Таксономия

Итак, выбор "фрагмента действительности", о котором должна идти речь в сообщении, прежде всего определяется совместным интересом к данному фрагменту говорящего и слушателей. Если феномена совместного интереса не обнаруживается, вступают в силу правила преобразования индивидуального интереса говорящего в интерес общественный. Рассмотренный нами пример с месса ди воче есть пример, когда все необходимые сведения о соответствующем "фрагменте действительности" находятся в руках говорящего.

Однако, разумеется, столь идеальной ситуация бывает далеко не всегда. Ибо, хотим мы этого или не хотим, осуществить инвенционально корректную градацию можно лишь в том случае, если индивидуальный интерес говорящего подкреплен хорошей его подготовкой в соответствующей области знаний.

К сожалению, сведения, которыми мы располагаем даже по поводу самых обычных окружающих нас предметов, часто вовсе не достаточны, чтобы судить об этих предметах. Причина в том, что со времен античности говорящие заметно утратили способности к таксономии (греч. taxis - построение, порядок и nomos - закон) - учению о принципах и правилах классификации объектов. Сегодня таксономия со всей очевидностью принадлежит науке, но не принадлежит говорящим.

Кардинальным понятием таксономии являлась классификация (иногда само слово "таксономия" метонимически[22] определяется как "классификация"), Если брать слово "таксономия" в современном его понимании, то таксономия определяется как классификация, которая отражает иерархию (взаимосвязь и взаимозависимость) объектов. Договоримся различать таксономию (учение о классификации), с одной стороны, и саму классификацию - с другой.

Кстати, и слово "классификация" неоднозначно: оно означает и процесс классифицирования, и результат этого процесса - конкретную классификацию. Вместо слова "классификация" во втором его смысле (конкретная классификация, перечень, каталог) мы в дальнейшем иногда будем употреблять словосочетание "таксономичесая схема".

Что касается составления классификаций, или таксономических схем, то человечество отнюдь не изначально было сильно в этой процедуре. Требуется достаточно высокая степень изученности реальной действительности, чтобы действительность эту представить систематически, то есть как единство классов, подклассов, групп и т. д. (не случайно теория видов Дарвина или система химических элементов Менделеева суть завоевания уже позднего времени).

Время сохранило для нас первые попытки древних классификаций (весьма и весьма беспомощных!), предпринимавшихся в "дориторическую" эпоху.[23]

В одной из новелл Х.-Л. Борхеса ("Аналитический язык Джона Уилкинса"), где как раз и обсуждаются проблемы классификаций разных времен, можно найти ссылку на одну из древнекитайских таксономии, которая сравнивается с таксономией героя новеллы, ч.№ "двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием "Небесная империя благодетельных знаний".

На ее древних страницах написано, что животные делятся на:

а) принадлежащих Императору,

б) набальзамированных,

в) прирученных,

г) сосунков,

д) сирен,

е) сказочных,

ж) отдельных собак,

з) включенных в эту классификацию,

и) бегающих как сумасшедшие,

к) бесчисленных,

л) нарисованных тончайшей кистью на верблюжьей шерсти,

м) прочих,

н) разбивших цветочную вазу,

о) похожих издали на мух.

Эта забавная древнекитайская классификация (о том, до какой степени она виртуальна и виртуальна ли вообще, известно только самому Х.Л. Борхесу) нарушает практически все возможные принципы и правила таксономии и служит замечательным негативным примером прежних "представлений о мире" в Поднебесной Империи. Однако, если и дальше верить Х.Л. Борхесу, представления о мире и впоследствии не стали более "упорядоченными":

"В Брюссельском библиографическом институте также царит хаос; мир там разделен на 1000 отделов, из которых:

262-й содержит сведения, относящиеся к папе,

282-й - относящиеся к Римской католической церкви,

263-й - к празднику Тела Господня,

268-й - к воскресным школам,

298-й - к мормонству,

294-й - к брахманизму, буддизму, синтоизму и даосизму.

Не чураются там и смешанных отделов, например, 179-Й: "Жестокое обращение с животными. Защита животных. Дуэль и самоубийство с точки зрения морали. Пороки и различные недостатки. Добродетели и различные достоинства".

Эти блистательные "примеры" показывают нам, до какой степени загадочными могут быть представления об упорядочивающих мир принципах. Кстати, можно вспомнить и кортасаровских героев, наслаждающихся найденным ими манускриптом, в котором мир дифференцирован на "отделы" по признаку цвета: красное, черное, белое... (с чрезвычайно причудливыми рубриками типа "черные минералы" и "животные с черной шерстью"). Для всего же, чему не нашлось цветового определения, используется слово "пампское" (разумеется, с предъявлением "пампских минералов" и "животных с пампскоЙ шерстью").

Однако если читатель полагает, что подобного рода классификации ушли в область далекого прошлого, то это большое заблуждение. Вот лишь один пример современной классификации: фрагмент оглавления, заимствованный из новейшей книги о культуре речи. Не нужно доказывать, что оглавление как жанр и есть классификация, которая должна отразить перечень вопросов, затронутых в главах, параграфах и т. д.

