О чтении философской литературы

Читая, я прежде всего должен понимать, что имел в виду автор. Но для того, чтобы понимать это, необходимо по­нимать не только язык, но и содержание вопроса (die Sache). Понимание зависит от того, насколько я разби­раюсь в вопросе.

При этом в изучении философии обнаруживаются следующие существенные черты.

С пониманием текста мы хотим достигнуть знания вещей. Поэтому мы должны одновременно думать и о самом вопросе, и о том, что имел в виду автор. Одно без другого делает чтение безрезультатным.

В процессе того, как я при изучении текста думаю о вопросе, в понимании происходит непроизвольное пре­образование. Поэтому для правильного понимания не­обходимы оба элемента: углубление в содержание воп­роса и возвращение к ясному пониманию предпо­лагавшегося автором смысла. На первом пути я обретаю философию, на втором — историческое понимание.

При чтении нужно, прежде всего, обрести осново­полагающую позицию, которая направляет чтение исхо­дя из доверия к автору и из любви к постигаемому им вопросу, как если бы все сказанное в тексте было ис-

тинным. Только в том случае, если первоначально я был всецело увлечен и с высказанным согласен, а затем как будто бы опять вынырнул из самого средоточия обсуж­даемого вопроса, только тогда может быть пущена в ход осмысленная критика.

В каком смысле мы изучаем историю философии и усваиваем философию прошлого, можно понять, руко­водствуясь тремя кантовскими требованиями. Соглас­но последним, от человека требуется: мыслить самому (Selbstdenken); способность мысленно встать на место любого другого человека; мыслить в согласии с самим собой. Эти требования являются бесконечными задача­ми. Любое предвосхищающее решение, как если бы оно уже имелось или могло бы иметься, является обманом. Мы все время стоим на пути к выполнению этих требо­ваний. История помогает нам на этом пути.

Самостоятельное мышление не возникает из пусто­ты. То, что мы сами мыслим, должно быть показано нам в действительности. Мы заведомо верим в первоистоки, которые пробуждает в нас авторитет традиции, давая соприкоснуться с ними в начальных точках и в свер­шениях исторически данного философствования. Вся­кое дальнейшее изучение предполагает это доверие. Без него мы не могли бы взять на себя труды, связанные с изучением Платона или Канта.

Наше собственное философствование поднимается, как бы опираясь на исторические фигуры. В понимании их текстов мы сами становимся философами. Однако такое, осуществляемое в доверительном следовании ус­воение не является послушанием. В совместном продви­жении мы испытываем собственную сущность. "Послу­шание" означает здесь: доверить себя направляющему руководству, однажды принять его за истинное. Нам не следует сразу же прибегать к критической рефлексии и все время пребывать в ней, не следует сковывать ею

собственное движение, осуществляемое под руководством того или иного авторитета в истории философии. По­слушание означает далее — уважение; его не может позволить себе дешевая критика; это уважение по си­лам только такой критике, которая, опираясь на собствен­ную обширную работу, шаг за шагом приближается к вопросу и затем дорастает до него настолько, что он становится ей по силам. Послушание находит свою гра­ницу в том, что за истинное принимается только то, что в самостоятельном мышлении смогло превратиться в соб­ственное убеждение. Никакой философ, даже самый ве­ликий, не является обладателем истины. Amicus Plato, magis arnica veritas'.

Мысля самостоятельно, мы приходим к истине толь­ко в том случае, если постоянно озабочены своей способ­ностью мысленно вставать на место любого другого человека. Необходимо узнать, что возможно для челове­ка. Всерьез пытаясь думать о том, о чем думал другой, расширяют возможности собственной истины даже тог­да, когда не принимают чужого мышления. Узнать же его можно, только отважившись поместить себя в него всецело. Далекое и чужое, крайность и исключение и даже нечто странное мы примеряем на себя для того, чтобы не обойти истину стороной, будет ли причиной этого слепота, или то, что мы смотрим мимо, или же то, что мы упускаем нечто изначальное. Поэтому философ­ствующий обращается не только к тому философу, ко­торого он выбрал в первую очередь и которого он изу­чает всецело и без остатка, но также и к универсальной истории философии, чтобы узнать, что там происходило и что было помыслено.

Платон мне друг, по истина дороже. Выражение принадлежит Аристотелю, который с большим уважением относился к своему учителю Платону, однако, руководствуясь любовью к истине, под­верг его учение систематической критике. Прим. пер.

Обращение к истории может вызвать ощущение по­терянности в многообразном и никак не связанном ма­териале. Требование мыслить всегда в согласии с самим собой направлено против искушения слишком долго предаваться любопытству и наслаждению созерцанием при взгляде на многокрасочный материал. То, что мы берем из истории, должно стать стимулом для нас; оно должно или сосредоточивать наше внимание и про­буждать нас, или помогать усомниться в том, что касается нас самих. Исторический материал нельзя проходить в безличной последовательности. Мы должны привести в соприкосновение в истории то, что еще не вступило в фактическую взаимосвязь и взаимообмен. Самое чуждое должно вступить друг с другом во взаимоотношение.

Все сходится друг с другом в результате того, что воспринимается посредством Я понимающего. Стать со­гласным с самим собой означает оправдать собственное мышление посредством того, что разделенное, проти­воположное, несоприкасающееся относится к чему-то одному. Универсальная история, если она осмысленно усвоена, превращается в одно, пусть даже и всегда откры­тое, единство. Идея единства истории философии, кото­рая в реальности всегда обнаруживает свою несостоя­тельность, играет форсирующую роль в процессе усвое­ния этой истории.