Глава пятнадцатая

У Гека пропадает плот. – Туман. – Сон на плоту. – Мусор.

Мы рассчитывали в следующие три ночи добраться до Каира, в самый конец Иллинойса, где река Огайо вливается в Миссисипи. Это, собственно говоря, и было целью нашего путешествия. Там мы хотели продать наш плот, пересесть на пароход и по Огайо пробраться в вольные штаты, где все негры свободны, и таким образом очутиться вне всякой опасности.

Но на вторую ночь поднялся такой туман, что мы принуждены были искать места, где бы причалить, так как ехать дальше не было никакой возможности. Я поплыл в ялике вперед, вглядываясь, к чему бы привязать плот, но кругом ничего не было видно, кроме молодых деревцов. Я набросил веревку на одно из них, но, к несчастью, берег в этом месте был очень крутой, а течение быстрое, и в одно мгновение плот подхватило и унесло вниз вместе с вырванным деревцом, и все исчезло в тумане. У меня потемнело в глазах; я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, не мог произнести ни одного звука. Мне казалось, что я пропал, погиб и никогда больше не увижу Джима. Очнувшись, я бросился в ялик, схватился за весла, забыв, что они привязаны, затем стал отвязывать их, но руки у меня так дрожали, что я долго не мог распутать веревку.

Снявшись с земли, я пустился вдогонку за плотом, держась по мере возможности вблизи берегов, чтобы не потерять направление. Но вдруг я очутился среди такого густого тумана, что мне пришлось плыть наугад, не зная, куда меня несет.

«Грести не стоит, – думал я, – в тумане легко наскочить на мель. Лучше предоставить себя течению». Но сидеть сложа руки в такую минуту, когда всем существом стремишься вперед, очень тяжело. Я крикнул и стал прислушиваться. Где‑то вдали послышался слабый отклик. Я воспрянул духом. Направившись на звук, я заметил, что я плыл не туда, куда надо, а гораздо правее. Потом мне послышался крик слева и гораздо дальше: очевидно, я терял время на это бросанье из стороны в сторону, а плот относило все дальше. Я думал, что этот дурак Джим догадается бить в жестяную сковороду, но он не догадался. Так я продолжал блуждать и вдруг, к моему изумлению, услышал крик, но уже позади. Вот так штука! Или все время я аукался с кем‑нибудь другим, или ялик мой вертелся на месте. Я ничего не понимал.

Я бросил весла. Опять послышался крик, и опять позади меня, но уже с другой стороны. Звуки то приближались, то удалялись, но постоянно меняли место. Я все откликался, и наконец крик опять стал слышаться впереди, и не заметил, что лодка моя опять правильно плывет вниз по течению. Все было бы хорошо, если бы знать наверное, что это кричит Джим, а не кто‑нибудь другой. В тумане все звучит так таинственно и странно и голоса разобрать невозможно.

Ауканье продолжалось. Через минуту я наскочил на отмель, на которой, как призрак, смутно рисовались в тумане старые стволы деревьев с оголенными сучьями; потом опять меня подхватило течение и отбросило в сторону на груду сучьев, через которые с ревом и брызгами несся поток.

Я сидел не шевелясь и слышал только биение моего сердца, не смея даже дышать.

Слушать было больше нечего. Я скоро догадался, в чем дело. Это была вовсе не мель, как я думал, это был остров. Я попал на одну его сторону, Джим – на другую. И остров, повидимому, был большой. Сквозь туман я все‑таки различал очертания высоких деревьев. Я мог плыть еще целые часы мимо острова, и кто знает, придется ли мне еще увидеть когда‑нибудь Джима и плот!

Я сидел тихо, насторожив уши. Но все напрасно. Быстрым течением меня уносило все дальше и дальше. Я плыл вниз по течению со скоростью четырех или пяти миль в час, но это не чувствуется на воде. Вы лежите себе спокойно, и когда мимо вас быстро промелькнет дерево или какой‑нибудь предмет, вам и в голову не придет, что вы сами так быстро плывете: вы думаете, что это дерево так мчится. Кто не верит, как тоскливо и тяжело плыть в тумане в такую ночь одному, пусть попробует и убедится сам.