Пример выгладит так:

§ 4. Поведение полемистов
- Не оспаривай глупца
- Есть ли свидетели спора
- Индивидуальные особенности участников спора
Ирония Сократа
Национальные и культурные традиции

Остается только гадать, что могло бы объединить перечень этих вопросов в нашем сознании, не будь авторами предусмотрительно указано название параграфа: к названию этому, по крайней мере, такие вопросы, как "Есть ли свидетели спора", "Индивидуальные особенности участников спора" и "Ирония Сократа", явного отношения не имеют. Что касается последнего вопроса, то и его формулировка могла бы - на таком фоне - звучать иначе.

Короче говоря, прогресс современников в области таксономии не так очевиден, как того хотелось бы. Из личного опыта каждому из нас известно, что классифицировать и даже просто упорядочить, что бы то ни было, есть задача не из легких. Прежде всего, потому, что классификации предполагают действительно четкие представления о том, какова структура признаков интересующего нас объекта (основные признаки, второстепенные признаки, случайные признаки и т. д.), с одной стороны, в какие более крупные классы данный объект включается и какие подклассы он включает в себя, с другой стороны.

Иными словами, таксономия требует установления рангов - они так и называются "таксономические ранги" и фактически представляют собой процедуру правильной градации, то есть последовательное включение класса в класс.

Каждый класс есть таксой, то есть элемент таксономии, для которого характерна своя степень обобщенности. Таксоны выделяются, таким образом, на основании единого принципа классификации (такого единого принципа классификации не просматривается, например, в приведенном выше. фрагменте из древнекитайской энциклопедии: в этом фрагменте множество самых разнообразных оснований для множества самых разнообразных классификаций).

Вот почему идеальная таксономическая схема (классификация)" это одномерная схема, то есть схема, строящаяся вокруг одного классификационного критерия. Существуют, впрочем, и многомерные таксономические схемы, учитывающие сразу группу признаков при классификации объектов. Такие схемы приближаются к топосам (о топосах см. следующий параграф).

В науке различаются так называемые естественные и искусственные таксономические схемы. Различие между, ними заложено уже в их определениях: всякая естественная таксономическая схема включает в себя собственные признаки классифицируемых объектов, всякая искусственная - предполагает вводимый извне принцип классификации.

Например, "естественно" классифицировать человека по линии живых организмов (как, по утверждению многих, высшую ступень их развития) и "противоестественно", искусственно - по линии социальной значимости (начальник - подчиненный и проч.): во втором случае принцип классификации вводится извне, то есть не заложен в человеке изначально. Иными словами, высшими живыми организмами рождаются, в то время как начальниками становятся (или не становятся!).

Интересно, что классификации, базирующиеся на естественных признаках, представляют собой, как правило, единственно возможную группировку объектов, то есть кошка, например, встроенная в естественную классификацию животных, никогда не попадет в группу пресмыкающихся.

Казалось бы, строить классификации на базе естественных признаков (часто лежащих на поверхности, видимых или, во всяком случае, очевидных!) просто удовольствие - в отличие, например, от искусственных таксономических схем, предполагающих предварительные раздумья о том, по какому бы признаку классифицировать разные виды домашних тапочек. Однако на практике развернуть даже естественную таксономическую схему нам чаще всего удается лишь с большим трудом.

Дело в том, что соответствующими навыками мы не располагаем, причем даже в тех случаях, когда мы знаем (или нам кажется, что мы знаем) то, о чем идет речь. Стоит только представить себе, много ли, например, действительно существенных признаков знакомых нам "предметов" в каждом конкретном случае мы способны назвать, как становится очевидным: требуя точности во всем, что касается таксономии (фактически - досконального знания предмета "вдоль и поперек"!), инвенция отнюдь не преувеличивает ее роли.

Многолетняя работа в студенческой аудитории давала мне возможность постоянно проводить эксперименты в этой области. Например, я предлагал аудитории назвать существенные признаки того или иного "предмета" (в широком смысле) и довольно часто получал весьма забавные ответы.

Вопрос:

Каковы главные признаки кошки?

Синтезированный ответ (составленный из многих единичных);

Кошка - домашнее (бывают дикие) животное с шерстью (цвет может быть разный), с хвостом, на четырех мягких лапках, которое мяукает, мурлычет, привыкает к дому, а не к людям, видит ночью, любит молоко, боится воды.

Примечательно, что из действительно существенных признаков назван в этом синтезированном ответе лишь один - "животное". Остальные признаки несущественны, то есть не характеризуют кошку как "предмет". Энциклопедические словари, например (а именно словари призваны дать исчерпывающую характеристику предмета, базирующуюся на существенных его признаках), характеризуют кошку как хищное (1) млекопитающее (2) животное (3) семейства кошачьих (4), этим часто и ограничиваясь, то есть называя в целом четыре действительно существенных признака. Иногда к этим признакам добавляются такие, как: с круглой головой (5), гибким телом (6) и когтями, выпускаемыми при ходьбе (7).

В данном случае перед нами вариант "таксономии кошки", то есть, фактически, "место" кошки в "предметном мире". Однако каким образом в принципе научиться выявлять место того или иного предмета в предметном мире и определять действительно присущие ему признаки?

