Анна и Черный Рыцарь 6 страница

* * *

Мне всегда доставляло огромное удовольствие видеть вместе Джона и Анну — старость и моло­дость. После недолгого периода колебаний между ними завязалась самая глубокая дружба. Жизнь моя от этого легче не стала. Наоборот, она стала гораздо сложнее, но я чувствовал себя просто отлично.

Одной из проблем было то, что Анна всегда до­носила свои мысли до слушателей абсолютно просто и прямо.

— Финн, я хочу пи-пи/по-маленькому/по­писать...

Для нее все это было одно и то же. Возможно, дело было в возрасте и воспитании, но Джон всегда выражал свои желания совершенно по-другому:

— Финн, мне необходимо облегчить себе жизнь...

Кроме того, он имел потрясающее обыкновение прятать то, что на самом деле хотел сказать, за фра­зами на латыни или еще каком-нибудь языке. Та­ким образом, мне приходилось говорить сразу на двух языках — на его и на ее — и частенько служить переводчиком. Не то чтобы я не мог понять кого-то из них — это было довольно просто, но вот необхо­димость понимать обоих сразу временами станови­лась настоящей проблемой. По большей части я мог достаточно хорошо понимать и Джона, и Анну, даже несмотря на то что это требовало определенной внут­ренней борьбы. Когда эти двое сходились вместе, мой рассудок делал кепочкой и уходил в жесткий што­пор. Будто на теннисном матче, я только и успевал вертеть головой слева направо, справа налево. Обыч­но я неплохо справлялся. Проблемы начинались, только если голова поворачивалась направо, а глаза в то же время стремились налево. Это причиняло определенные неудобства. Я не был физически при­способлен к подобным трюкам и выражал свое него­дование в жалобах, которые, впрочем, оставались совершенно без внимания. У меня был Джон, искрен­не полагавший, что самое главное в жизни — это то, что мы уже знаем, а также ценности общественные.

С другой стороны, у меня имелась Анна, которая была совершенно убеждена, что самое главное в жиз­ни — то, чего мы еще не знаем, а также ценности личного порядка. А что же я? Простите, я тут про­сто так, погулять вышел.

Как обычно, ключ к ситуации дала мне мама. Она сказала, что мистер Джон просто хочет постичь большую часть мира, а Анна — меньшую. В таком варианте все начинало приобретать смысл. В конце концов, чего еще ожидать от мамы, которая еще юной девушкой выработала девиз, звучавший при­мерно так: «Когда чего-то слишком много, оно уби­вает всякую радость от обладания достаточным» — или, если попроще: «Слишком много хорошо — тоже плохо». Он висел у нее над кроватью. Там никогда не могло бы появиться что-нибудь баналь­ное типа «Иисус любит меня» или «Благослови, Боже, этот дом». В отношении Джона и Анны де­виз тоже работал, и, когда я это понял, мне стало гораздо легче жить.

У Джона в саду стоял огромный телескоп, кото­рый произвел на Анну неизгладимое впечатление, как и все звезды и прочие штуки, не любоваться которыми мог только полный идиот. Правда, было ужасно жалко, что для этого приходилось потоп­тать десяток-другой ромашек, правда же, Финн, правда? У меня постоянно появлялось чувство, что меня сначала как следует отжимают, а потом про­пускают между гладильными валиками. Выразить это явление в словах довольно трудно, и всякий раз, как я пытаюсь это сделать, оно звучит все глупее и глупее. Единственная более-менее устраивающая меня формулировка состояла в том, что Джон боль­шую часть своей жизни пытался сложить всю име­ющуюся у нас вселенную и запихать ее в аккуратно надписанную библиотечную папку, а Анна, в свою очередь, пыталась развернуть несколько имеющих­ся у нее ромашек, чтобы они заполнили собой все то пустое место, которое осталось после деятельно­сти Джона. Ох, это действительно сложно выра­зить в словах, но вот примерно так оно и выгляде­ло. Все это сильно напоминало мне историю преподобного Сидни Смита, который заявил свое­му епископу: «Может так случиться, мой господин епископ, что вы со всей вашей тяжестью и серьез­ностью отправитесь на небеса, а меня моя легкость и веселье приведут в преисподнюю». А я как раз чувствовал себя подвешенным ровно посередине и болтающимся то вверх, то вниз, словно йо-йо.