Прошло, может быть, полчаса. Я снова стал кричать, полагая, что остров наконец кончился, и действительно услышал отклик, только очень слабый, доносившийся издалека. Я понял, что попал в целую сеть маленьких островков, слабые очертания которых я все‑таки иногда различал, а иногда ничего не видел и догадывался об их присутствии лишь по звуку воды, омывающей прибрежные кустарники.

Мне постоянно приходилось отталкиваться веслом от берега, чтобы не наскочить на какой‑нибудь островок.

Наконец я опять выбрался в открытую реку, но голосов уже ниоткуда не слышал. Я решил, что плот разбился и Джим погиб. Я был так измучен и так устал, что лег на дно лодки, закрыл глаза и сказал себе: «Будь что будет!»

Спать, собственно говоря, мне не хотелось, но усталость брала свое, и я незаметно заснул.

Должно быть, я хорошо вздремнул, потому что, когда я очнулся, тумана уже не было и звезды ярко сияли на небе, а я плыл по широкой, спокойной реке. Сперва я подумал, что все это я вижу во сне, но постепенно ка мне вернулось сознание действительности, и мне казалось, что я все это пережил уже неделю тому назад.

Река в этом месте была необычайно широка, по обоим берегам росли большие старые деревья, казавшиеся сплошной стеной при слабом мерцании звезд. Вдруг я увидел впереди темное пятно на воде. Направляюсь к нему и вижу, что это только пара бревен, связанных вместе. Снова вижу что‑то черное, еду туда, – опять ничего! Затем опять черное пятно, и на этот раз, оказывается, действительно плот и Джим.

Джим сидел на плоту, опустив голову на колени, и крепко спал. Одна его рука свесилась над веслом, другое весло было разбито, и весь плот был засыпан листьями, сломанными сучьями и грязью. «На твою долю, видно, тоже досталась хорошая трепка», подумал я.

Я причалил, растянулся на плоту под самым носом у Джима и начал громко зевать и потягиваться, нарочно задевая его.

– Эй, Джим, я, кажется, заснул. Отчего ты меня не разбудил?

– Это ты, Гек? Ты жив? Не утонул? Опять со мной? Это так хорошо, что даже не верится! Джим даже не может притти в себя от радости! Бедный старый Джим думает, не во сне ли он это видит! Дай Джиму хорошенько взглянуть на тебя. Ты ли это, Гек? Ты жив, ты опять со мной, добрый старый, верный Гек!

– Да что с тобою, старый дуралей? Ты хватил лишний стаканчик?

– Кто? Старый Джим? Лишний стаканчик? Старому Джиму было не до стаканчика!

– Так почему же ты городишь такой вздор?

– Какой вздор?

– Как! Ты еще спрашиваешь, Джим? Да разве ты не болтал, что я куда‑то уезжал, тонул, опять вернулся? А я все время лежал здесь и спал как убитый.

– Гек… Гек Финн, смотри Джиму прямо в глаза, смотри в глаза старому Джиму! Разве ты не уезжал?

– Уезжал?.. Да что с тобой, Джим, чорт тебя возьми! Уезжал? Куда я мог уезжать?

– Старый Джим совсем голову потерял! Здесь что‑то нечисто! Джим я или не Джим? На плоту Джим или нет? Хотел бы Джим это знать. Или старый Джим совсем с ума сошел?

– Разумеется, ты на плоту, Джим. Это так же ясно, как то, что ты старый бестолковый дуралей Джим.

– Так я Джим? Ну, так теперь отвечай мне, Гек: разве ты не уезжал в ялике отыскивать место, где бы привязать плот?

– Где? Когда?

– И ты не привязывал плот, а течением не снесло его вниз по реке, а ты, Гек, не остался позади в лодке среди тумана?