Таксономический способ познания как раз и предполагал ответ на эти вопросы. Он был одним из рекомендованных способов осуществления процесса инвенции и гарантировал, что говорящему удастся понять, в составе каких '"предметов" искать интересующий его '"предмет". Базировался этот способ познания на серии тех же самых "ступеней градации", с которыми мы уже поэкспериментировали, разбираясь с месса да воче.

Понятно, что для того, чтобы выбрать ступень, которую легко перенести на актуальную речевую ситуацию, в распоряжений говорящего должна быть таксономическая схема, показывающая место предмета в составе других предметов, а также демонстрирующая структуру предмета как набор существенных и второстепенных признаков. Таксономическая схема может выглядеть, например, так:

При всей своей внешней сложности '"прочитывается" эта таксономическая схема довольно просто, если, например, представить средний ряд в следующем виде:

Перед нами так называемая экстенсиональная (лат. extensio - расширение), или родовидовая характеристика [24] "предмета" по имени Мария" Антуанетта. Понятно при этом, что Мария-Антуанетта последовательно включается во все стоящие над ней классы:

в породу (будучи сиамской),

в род (будучи кошкой)

и в высший род (будучи животным).

Однако понятно также, что сама по себе Мария-Антуанетта не включает в себя всех признаков стоящих над ней классов, то есть:

(порода) будучи сиамской, не является одновременно и сибирской, (род) будучи кошкой, не является одновременно и курицей, (высший род) будучи животным, не является одновременно и незабудкой.

Итак, Мария-Антуанетта вполне может быть охарактеризована как "часть мирозданья" по отношению к другим ""частям мирозданья", посредством "вписывания" ее (как простого элемента) в сложное целое, то есть экстенсионально. Однако та же Мария-Ангуанетта может быть охарактеризована и интенсионально (лат. intensio - усиление), то есть как сложное целое. В этом отношении Мария-Антуанетта обладает:

индивидуальными признаками (например, капризна!), видовыми признаками сиамской породы (например, гладкошерстна!), родовыми признаками кошки (например, круглоголова!) и признаками высшего рода животных (например, питается готовыми органическими соединениями, а не "синтезирует питательные вещества из неорганических соединений"!).

Заметим, что как "класс" Мария-Антуанетта обладает максимальным количеством признаков, хотя другие классы всеми признаками Марии-Антуанетгы не обладают. Например, отнюдь не все животные является кошками, сиамскими кошками, капризными сиамскими кошками.

Из всего этого следует замечательная таксономическая закономерность, не зная которой, успешно осуществить процесс инвенции невозможно. Закономерность эта состоит в следующем: чем шире берется предмет, тем уже его содержание и тем труднее сделать его предметом общественного интереса. Поэтому, если о Марии-Антуанетте как индивидууме можно рассказать много забавного, то о Марии-Антуанетте как о представителе породы сиамских кошек - чуть меньше, как о представителе кошек - еще меньше, а как о животном - уже почти ничего.

Вот почему, последовательно осуществляя в своем сознании градацию по поводу того или иного предмета в поисках той ступени, на которой предмет попадает в сознание слушателей, мы всегда должны помнить о том, что "попасть в сознание слушателей" отнюдь не означает "попасть в поле общественного интереса".

Собеседникам неинтересны разговоры на общие темы, им интересны "частности". Однако опять же не всякие '"частности": легко представить себе, что мне едва ли удастся найти множество заинтересованных участвовать в разговоре на тему "Как капризна моя Мария-Антуанетта!".

Стало быть, инвенция не рекомендует предлагать слушателям, с одной стороны, чрезмерно узких понятий (Мария-Антуанетта, многозабойное бурение, месса ди воче), с другой - понятий слишком широких (все кошки животные). Первый случай как бы предполагал модель: "извините, ничего не понятно", второй - модель: "спасибо, все и так понятно". Непродуктивность обеих вполне очевидна.

Стало быть, нужно держаться "золотой середины"? Увы, вопрос, при внимательном рассмотрении, так просто все же не решается. Попытаемся сопоставить понятия, касающиеся, например, месса ди воче.

Понятие "месса ди воче" предельно конкретное предельно узкое обладающее максимумом признаков

<=>

Понятие "возможности человека" предельно абстрактное предельно широкое обладающее минимумом признаков

Каким же образом получается, что путь от понятия "возможности человека" к общественному интересу прямой, а от понятия "месса ди воче" обходной?

Ответ, который давала инвенция, звучал так.

Понятие месса ди воче лежит за пределами обыденного тезауруса (словаря) носителя языка, понятие возможности человека - в пределах обыденного тезауруса носителя языка. Любые операции, которые производятся с Понятиями в расчете на слушателя, должны происходить в пределах его тезауруса. Значит, какими бы конкретными (узкими, интересными) ни были понятия, находящиеся за пределами тезауруса слушателя, доступ к ним для говорящего закрыт, то есть пользоваться ими ему не следует.