Когда однажды вечером после чая я озвучил эту сентенцию, ответ Джона был вполне в его духе:

— А вы уверены, Финн, что это сказал именно Сидни Смит?

— Разумеется, не уверен.

Анна надо всем этим похихикала, но особого зна­чения не придала. А мне изречение нравилось, к тому же кто-то когда-то его наверняка изрек. И этот кто-то был не я, а остальное было действительно неважно. Во всяком случае, для меня. Мне было совер­шенно все равно, кто это сказал. Сказали и сказали, этого мне вполне хватало.

А потом были зеркала. Я всю жизнь преспокой­но использовал их для бритья, но вот появился Джон, и под его руководством я часами постигал геомет­рию отдельных и множественных зеркал, а потом — и снова часами — Анна открывала мне их магию.

В те дни у меня была книга под названием «Ма­тематический анализ узлов». Я честно считал, что узел — это то, что получается, когда завязываешь шнурки на ботинках или галстук, но книга счита­ла, что это нечто гораздо большее. Простой быст­рый узел, именуемый также клеверным, завязы­вался в одну сторону, а его отражение в зеркале — явно в другую. Такое никогда раньше не прихо­дило мне в голову. Особенно интересно было то, что узел и его зеркальное отражение вместе со­ставляли «энантиоморфную пару». Не то чтобы такие слова часто встречались в повседневной речи. А книга тем временем вещала, что существует еще такое явление, как «амфихейральность», которое означало, что что-то подходит для любой руки, как, например, носки — они были вполне амфи-хейральны, а вот ботинки и перчатки не были. Ух! Откуда вообще берется эта самая «другая рука»? На это я тоже никогда до сих пор не обращал вни­мания. Я уже был готов выкинуть книгу к черто­вой матери, когда мне неожиданно объяснили, что свойства этих узлов в простейшей форме можно выразить аналитически с помощью следующего отношения:

х=1 у=1 х=1 у ^х ух=1 у=1 хуху=1 х=1 у=1 ху=1!

То, что это — простейший способ данного пред­ставления, привело меня в совершенный экстаз! Еще больше я был доволен, что научился завязывать этот узел задолго до того, как прочитал книгу! Иначе, полагаю, мне пришлось бы попрощаться со своими ботинками. С другой стороны, вся эта исто­рия живо напоминала мне Джона и Анну. Быть мо­жет, они были просто зеркальными образами друг друга?

* * *

Когда «это» произошло, был обычный, ничем не примечательный день. Никаких зеленых облаков, ни манны небесной, ни дождя из фунтовых банкнот — никаких подобных явлений в природе не наблюда­лось, а было улыбающееся лицо Анны, державшей в руках дымящуюся чашку чаю, и шум с улицы — молочник, проходящий мимо поезд, — да еще при­вычно извергающие дым и сажу фабричные трубы. Как я уже сказал, все было совершенно обычным, никаких поводов размахивать флагами, но именно в этот день оно все и случилось.

Я собирался немного поработать у Джона в саду, и Анна должна была пойти со мной. Я вытащил велосипед на улицу, накачал шины, проверил тормоза и фары. В тот день мне предстояло проделать ка­кую-то совершенно обычную работу по саду — ни­чего из ряда вон выходящего. Я слушал Аннин ще­бет и закончил вскапывать грядки к обеду. Арабелла попросила нас остаться откушать с ними, что было как нельзя более кстати. После обеда мы сидели в гостиной и разговаривали, Анна разглядывала боль­шую книгу с картинками, а Арабелла что-то штопа­ла. Мы с Джоном вооружились пинтой пива каж­дый и сидели себе в креслах, болтая о том о сем. Предметом нашей беседы был вопрос, есть ли у де­ревьев хоть какие-то способы коммуникации друг с другом.