– Какого тумана?

– Да среди густого белого ночного тумана. И разве Джим не звал, не кричал и разве ты, Гек, тоже не отвечал мне и не кричал до тех пор, пока мы оба не затерялись среди островков? Бедный Джим совсем не знал, где он. И разве плот не наскакивал все время на эти островки и разве Джим чуть не утонул и не был такой грустный, грустный? Скажи, Гек, разве этого не было?

– Это что‑то мудреное для меня, Джим! Я не видел никакого тумана, ни островков, ни опасностей, ничего ровно не видел. Всю ночь я просидел здесь и болтал с тобой, – может быть, еще минут десять назад; потом ты задремал, и я тоже. Напиться, конечно, ты не мог, значит просто ты все это видел во сне.

– Этого не может быть, Гек! Чорт возьми, нельзя в десять минут увидеть такой большой сон. Нет, этого не может быть!

– Не верь, упрямая голова, но все‑таки тебе это снилось, так как ничего этого не было.

– Но, право же, Гек, Джим все это видел собственными глазами, как наяву.

– Не все ли равно, что тебе почудилось, ведь я‑то ничего не видал, хотя и просидел здесь всю ночь!

Минут пять Джим молчал и о чем‑то думал, затем он воскликнул:

– Ну, значит, твоя правда: Джим все во сне видел, Гек! Но, Гек… это был такой ужасный, такой диковинный сон, ты и представить себе не можешь. Никогда еще не бывало, чтобы после сна Джим чувствовал себя таким разбитым!

– Ну что ж, это неудивительно, иногда видят такие сны, что потом шевельнуться не могут. Но твой сон, кажется, действительно очень странный… Расскажи‑ка мне его.

Джим стал рассказывать события этой ночи и, правду сказать, сильно приукрасил свои приключения. Затем он принялся истолковывать этот сон, который послан нам, по его словам, свыше, как знамение. Наша неудачная попытка привязать к берегу плот означает, говорил он, что кто‑то желает нам добра, но пришел враг – быстрое течение – и разлучил нас. Крики, которые он слышал и на которые отвечал, – предвещания, судьбы; если мы не истолкуем их правильно, тогда они принесут нам несчастье вместо добра.

На небе стали проступать звездочки.

– Все это очень хорошо, Джим, ты отлично истолковал твой сон! – сказал я. – Ну, а это что значит?

И я указал на листья, обломанные сучья и комки грязи, покрывавшие плот. При свете звезд все это было ясно видно.

Джим взглянул на мусор, потом на меня, потом опять на мусор, не произнеся ни слова. Сон так крепко засел ему в голову, что ему было трудно поверить в действительность. Когда же наконец он сообразил все, то пристально, без улыбки, почти грустно посмотрел на меня и сказал:

– Ты спрашиваешь, что это значит? Джим тебе скажет. Когда старый Джим измучился от тяжелой работы и решил, что ты умер, его охватило отчаяние, и он с горя заснул. Ему было все равно, что с ним будет. А когда Джим проснулся и увидел Гека целым и невредимым, горячие слезы потекли у него из глаз, и Джим хотел целовать твои ноги, так Джим был счастлив и рад. А ты, Гек, только и думал о том, как бы насмеяться над бедным старым Джимом, одурачить его, обмануть! Мусор этот и означает ту грязь, которою люди ради шутки готовы запачкать своих друзей, чтобы только осрамить их и унизить.

Медленно поднялся он с места и поплелся под навес, не прибавив больше ни слова, но мне и этого было довольно. Мне было до того стыдно, что я сам готов был целовать его черные ноги, только бы доказать ему мое раскаяние и взять свои слова обратно.

Четверть часа прошло, прежде чем я заставил себя пойти просить прощенья у негра. Но я пошел, извинился и не жалею об этом. И с тех пор я никогда не позволял себе играть с ним такие глупые шутки, да и этой никогда не позволил бы себе, если бы знал, что она так сильно обидит его.