Исходить ему придется только и исключительно из объема тезауруса слушателя, пытаясь найти какие-либо нужные для себя опоры в составе этого тезауруса. Даже прямая задача пополнения тезауруса слушателя новым понятием решается таким же образом, то есть не Сбрасыванием" понятия извне, но поиском коррелятов в составе того же тезауруса, которые могли бы сделать соответствующий "запрос". Если ситуация такова, что

1) общее понятие возможности человека, уже находящееся в составе тезауруса слушателей, является для них слишком абстрактным, чтобы вызвать их живой интерес;

2) осуществить процесс конкретизации этого общего понятия можно лишь в направлении месса ди воче (посредством повторной градации, только в обратную сторону) - акция, с точки зрения инвенции, бесперспективная;

то следует найти способ конкретизировать общее понятие возможности человека как-то иначе.

При этом понятно, что такое широкое понятие можно начинать конкретизировать практически в любом направлении, ибо возможности человека многочисленны и многообразны. Так, допустимо предложить конкретизацию в направлении "способность человека к телекинезу" или "способность человека обходиться без пищи и воды", "способность человека к труду"... Однако все эти направления конкретизации нам практически не нужны: они только уводят нас в сторону от месса ди воче, путь к которой через "способность человека к телекинезу" будет проделать еще сложнее!

В подобных обстоятельствах инвенция предлагает осуществление совершенно специального типа конкретизации общего понятия. Это так называемая апелляция к личным качествам аудитории. Сегодня мы назвали бы такой тип конкретизации/интимизации, то есть приближением предмета/понятия к слушателям. Иными словами, инвенция предлагает работать с тем же общим понятием возможности человека, но только применительно к присутствующим «=> ваши возможности.[25]

После того как техника эта объяснена, предложим несколько моделей того, каким образом инвенция предлагает преобразовывать предмет личного интереса в предмет интереса общественного посредством таксономических процедур.[26]

частное понятие è	ç общее понятие	путь
1. Регулус в созвездии Льва	звезды (ç небесные тела) ç	гороскоп "Если кто-то из вас родился с желанием господствовать..."
2. Аффрикаты	(согласные звуки ç) язык ç	местный диалект "Если кто-то из вас произносит "доць" вместо "дочь" и "ноць" вместо "ночь.."
Уравнения Максвелла	(электромагнитное поле ç) электричество ç	магнитные бури "Если кто-то из вас просыпается со страшной головной болью или болью в сердце..."

Очевидно, что в каждом конкретном случае процедура интимизации предмета/понятия фактически представляет собой то, что условно можно было бы назвать '"учетом 'местных' особенностей" (то есть, как уже говорилось выше, учетом параметров конкретной речевой ситуации). Очевидно, что обе "стороны" работы с понятием (построение таксонов и интимизация результата градации представляют собой взаимообусловленные процедуры, ни одной из которых нельзя "ограничиваться").

Однако очевидно также, что собственно "риторическое мастерство" (если, даже против воли автора пособия, вообще вводить такое понятие!) проявляется прежде всего, в умении осуществить интимизацию: таксономия больше напоминает собственно логическую процедуру (как часть логики она и рассматривается сегодня).[27]

Последний таксономический пример, который, может быть, в этой связи имеет смысл привести, - это пример из школьной практики автора, связанный с тем, каким образом ему пришлось приобщиться в школе к теореме Пифагора. Учитель математики изобразил на доске фрагмент карты города, на которой были представлены "дом" и "кинотеатр". "Официальный" путь от дома к кинотеатру должен был пролегать по двум улицам, находившимся под прямым углом друг к другу, "неофициальный" - через пустырь, напрямую, не делая "угла".

- Какой из путей вы предпочли бы, если бы опаздывали в кино? - спросил учитель математики: •

- Конечно, через пустырь! - ответил класс. - Так гораздо короче!

- А почему короче?

Ответа на вопрос не последовало, и учитель ответил сам: "Потому, что существует в мире теорема Пифагора".

Автор до сих пор вспоминает этот эпизод, как случай одной из самых блистательных процедур интимизации, свидетелем которого ему довелось быть.

Применительно же к таксономии осталось сделать лишь последнюю оговорку. Таксономические схемы, представляющие собой результаты последовательно выполненной процедуры градации (движение от частного к общему или наоборот), отнюдь не призваны обременять собой сообщение. То есть инвенция не требует от говорящего эксплицитного представления таксономической схемы в речи. Таксономическая схема нужна, скорее, как этап подготовки к сообщению, как этап упорядочивания говорящим его сведений о соответствующем "фрагменте действительности",

Потому-то таксономические схемы и служат ориентирами, своего рода путеводными звездами, расположение которых следует учитывать, но которых при этом вовсе ни к чему достигать. Иными словами, рассказывающий о кошке отнюдь не должен монотонно перечислять всех признаков - ни один из них впрямую может и не прозвучать в речи. Однако знать о наличии этих признаков (и в случае необходимости озвучить их) ему вменяется в обязанность, разумеется, в том случае, если "фрагментом действительности", выбранным им для предъявления в сообщении, становилась "кошка".

И подобно тому, как хороший художник, даже если он адепт крайнего авангардизма, узнается по "школе" (то есть по возможности/выполнить классический рисунок), хороший оратор узнается по незримо присутствующей в его речи таксономически корректной схеме, скажем, по ее очертаниям, свидетельствовавшим о том, что с ''устройством мироздания" в сознании говорящего все в порядке.