— Нет, — решительно заявил Джон, — они не могут общаться друг с другом, это было бы уж слиш­ком. Они вообще не могут ничего знать и понимать, они не для этого были созданы.

— Но, быть может, есть некая возможность, что они общаются друг с другом каким-нибудь очень примитивным способом? Мне просто инте­ресно, о чем они могли бы говорить, если бы такое было возможно.

— О самых обычных вещах, полагаю, — захи­хикал Джон, — «погода нынче уже не та, что рань­ше» или «Дети похожи больше на мать, чем на отца» и тому подобные глупости.

Я уверен, что Анна не слышала ни слова из ска­занного нами. Она была слишком занята своей книгой. Арабелла не обращала на нас никакого внима­ния. Подобного рода беседы были настолько ниже ее достоинства, что она их даже не замечала. Как видите, все было совершенно нормально. Неожидан­но Анна подплыла к моему креслу и уселась на под­локотник.

— Привет, Кроха, — весело сказал я. — Как дела? Все в порядке?

Она кивнула и подарила Джону улыбку. Пару раз обойдя комнату, она остановилась напротив, внима­тельно меня оглядела и неожиданно, без какого-либо предупреждения, кинулась мне в объятия. Разуме­ется, мы встревожились. Это было настолько на нее непохоже, что даже Арабелла на мгновение размо­розилась и проявила некий интерес к ситуации. Не­сколько минут я крепко обнимал Анну, пока она не заизвивалась, освобождаясь, и не встала опять пе­редо мной, широко ухмыляясь мне в лицо.

— Ты меня напугала, Кроха, — сказал я. — Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Со мной все хорошо, Финн. Все отлично. Просто хотела что-то тебе сказать, вот и все.

— Не вопрос, любовь моя, — отвечал я. — Ва­ляй. Я весь твой.

Вот тогда-то «это» и случилось. В комнате был один абсолютно уверенный в своей правоте ребенок и трое ничего не понимающих взрослых. Она сказа­ла не больше десятка совершенно обычных слов, и наш мир остановился. А сказала она вот что:

— Финн, чтобы молчать, нужно знать гораздо больше, чем чтобы говорить.

Джон глядел на меня вытаращенными глазами. Арабелла оставила свою штопку и встала.

— Ну... — сказала она и замолчала.
Джон лишился дара речи.

Впрочем, и у меня не нашлось что сказать. Толь­ко несколько минут спустя я нашел во рту собствен­ный язык и выдавил:

— Ты где это прочитала?

— Не знаю, но это правда, Финн, да? Ведь это правда?

— Скорее всего, источником оказался один из тех прохожих, которых она вечно просила написать что-нибудь большими буквами. Не представляю, как иначе она могла составить подобное предложение, — сказал Джон.

Я так никогда и не узнал, как она до этого дошла. Возможно, она придумала эту фразу сама. Я просто не знаю. Зато знаю, что Джон до конца своих дней цитировал ее в разговорах с другими людьми. Она произвела на него глубочайшее впечатление.

— Тогда-то все и изменилось, — говаривал он потом.

* * *

Поскольку большая часть Анниных историй и «разработок» сочинялась у меня на коленях или когда она шла спать, я, естественным образом, знал их все наизусть. В большинстве из них пряталось ма­ленькое жало, которое далеко не каждый замечал. Как-то раз после чая Джон сказал Анне:

— Не расскажешь ли мне историю, малыш? Я много слышал о твоих историях.

— Да, мистер Джон. Какую вам рассказать?

— Какую хочешь.

— Вы хотите послушать про мышей или про не­беса?

— Полагаю, — сказал он после некоторого раз­мышления, — та, что про мышей, отлично подой­дет. А про небеса ты расскажешь мне в другой раз.

— Скажите, когда будете готовы, мистер Джон, и я начну.

— Я уже готов, Анна, так что можешь присту­пать.

