией в построении, холодное, систематическое, полное нравоучений и фанатической силы убеждения, нетерпимое — чистая мысль и чистое слово — без образа, без смеха, без души, без юмора, без примирения. Заклятый враг всех диатетических аффектов.
Менее известно то, что Кальвин из теологических мотивов в течение четырех лет казнил 50 человек и еще более сослал.
«Неукротимый характер», «гранит», говорит Каролина о Шеллинге.
Благородство, широкий размах мысли, стойкость при неприятных ситуациях, твердость, чистота и цельность личности, героизм — вот жизненная форма великих шизотимиков. Таковым был Шиллер. Все половинчатое и надломленное он отбрасывает от себя беспощадно. Пусть гибнут граждане, пусть гибнет Шлегель, пусть гибнет все, что не живет и не может умереть. Остается только: идеал и воля. «Как скала,— говорит несколько охлажденный его посещением Жан Поль,— тверд, как скала, полон драгоценных камней, полон сил — но без любви». Гёте7 даже в старости, когда думает о своем друге, говорит с торжественным подчеркиванием: «Он был как Христос, и таким нужно быть».