Иными словами, инвенция - в качестве раздела риторики - всерьез озабочена тем, чтобы говорящий строил сообщение с учетом законов таксономии. Только таким образом и может гарантироваться "предметная чистота" высказываний.

Топика

Требования к сообщению по части таксономии, предъявляемые инвенцией, отнюдь не были чрезмерными. Однако легко почувствовать, что удовлетворить эти требования не в каждом случае возможно: в конце концов мы делаем сообщения не только по поводу предметов нашего индивидуального интереса (даже если предположить, что по поводу этих предметов у нас не возникнет таксономических сложностей), но и по поводу предметов, "навязываемых" нам извне.

Риторике были хорошо известны случаи "заказных" речей, или сообщений на заданную тему. К сожалению, уже в те времена говорящие не могли позволить себе ограничиться лишь тем кругом сообщений, которые реферируют к предметам их индивидуального интереса: от них требовались (и чуть ли не в основном) сообщения на общественно интересные темы.

Естественно, что в такой ситуации говорящий далеко не всегда мог рассчитывать на то, что он в состоянии "легко справиться" с любой из заказываемых ему общественно интересных тем. Навыки обращения с разнохарактерным материалом, конечно, постепенно вырабатывались, однако без помощи "внешних подпор" в ряде случаев было довольно трудно обойтись.

Функции таких внешних подпор и выполняли топосы.

Топос (греч. topos - место, ср.: топография). Родовое понятие - топика, совокупность топосов (1) или наука о топосах (2).

Впрочем, понять, что такое "топос", руководствуясь исключительно исходным значением этого слова, довольно трудно. Ситуацию проясняет обращение к латинскому эквиваленту греческого слова. Римляне называли топосы "loci", или "loci communes" - общие места.

В таком виде топосы оказываются чуть менее загадочным явлением, особенно если вспомнить, что в русскоязычном словоупотреблении существует понятие общего места. Так, давая невысокую оценку сообщению коллеги, я могу позволить себе замечание в том духе, что я, допустим, не узнал из этого сообщения ничего нового, поскольку речь говорящего целиком состояла из "общих мест". В этом случае я характеризую прозвучавшее сообщение, как сообщение, содержащее в себе только то, что известно всем (или только то, о чем "все говорят").

Именно наблюдения за тем, что "все говорят", привело в современности к одному из наиболее распространенных методов обучения иностранному языку. Метод этот называется "ситуативным" и пользуется таким многим известным понятием, как топик. Топиками называются стандартные типы речевых ситуаций, в которых наиболее вероятно попадает говорящий и в которых от него требуется не знание языка вообще, но знание конкретных языковых оборота используемых при речевом контакте данного типа.

В результате, даже не зная иностранного языка, ловкие "говорители" производят впечатление знающих язык, заучив наизусть сотню-другую клише и смело повторяя их в пригодных для них ситуациях (всем нам хорошо знакомы названия наиболее типичных топиков: "На почте", "На таможне", "В аптеке", "В отделе готового платья", "У парикмахера" и т. д.). Впрочем, аборигенов это чаще всего даже умиляет.

На примере этих современных "топосов" хорошо видно, в чем преимущество топосов как таковых: они не требуют глубоких знаний. То же, чего они требуют, - это известная маневренность говорящего, то есть умение, опознав тип речевой ситуации, быстро приспособить схему к условиям речевого контакта.

В античности наблюдения за тем, о чем (или что) "все говорят", также закончилось созданием большого количества похожих схем, наиболее употребительных в речи. Схемы эти, подобно сегодняшним топикам, рассматривались как многократно опробованные, а стало быть, удобные и легче всего приводящие к желаемому результату. Отсюда следует, что вопрос "оригинальности" не всегда был первоочередным вопросом в классической риторике.

Современные представления о том, что "оригинально" значит "хорошо", представления, которые, в общем-то, кажутся нам вполне обоснованными! - находятся, таким образом, в некотором конфликте с установками риторики' (в частности, инвенции). Между прочим, в наши дни наука (прежде всего теория информации) уже отказывается от принципа "оригинально - есть хорошо", который в ненаучных кругах все еще продолжает широко исповедоваться.

Так, было отмечено, что для того, чтобы сообщение вообще воспринималось, оно не может представлять собой целиком "оригинального" речевого построения. В любом сообщении, предполагающем слушателя (а сообщений, не предполагающих слушателя, не существует)[28], необходима строгая пропорциональность между "оригинальным" и "общеизвестным", причем именно общеизвестное гарантирует понимание оригинального.

Эту закономерность, впоследствии хорошо описанную в научной литературе, уловила и риторика. Именно в свете данной закономерности следует воспринимать топосы - тогда они перестают казаться нетворческим балластом, но вполне могут быть рассмотрены, позитивно. Позитивное же их рассмотрение предполагает отношение к ним как к своего рода "рамкам", в которые могло быть вписано нужное говорящему "оригинальное" содержание.