— У одного короля, — начала Анна, — было много-премного драгоценностей, и корон, и всякого такого. И вот однажды самый большой бриллиант у него упал на пол и куда-то закатился, и никто не мог его найти. Королева не могла найти, и принцессы не могли найти. Никто не мог его найти, так что в конце концов им всем пришлось идти спать. И вот посреди ночи маленькая мышка вылезла из норки, чтобы най­ти себе какой-нибудь еды, и нашла этот бриллиант там, где его никто не мог найти, и хотела закатить его к себе в норку, где она жила, но не смогла даже сдвинуть его с места. И тогда она пошла и нашла подругу и попросила ее прийти и помочь ей, и они толкали, и толкали, и толкали, и все равно не могли сдвинуть его с места. И они пошли и позвали еще друзей на помощь, и они опять толкали и не могли сдвинуть бриллиант. И тогда они позвали еще дру­зей, и вот уже были сотни и сотни мышей, и все тол­кали этот бриллиант, и вот они сдвинули его с места и они катили его всю ночь и в конце концов закатили его в норку, и никто его больше никогда не видел, потому что его окончательно потеряли.

— Понимаю, — сказал Джон. — Итак, это ко­нец твоей истории, не так ли?

— Нет, мистер Джон. Это только начало. Я еще не закончила. Вам нужно подождать до конца исто­рии, а я туда еще не добралась.

— Извини меня, Анна, — сказал он несколько сконфуженно. — Наверное, я слишком нетерпелив.

Ее «ага, мистер Джон» заставило его густо по­краснеть.

— Пожалуйста, продолжай.

— И вот потом мыши тоже не могли его найти, потому что он упал в самую глубокую норку, и они не могли туда за ним спуститься. И тогда, мистер Джон, одна мышь сказала той первой мыши: «А за­чем мы все его толкали?» И, представляете, мистер Джон, никто не мог сказать, зачем они все это дела­ли и так трудились! Никто не знал, зачем все это понадобилось! Его же нельзя было съесть, правда? И вообще никто не знал, зачем он нужен. Со стороны мышей это был очень глупый поступок, правда, мистер Джон? И все это началось только потому, что королю нравились бриллианты и он хотел выгля­деть важным. И вот это конец истории про глупых мышей. Но у людей так тоже бывает, правда, Финн? Мне всегда доставалась роль разгребателя остав­шихся после нее завалов, так что я был заранее готов к любым вопросам, какие только могли появиться у Джона. Думаю, он несколько растерялся от всех этих танцующих вокруг мышей, поскольку не вымолвил и слова, пока Анна не удалилась в сад.

— Полагаю, Финн, она хотела сказать, что мно­жество людей занимаются совершенно бесполезны­ми вещами и понятия не имеют, зачем они все это делают, не так ли?

— Это ваши слова, Джон, не мои, — рассмеялся я.

— Тогда почему она рассказывает о мышах, а не о людях?

— Вероятно, Джон, если бы она говорила о лю­дях, вы могли бы ей и не поверить. Куда легче пове­рить в то, что мыши глупы, не так ли? С людьми это сложнее.

— Наверное, вы правы, Финн. Полагаю, мне всегда стоит дожидаться конца историй, правда?

* * *

Из всех моих периодических приработков мне боль­ше всего нравилось отгонять лошадь пекаря вместе с повозкой обратно на склад, располагавшийся милях в четырех от нас. За это мне давали от двух шиллингов шести пенсов до четырех шиллингов за раз. Ехать со Старым Томом в упряжке было одно удовольствие. Он знал дорогу домой лучше, чем я. Иногда в тех слу­чаях, когда кучер после бурно проведенной ночи чув­ствовал себя не в настроении работать, я гонял его и туда, и обратно. Тогда у меня выходило даже до две­надцати шиллингов и шести пенсов, что было совсем неплохо. Том настолько хорошо знал весь процесс доставки, что всегда останавливался у нужного поро­га. Поставив передние ноги на тротуар и вытянув шею, он требовал угощение — кусочек сахару, морковку или черствую корку — и отказывался двигаться даль­ше, пока не получал его. Если бы Том еще вдобавок и умел считать деньги, я бы точно лишился работы. Я часто ругал его старым мешком с блохами, но он меня не понимал, а если и понимал, то делал вид, что ему совершенно все равно. Со всеми этими лакомствами он жил себе припеваючи и снисходительно переносил все мои подначки. Никто больше так ко мне не отно­сился. Временами я чувствовал себя просто бесполез­ным. Фред часто говорил мне: «Никогда не повора­чивайся к нему спиной, это единственное, чего он не любит», — но, когда доходило до дела, я все время забывал его слова. Я мог распрячь его, вытереть насухо щеткой, задать ему воды и овса, а потом, естественно, поворачивался спиной, чтобы запереть стойло. Он упирался мне головой в поясницу и непринужденным толчком посылал меня в полет до про­тивоположной стены конюшни. Если бы он был разу­мен, я бы мог с ним поспорить и доказать, что так делать не надо, но он меня совершенно не понимал и не реагировал даже на мешок с блохами. По милости этой поганой коняги я временами чувствовал себя пол­ным идиотом, особенно когда вся конюшня собира­лась поржать над моими акробатическими этюдами. Стоял ноябрь. Мы наслаждались ноябрьским ту­маном, не романтической дымкой, а одним из тех, которые называют «гороховым супом», когда мож­но сделать буквально два шага от входной двери и сразу же безнадежно заблудиться. Вывески с на­званиями улиц невозможно было прочитать, а фо­нари превратились в размытые пятна зеленоватого света. Не то чтобы не получалось разглядеть соб­ственную руку прямо перед носом — ее вообще нигде нельзя было разглядеть. В тот вечер туман был настолько густ, что к нему можно было при­бить доску, а то и прислонить лестницу, чтобы вска­рабкаться на небо. Детям в такие вечера нередко удавалось заработать пару пенни. Они брали пара­финовые лампы и шли по обочинам, светя заблу­дившимся автобусам или автомобилям. Даже опыт­ные водители умудрялись с пол-оборота потеряться в тумане.

— Парень, я в сторону шоссе еду?

— Понятия не имею, приятель. Вроде бы это в другую сторону, но я что-то не уверен Мне, однако, повезло, и дорогу домой я нашел.

— Нет, ну что за ночь! — пожаловался я маме. — Просто пакость!

— Здорово, что мне никуда не надо. Не та ночь, чтобы шляться по улицам.

— Что у нас на ужин? Я просто помираю с го­лоду.

— Фреду Копперу что-то поплохело, — сооб­щила она вместо ответа. — У него бронхит. Ты не мог бы отогнать его фургон к ним на двор?

— Запросто, — сказал я. — Только я сначала выпью чашку чаю, да и было бы неплохо надеть что-нибудь потеплее.

— Его миссис оставила тебе кое-что за беспо­койство.

Она протянула мне пять шиллингов.

— Никакого беспокойства, Ма, — ответил я. — Купи себе диадему или что еще.

— Пара мешков угля мне, пожалуй, понравилась бы больше, — задумчиво сказала мама. — Скоро зима, так что оно нам совсем не помешало бы.

— Отличная идея. Деньги я за часы положу, возьмешь, как понадобится.

— Можно я пойду с тобой, Финн? — спросила Анна.

— Я не против, но тебе лучше спросить маму.

— Ну что ж, — сказала та. — Если ты тепло оденешься и не станешь делать никаких глупостей, то да.

— А домой-то вы как доберетесь, когда там та­кая каша? — спросила она, когда мы уже стояли на пороге.

— Ты не волнуйся, Ма, — успокоил ее я. — Если не развиднеется, мы заночуем в конюшне. Ло­шади возражать не станут.

— Ну и отлично, — кивнула она. — Увидимся, когда увидимся. Берегите себя!

Мы закрыли за собой дверь и вышли на улицу. За последний час с туманом не произошло ниче­го интересного.

— А можно Бомбом тоже пойдет? — спросила Анна.