Вообще говоря, полезная роль "рамки" даже сегодняшней наукой описана еще не вполне внятно и подробно. Тем не менее очевидно, что рамка в большом количестве случаев служит своего рода контейнером для хранения информации, которая, при отсутствии рамки, могла бы просто утратиться, "распылясь" во времени и пространстве. Рамка держит сведения, у которых иначе нет возможности "ощущать себя" как целое, Поэтому именно топосам, может быть, мы и обязаны тем, что информация из области риторики (например, в виде речей известных ораторов) оказалась сохранена.

Однако такой исторический взгляд на топосы, вероятно, все же не был присущ риторике, рассматривавшей (по свидетельствам документов) топосы лишь как удобные схемы, в которые можно было вписывать.каждую очередную речь. Фактически топосы и представляли собой более или менее развернутые рекомендации касательно того, как "подступиться" к предмету, то есть - подобно таксономическим схемам - выполняли роль вспомогательных средств, облегчающих процесс инвенции. И, опять же подобно таксономическим схемам, могли стоять "за кадром": с точки зрения знатоков риторики, на топосы следовало ориентироваться, но совсем не вменялось в обязанность их использовать.

Чтобы понять этот механизм "ориентации на топос", можно представить себе Целый ряд аналогичных ситуаций из области повседневной речевой практики.

Мы наиболее легко чувствуем себя в речевых ситуациях, которые хорошо известны нам и даже, может быть, воспринимаются как своего рода "речевые жанры", то есть знакомые нам модели наиболее частотно проигрываемых речевых сценариев. Так, едва ли кого-нибудь из нас поставят в тупик такие модели речевых взаимодействий, как "прием гостей" (гости должны быть совсем уж "выпадающими из обоймы", чтобы у нас возникли какие-то затруднения на их счет!), "покупка товаров" (в магазине, на рынке, "с рук"), "посещение врача", "посещение больного", "поздравления по случаю юбилея" и др.

В речевых ситуациях такого рода мы неоднократно бывали и следуем соответствующим "моделям", практически не задумываясь о том, что время от времени от нас и здесь может потребоваться некоторая доля творческой фантазии. Например, тексты наших поздравлений хоть и с юбилеем часто сильно выиграли бы, не рассматривай мы "поздравление по случаю юбилея" как речевой жанр.

Однако рядом с этими речевыми ситуациями существует и небольшое, как правило, количество других ситуаций. Вот они-то действительно могут вызывать у нас серьезные затруднения. Каждому знакомо ощущение неловкости перед неизвестным типом речевого взаимодействия. Неловкость эта может оказаться настолько большой, что человек, прекрасно владеющий даром слова, чувствует себя совершенно парализованным тогда, когда от него требуется неведомая для него речевая стратегия.

В подобных случаях наиболее "нервные" из нас начинают даже разыскивать друзей и знакомых, которые могли бы поделиться с ними представлениями о пережитых ими ''прецедентах". Вопросы типа "Что бы ты сказал на моем месте?", "Как, с твоей точки зрения, мне нужно говорить с ним?", "Знаешь ли ты, что обычно говорят в подобных случаях?" и т. п. представляют собой свидетельства растерянности перед неизвестными моделями речевого взаимодействия.

То, с просьбой о чем мы в таких обстоятельствах обращаемся к друзьям и знакомым, и есть топосы: мы ищем отсутствующий в нашем речевом опыте топос, который, может быть, известен кому-либо из нашего окружения. "Поделиться" же топосом как раз и означает рассказать о том, что говорят" в соответствующих ситуациях или какого рода "общие места" могут быть приложимы к речевому контакту нужного нам типа.

Разумеется, я не посоветую приятелю, впервые самостоятельно устраивающемуся на работу, в ходе разговора с будущим начальником бесстыдно эксплуатировать средства речевой саморекламы, с одной стороны, или замалчивать "выигрышные" эпизоды автобиографии - с другой. Я опишу ему данную речевую ситуацию как ситуацию, предполагающую довольно трудную для исполнения модель взаимодействия, и, может быть, даже дам советы, касающиеся того, каким образом деликатно обозначить в собственной речи некоторые аспекты автобиографии, интерес к которым со стороны собеседника следует стимулировать.

Более того, если мне известен набор хороших речевых клише, пригодных в этой ситуации (типа "меня бы очень устроила работа на полставки, если это не противоречит Вашим представлениям о моей занятости" или "я с удовольствием взял бы на себя и эту часть работы, но боюсь, что пока я не очень готов" и т. д.), я, вне всякого сомнения, передам их нуждающемуся в моей помощи.

То, что получит обратившийся ко мне за речевой консультацией приятель, есть довольно подробный топос, то есть широкий набор правил и формул речевого поведения, подходящих случаю. Понятно, что после такой консультации он будет чувствовать себя в предстоящей речевой ситуации более или менее уверенно.

Именно данное качество - уверенность в речевых ситуациях разного типа (опять же в основном в речевых ситуациях, предполагающих публичные выступления на разные темы) - и призваны были сообщить говорящим риторические топосы.

Например, в "Риторике" Аристотеля было предложено 28 образцов наиболее "ходовых" топосов, притом что уже в его времена их, вне всякого сомнения, насчитывалось гораздо больше. В дальнейшем количество топосов постоянно росло; Причина, разумеется, была в том, что топосы оставались "работающими" лишь в том случае, если они были разнообразными. В противном случае, если на каждом шагу слушателей 'встречал бы хорошо знакомый топос, риторика, едва ли сохранила бы репутацию науки убеждения.