— Ну, если она захочет, то, разумеется, можно.

Через несколько минут в конце улицы меня дог­нали Бомбом, Мэй, Япошка и Анна. Возле фонар­ного столба стояла Милли, болтая с парой подруг.

— Куда это вы намылились такой оравой? — поинтересовалась она. — Отгонять Фредов фургон? Он опять застудил грудь.

— Не желаешь проехаться с нами, Милл? Если все так пойдет, есть шанс не вернуться домой до утра и заночевать в конюшне.

— Я за. Двинули.

Через несколько минут мы все уже были у дома Фреда.

— Я постучусь, мне надо перемолвиться с ним словечком. Можете надеть Тому торбу с овсом, пока я не вернусь.

— В такую ночь Фреду нельзя выходить, Финн. Это его прикончит, — заявила миссис Фред.

— Спасибо, что привел Тома, — сказал Фред, когда я вошел. — Может быть, ты съездишь завтра за меня, если я не встану?

— Конечно, съезжу. Лежи, отдыхай.

— Том сам тебя довезет в целости и сохран­ности.

— Хорошо, Фред. Я, пожалуй, пойду. У меня там полный фургон детворы.

— Вот и хорошо. Будет тебе компания. Да, Финн, вон там в буфете холодные пирожки. Давай­ те вы их разъедите между собой.

Снаружи меня, как и было предсказано, ждали ребята.

— У нас тут заблудившийся товарищ, — со сме­хом сообщила Милли, — которому срочно надо на станцию. Подбросим? Это констебль Лэйтвэйт.

Мы двинулись обратно той же дорогой, что и при­ехали. Я остановил фургон возле Кингз-Хед.

— Пойду куплю вам шипучки, — сказал я. — Буду обратно через секунду.

Вскарабкавшись обратно на сиденье, я услышал в тумане голос какой-то женщины:

— Даже не предполагала, что будет такая погода.

— Теперь мы точно застряли, — отвечал ей мужс­кой голос. — Я не могу вести машину в таком тумане.

— Это мистер Джон, Кроха, — прошептал я Анне. — Прыгай вниз и пойди поздоровайся.

— Привет, мистер Джон, — донесся до меня сквозь туман ее голосок.

— Черт меня побери! Это же наша маленькая леди собственной персоной! Ты что, тоже заблуди­лась?

— Нет, мистер Джон.

— А мы — да, и я не знаю, как добраться домой.

— Попросите Финна. Он может вам помочь.

— Финна? А где он?

— Тут, Джон, — засмеялся я. — Желаете до дому с ветерком? Мне как раз по пути.

— О, Финн, вы правда могли бы нас подвезти?

— Я — нет, — возразил я, — но Старый Том может.

Мы договорились, что Дэнни поведет Джонову машину, следуя по пятам за фургоном. Глядя на наши приготовления, Арабелла сильно сомневалась, что когда-нибудь попадет домой. Кроме того, сидеть по­зади вонючей старой лошади казалось ей «ниже чело­веческого достоинства»! Анна попыталась объяснить ей, что даже короли и королевы так делают. Тогда Арабелла принялась рассказывать нам, что ехать в элегантной коляске с красивыми лошадьми — это одно, а в фургоне пекаря со Старым Томом в упряж­ке — совершенно другое. В конце концов нам уда­лось популярно объяснить ей, что выбор у нее не так уж велик: либо Том с фургоном, либо вообще ничего. Мои профессиональные качества как возницы также не внушали ей доверия: «Я сяду спиной к лошади. Смотреть, что вы с ней делаете, для меня невыноси­мо». Я сказал, что ничего страшного, я тоже ничего не вижу в тумане, но это ни капельки не помогло. Уже то, что в таком непростом деле, как доставка ее особы домой, она вынуждена полагаться на простую лошадь, на тупое животное, было для нее слишком.

Наконец мы смогли отправиться в путь. Старый Том мерно трусил по дороге. Делать было совершен­но нечего. Анна примостилась рядом со мной на об­лучке, а остальные пассажиры были плотно упако­ваны в фургоне. Я попросил Анну достать у меня из кармана сигарету и зажечь ее. Когда Арабелла уви­дела, что я не держу вожжи в руках, с ней едва не случился нервный приступ.

— Финн, я вас умоляю, будьте осторожны! Не дайте ей убежать!

— Убежать? Во-первых, не ей, а ему, а во-вто­рых, Старый Том не бегал вот уже лет десять. Он для этого слишком умен.

Бедняжка Арабелла со всей ее ученостью не слишком хорошо разбиралась в обычных вещах. Так, например, ей было бесполезно объяснять природу ума Старого Тома, который умел отлично перебираться через трамвайные пути, хотя временами это и выг­лядело страшновато. Я так никогда и не понял, ка­ким образом он это делал, но на моей памяти ему ни разу не случалось допустить ошибку, за исключени­ем одного случая, когда я сам нечаянно натянул по­водья слишком сильно. В тот раз мы с ним едва не перевернули фургон, и с тех пор я всегда разрешал ему справляться с рельсами самому и с удобной ему скоростью.

Констебль Лэйтвэйт спрыгнул у станции, так что мне даже не пришлось останавливаться. Я спросил у Милли, где там холодные пирожки, но Арабелла решительно отказалась иметь с ними дело.

— Дэнни все еще с нами? — спросил я.

— Да, Финн, — ответила из темноты Бомбом, чей рот, судя по голосу, был явно набит холодным пирожком. — Финн!

— Чего?

— Можно мне сесть между тобой и Анной?

— Конечно. Забирайся.

Она уже ехала с нами минуту или две, когда Том вдруг остановился.

— Финн, — сказала Бомбом, — а теперь ло­шадь тоже заблудилась.

— Она действительно заблудилась, Финн? Вам известно, где мы находимся? — тут же всполоши­лась Арабелла.

— Он пьет, — сообщила ей Бомбом.

— А это что за шум? — подозрительно спроси­ла Арабелла.

— Он еще и писает, — объяснила ей Анна.
Теперь я точно знал, где мы находимся. Старый Том только что пересек мост через канал. Все было не так уж плохо. Еще минут тридцать, и мы будем дома.

По мере того как мы удалялись от фабрик на во­сток, туман стал несколько реже. Не то чтобы я те­перь видел все гораздо лучше, но, по крайней ме­ре, уличные фонари лишились своих зловещих зеленых ореолов. Вскоре я натянул поводья и оста­новил фургон.

— Где мы теперь? — мрачно поинтересовалась Арабелла из глубины.

— Дома, Арабелла. Целые и невредимые.

Она не могла поверить, что я не шучу. Приглаше­ние на чай пришлось отклонить. Ее несколько удиви­ли мои слова, что остаться мы не можем, потому что Старому Тому пора в постельку. Для Джона и Ара­беллы все животные были тупыми бессловесными со­зданиями. И она решительно отказывалась верить, что именно Том, тупой или нет, доставил ее домой в цело­сти и сохранности.

Обратно в конюшню мы добрались за четверть часа. Туман там был ощутимо гуще. Я снял с Тома сбрую, вытер его щеткой и проинструктировал Милли и детей, где взять его воду и овес и куда их поставить. Затем я отвел Тома в стойло. Тем вече­ром я тщательно избегал поворачиваться к нему спиной, но, полагаю, у него и без того выдался труд­ный день, так что он великодушно решил отложить свои шуточки на потом.

Сооружение удобного ложа на ночь тоже не за­няло много времени. Несколько охапок сена, лоша­диные попоны и пара-другая сумок с овсом — и мы были готовы отойти ко сну. Напоследок Анна решила кое-что уточнить.

— Финн, а Иисус родился в таком месте, как это, да?

— Ну, полагаю, там не было и вполовину так хо­рошо, как здесь, — промурлыкал я.

— Это точно.

Последовал торжественный обмен пожеланиями спокойной ночи. Последнее, что я слышал, было ее «спокойной ночи, мистер Бог».