Техника топоса - это техника "задавать вопросы". Топика вообще рассматривалась как искусство правильно поставленных вопросов. Здесь следует заметить, что искусство правильно ставить вопрос чрезвычайно высоко ценилось в античности. Уже тогда ни у кого не вызывало сомнений, что отвечать на хорошие вопросы гораздо проще, чем самому их задавать. Потому-то и учила риторика не столько тому, как отвечать на вопросы, сколько тому, как правильно их формулировать и какие формулировки применительно к какому случаю использовать.

Как бы ни забавно звучала такая научная установка сегодня, относиться к проблеме формулировок слишком уж легкомысленно едва ли стоит. На собственном, часто печальном, опыте мы то и дело убеждаемся в том, что задаваемые нами вопросы не всегда влекут за собою ответы.

Нередко спрашиваемый оказывается вообще не в состоянии понять, что нам от него нужно. Ср. "переспрашивания" типа:

Так в чем вопрос-то?

Вы спрашиваете или отвечаете?

Что конкретно вы хотите спросить?

и др.

Но это лишь одна сторона проблемы. Вторая ее сторона - избыточное количество вопросов там, где вообще не требуется вопросов (1), и их недостаткам, где они должны были бы быть заданы (2). Типичные ситуации:

(1)

вопрос к знакомому с хозяйственной сумкой в руках: "Вы в магазин?",

вопрос к "загорающему" под частично разобранным автомобилем:

"Машина сломалась?",

вопрос к держащемуся за ручку двери в туалет: "Вы сюда?";

(2)

частое отсутствие, например, таких вопросов:

"Я Вам не помешаю?",

"здесь не занято?",

"Вы позволите воспользоваться телефоном?"

и др.

Наконец, еще одна, третья, сторона проблемы - неуместные вопросы как свидетельство нерелевантности в оценке речевой ситуации, причем часто ситуации довольно стандартного типа. Группа примеров:

(при сообщении о предстоящей свадьбе) Ты беременна?

(при рассказе о работе) Сколько получаешь?

(при рассказе о счастливой жизни с мужем) Не пьет?

и т. д.[29]

Подобные речевые просчеты, с которыми приходится сталкиваться чуть ли не ежедневно, свидетельствуют о том; что внимание риторики к формулировкам вопросов ни в коем случае не было праздным. К сожалению, о том, следствием чего является столь высокая степень беспомощности в искусстве задавать вопросы, задумываются редко, А между тем беспомощность такая свидетельствует лишь об одном: о непонимании самого механизма вопроса, о непонимании назначения вопросов как таковых.

Назначение вопросов, с точки зрения риторики (инвенции), - установление границ речевой ситуации, с одной стороны, и установление в этой связи границ интересующего нас предмета - с другой. Что же касается риторических топосов, то они как раз и представляли собой систему грамотно заданных вопросов, при ответе на которые говорящий:

а) не выходит за пределы текущей речевой ситуации;

б) сообщает релевантные сведения о соответствующем "фрагменте действительности";

в) точно располагает данный "фрагмент действительности" по отношению к прочим "фрагментам действительности";

г) отделяет главное от второстепенного;

д) структурирует сообщение наилучшим (естественным) образом;

е) не обременяет сообщения лишними сведениями;

ж) исключает пропуск необходимых для понимания сообщения моментов;

з) предвосхищает появление само собой разумеющихся вопросов слушателей.

Представления об одном, дошедшем до нас почти без изменений, классическом топосе риторики дает всем нам хорошо известная "схема описания события". При ориентации на нее я обязан обратить внимание на следующее:

что это за событие,

где произошло событие,

когда произошло событие,

как произошло событие,

почему произошло событие.

Это довольно короткий топос, дающий возможность "ничего не забыть" из действительно существенных моментов. Однако данный топос принадлежит к числу простейших и представлений о по-настоящему развернутых топосах (состоящий из множества вопросов) не дает.

Тем не менее с топосов именно такого рода и начиналась топика. Тут и становится понятным исходное значение слова topos" - место. Инвенция, кроме всего прочего, была и практикой нахождения в составе речи "мест", применительно к которым можно поставить типичные вопросы. И если, например, "место", которое в принципе должно было содержать сведения о том, когда произошло событие, предполагало лишь указание на "один прекрасный день" ("Произошло это в один прекрасный день..."), вполне релевантным был вопрос "Когда?", ответ на который в ряде случаев просто вменялся в обязанность говорящему!

В конце концов "вопросников" применительно к разным сферам действительности стало слишком много и помнить о том, на что и когда следует обратить внимание, оказывалось уже невозможным. Для того чтобы все-таки держать это в памяти, топосы даже принялись заучивать наизусть. Так возникла - правда, гораздо позднее, в Средние века, - идея облегчить заучивание, представив основные вопросы в стихотворной форме. Вот пример такого "стихотворения" с рифмующимися, как это было принято, начальными звуками слов (автор - Маттеус Вандомский, время - 1100-е гг.):

Quis, quid, ubi, quibus auxillis, cur, quomodo, quando?