На следующее утро я проснулся от того, что кто-то пытался выковырять мои мозги через ухо при по­мощи соломинки.

— Привет, Финн! Пора вставать!

— Милли, в чем дело? Вылези немедленно из моего уха. Куда девались дети?

Взрыв хохота, донесшийся снаружи конюшни, поведал мне все, что я хотел знать.

— Милли, что за день на дворе?

— С утра была суббота.

— Нормальненько, — сказал я. — А сколько сейчас может быть времени?

— Начало седьмого. Церковные часы только что пробили.

— Наверное, нам лучше двинуть отсюда. Фред приходил?

— Я никого не видела.

— Дай мне руку, Милли. Я, кажется, застрял.

С ее помощью мне удалось подняться на ноги.

Насколько я мог судить, за последние тридцать шесть часов я проспал от силы пять-шесть. Это несколько сбивало меня с толку. Во дворе с детьми были стар­ший по конюшне и две леди. Дети ублажали себя чаем с пирожными.

— Спасибо, что привел фургон назад. Этой но­чью мало кому это удалось. Форменная каша, прав­ да? Фред просил тебе кое-что передать. Если бы ты
смог сделать за него сегодня полный круг, он бы ве­чером сам отогнал фургон сюда. Туман поредел, и вроде намечается неплохой день. Я собрал всю субботнюю партию, твои ребята уже грузят фургон. Тебе лучше посмотреть, куда они что кладут, чтобы по­том не было сюрпризов.

Он сунул мне в руку бумажку в десять шиллингов.

— И еще раз спасибо, — сказал он.

— Только мне до того надо перекусить и чего-нибудь выпить.

— Мэри, — заорал он, — и юную леди с собой захвати!

Явилась Милли, выглядящая по обыкновению на все сто.

— Удивляешься, что могут сделать с девушкой чуть-чуть пудры и туши, Финн?

— По мне, так ты и без того хороша.

— Спасибо, Финн. Давай-давай, говори еще, мне нравится. Ты и так уже заработал себе сомнитель­ную славу.

— Чего? — не понял я.

— Если на улице прознают, что ты провел ночь в одной постели с четырьмя юными леди, твое честное имя будет смешано с грязью!

* * *

Название усадьбы Джона — Рэндом-кот-тедж — всегда озадачивало Анну. Ей казалось, что оно ничего не значит. Вот если бы она называлась, как другие приличные усадьбы, «Лиственницы», или «Вид с холма», или что-нибудь вроде этого, все было бы замечательно. Это было бы понятно. Но Рэндом — что это, спрашивается, такое? Что это могло означать? Анна серьезно заявила, что в сле­дующий раз, когда увидит Джона, непременно его об этом спросит.

Всю неделю я ломал голову над одной математи­ческой задачкой, которую все никак не мог понять. В воскресенье после обеда я решил пойти повидать­ся с Джоном, пока у меня шарики окончательно не зашли за ролики. Анны не было дома, она где-то бегала с друзьями, и у меня был шанс ненадолго ус­кользнуть. Прогулка до Джона и обратно не долж­на была занять больше пары часов, так что я надеял­ся быть дома к ужину. На улице было полно ребят — все во что-то играли. Пока я шел мимо, мне успело поступить предложение на партию в крикет от Хека.

— Не сейчас, старина. У меня дела где-то на час или около того.

Мне еще пришлось миновать скакалки, игру в камушки и в мяч. Я уже почти дошел до верха ули­цы, когда меня едва не сбила с ног Анна:

— Финн, куда ты идешь? Ты к Джону Ди? Ты на велосипеде?

— Не на этот раз. Я пешком вдоль канала. Буду через несколько часов, Кроха.

Я медленно прошел последние несколько ярдов до конца улицы и уже готов был повернуть за угол и взять курс на канал, когда услышал, что меня дого­няет топот двух пар ног, не говоря уже об истошных воплях: «Финн! Финн!» Через мгновение в меня врезались два снаряда системы Анна и Бомбом.