то есть:

(букв.) Кто, что, где, чем, (кто-что-где-чем-

зачем, как, когда?. как-когда-зачем)

А вот пример из более позднего времени (автор - английский ритор Томас Уидьсон, время - 1500-с гг.):

Who, what and where, by what help, and by whose, Why, how and when, do many things dislose.

то есть:

(букв.) Кто, что и где, чем и с чьей помощью,

Почему, как и когда, - не теряй ничего из этого.

В еще более поздние времена, когда '"техника запоминания" (мнемотехника) была доведена почти до совершенства, появились разнообразные наглядные "схемы", например такая, как знаменитое "Колесо вопросов". Оно приведено на следующей странице.[30]

Отвечая на эти вопросы подобных "схем", говорящий тем самым гарантировал упорядоченность предметной области высказывания. Наряду с запоминавшимися наизусть схемами со времен античности существовали и письменные понятийные перечни (как называли их римляне). В этих понятийных перечнях в развернутом виде были представлены чуть ли не все этапы работы с основными понятиями, отвечающими содержанию той или иной речи.

Наконец, имели хождение даже "планы речей", а также почти (в редких случаях полностью) готовые тексты! Кстати, наше время весьма неожиданно вернулось к этой практике: имеются в виду, например, все чаще выходящие в России издания, содержащие, например, речи для разных случаев, тосты и проч.

А подборки школьных сочинений, еще недавно любовно передававшиеся из рук в руки накануне экзаменов, теперь можно вполне легально купить в книжных магазинах (во всяком случае московских). Причем существует множество разнообразных по качеству сборников и многие из них действительно очень полезны. Сочинения, таким образом, "осознают себя как жанр" - подобно твердым формам стиха (определенным стабильно воспроизводившимся стихотворным конструкциям типа сонета, венка строф, рондо или триолета, столь распространенных в средние века). Разумеется, кроме понятной пользы; топосы приносили и немало вреда, стереотипизируя творческую практику и создавая чрезвычайно живучие поэтические клише (как, скажем, описание состояния влюбленности).

После всего сказанного и продемонстрированного становится очевидным, что топика предполагала не столько изложение сведений, сколько действительно предварительную работу с материалом. Поэтому, в частности, следует особенно подчеркнуть, что топосы при всем при том не были ни рецептами того, как готовить "словесную пищу", ни (во всяком случае, в течение долгого времени) шаблонами, искажение которых "каралось законом": их предлагалось рассматривать просто как хорошие примеры, подражание которым делает мастера.

Современная наука часто уподобляет топос инварианту, а конкретные сообщения - вариантам. Инвариант по отношению к вариантам определяется (дадим лишь приблизительное его определение) как модель по отношению к конкретным реализациям модели.

Особенность инварианта в том, что он является своего рода абстракцией по отношению к реальным модификациям. Действительно, топос - это в подавляющем большинстве случаев не речь, его невозможно произнести как речь, то есть им не получится обойтись вместо речи. Его можно лишь использовать как ориенти р (ср. таксономические схемы, по поводу которых был предложен образ путеводных звезд).

Между прочим, фактически любая специальность предусматривает некоторый набор топосов, которыми в действительности руководствуется каждый специалист и в повседневной практике, и при возникновении проблем.

Разумеется, именно при возникновении проблем проще всего заметить, | как "включается" тот или иной топос. Скажем, у специалиста в области компьютерной верстки - топос под условным названием "вогнать текст" в, том случае, если требуется, например, уместиться в жестком макете без сокращений. Разумеется, верстальщик не станет варьировать шрифт, кегль интерлиньяж (жесткий макет!): данный топос вообще не предполагает подобного рода операций. Напротив, все, что касается трекинга, абзацев, переносов, висячих строк, окажется в высшей степени актуальным.

Во многих ситуациях топосы, имеющиеся в нашем распоряжении, действительно представляют собой чуть ли не развернутые "планы действий тех или иных (предположим, критических) ситуациях: скажем, топосы "первой помощи при остановке сердца" или впервой помощи при обморожении". На этом примере, кстати, хорошо видно, что топосы отнюдь не взаимозаменяемы.

В заключение разговора о топосах заметим, что сами по себе, как таковые, они, вероятно, не представляют сегодня особого интереса - они могут становиться интересными в тех случаях, когда используются для решения творческих задач, в частности для построения гипотезы, часто являющейся результатом процесса инвенции. Ибо инвенция, как бы "технично" она ни была представлена в этом параграфе, была гораздо более разнообразна, чем собранием мертвых клише, образующих жесткую систему. При всем при том она предполагала наличие у говорящего так называемой продуктивной фантазии ("ingenium").

Трудно сказать, кому топика помогала больше: ораторам, которые имели возможность опираться на топосы, или слушателям, которым на фоне известных конструкций более понятным становилось "новое", привносимое непосредственно данным оратором. Однако ясно, что топосы завершали работу по сопряжению индивидуального интереса и общественного интереса: если у говорящего и слушающего были одинаковые "правила игры" (топос), появлялся шанс еще более полного взаимопонимания.