Москва, 22 ноября 2001 г. Обещавшимся быть благочестивыми и вводящим бесстыдно злочестивые эллинские учения в православную и соборную Церковь о человеческих душах

Обещавшимся быть благочестивыми и вводящим бесстыдно злочестивые эллинские учения в православную и соборную Церковь о человеческих душах, о небе, земле и других творениях – анафема.

Проходящим эллинские учения и обучающимся им не ради обучения, но и следующим их суетным мнением и верующим в них как в истинные и учащим им – анафема.

Постановления Константинопольского Собора 1076 г.
по делу Иоанна Итала [цит. по 6]

В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) [45]

Настоящая глава явилась результатом осмысления автором богословской конференции «Библейский Шестоднев и эволюция»[2], не получившей, к сожалению, достойного объективного освещения ни в церковной, ни в светской прессе. Если не считать нескольких удачных передач в эфире радиостанции «Радонеж», вся информация о конференции в прессе свелась к двум публикациям. Во-первых, в газете «Пределы века» был напечатан доклад священника Льва Шихлярова (эволюциониста). И во-вторых – предельно предвзятая статья Е. С. Полищука «Сотворение мира: экзегетика или идеология» в газете «Церковный вестник» № 22. Евгений Семенович счел возможным написать, будто в докладах на конференции речь шла «не о поиске истины, а об идеологической схватке». О выступлении священника К. Буфеева «Шестоднев наизнанку» г-н Полищук написал, что «о. Константин весь свой доклад посвятил осуждению почившего пастыря» протоиерея Глеба Каледы. Это заявление – настоящая клевета. Другой доклад о. Константина – «Талмудические корни библейского эволюционизма» напомнил почему-то г-ну Полищуку (видимо, защищающемуся по принципу «наших бьют!»), те дискуссии, «когда аргументы по существу заменялись указанием на классовую или национальную подкладку тех или иных теорий». Такая аргументация «не по существу», применяемая самим Полищуком, представляется нам нечестной и недобросовестной.

На самом деле, как мы считаем, конференция была посвящена определению православного, церковного отношения, без преувеличения сказать, одного из наиболее актуальных вопросов современности – вопросу происхождения мiра и его развития. Острота постановки вопроса связана с тем, что на его решение в наше время активно претендует научное знание, имеющее столь высокий авторитет у современного человека, что и само слово Божие рассматривается им не иначе, как интерпретируемое в естественно-научных терминах. Желая показать гносеологический характер проблемы соотношения библейского Шестоднева и эволюции, мы посвятим настоящую работу исследованию возможности согласования знания научного и знания религиозного.

Ниже мы собираемся обосновать тезис о том, что в какие бы эволюционизм не облекался «телеологические», «христианские» и иные «теистические» формы, выбор – эволюционизм, либо антиэволюционизм – есть выбор всегда характера гносеологического и религиозно-философского, выбор, отделяющий от Церкви Христовой тех, кто впал в языческое идолопоклонство современному научному знанию. Саму же мiровоззренческую проблему соотношения библейского Шестоднева и эволюции можно выразить, в терминах дихотомического отношения абсолютного и относительного, внутреннего и внешнего, содержания и формы, духовного и душевного (или материального, телесного), веры и знания и прочее.

Всякому человеку, исповедующему православную веру, известно, что существует единственное истинное мiровоззрение – то, которое выражено Откровенным знанием, и которое сохраняется Священным Преданием Православной кафолической Церкви. И имеется также множество иных воззрений на мiр, не от Бога берущих свое начало, и потому изначально, уже в своей основе, ложных. К каждому такому ложному учению можно относиться как к духовной болезни, как к уклонению – одесную или ошуюю – с царского пути истинного богословия. Представителей двух направлений, двух тенденций духовного заблуждения с пути истинного богословия удобно, вслед за апостолом Павлом, именовать «иудеем» и «эллином», – ибо и иудеи знамения просят, и еллины премудрости ищут; мы же проповедуем Христа распята, иудеем убо соблазн, еллином же безумие (1 Кор. 1, 22–23). В этом контексте уместны будут также слова преподобного Максима Исповедника: «Пилат есть образ естественного закона, а толпа иудеев – образ писанного закона. Тот, кто по вере не оказывается превыше обоих законов, не может воспринять Истину, превосходящую и естество, и разум» [93, с. 227].

Быть «иудеем», в нашей терминологии, означает понимать конкретный символизм Священного Писания только буквально, а не духовно, отделяя, таким образом, символ от символизируемой им реальности, слово от его смысла. Как показал в своем докладе о талмудических корнях «библейского эволюционизма» о. Константин Буфеев, именно такое чисто внешнее, формальное, безблагодатное, но с соблюдением буквы закона, прочтение Шестоднева является эволюционистским.

Другая крайность – оказаться «эллином», – в нашем понимании, означает попытку рассудочного, логического истолкования Священного Писания, при котором не требуется никакого подвига веры. За отправную точку при таком мiровоззрении принимается не сама вера Богу, не смирение и подчинение себя, своего ума пред Божественным откровением, а вера рассудочная, истолковывающая Божественное Откровение, вечную Истину, в свете достижений современного естествознания, то есть «подчиняющая» слово Божие слову науки – современной «эллинской мудрости». Святитель Василий Великий так писал о вере и несомненности глаголов Господних: «В рассуждении сказанного Господом не должно приходить в колебание и сомнение, но несомненно принимать, что всякий глагол Божий истинен, всесилен, хотя бы в противном уверяла природа. Ибо в этом – и подвиг веры. Кто не верит Господу в малом, тот, очевидно, тем паче не поверит в большем. Должно не на собственных рассуждениях утверждаться и отвергать, сказанное Господом, но знать, что глаголы Господни достовернее собственного удостоверения» [20, с. 369–371].

О двух «ученых» способах уклонения от истинного богословия пишет святитель Феофан Затворник: «Что сотворим, яко человек сей много знамения творит? (Ин. 11, 47). Только и нашла в Спасителе виновного иудейская ученость. И в наши дни немецкая ученость только и находит в Евангелии Христовом, что сверхъестественное: все хорошо, только это, вишь, нейдет. И в решении обе учености сошлись. Иудейская решила: уне есть да един умрет, а не все погибнут (Ин. 18, 14); и немецкая положила: устраним сверхъестественное, чтобы сохранить все прочие истины евангельские.Что же вышло? Те сгубили народ, а эти растеряли все христианские истины и теперь остались почти не причем. Господь есть краеугольный камень здания спасения; так и вера в сверхъестественное есть краеугольный камень всего здания богодухновенной истины» [143, с. 91].

Истинное святоотеческое богословие не содержит идеи эволюционизма. Но эта идея присуща «эллинской» и «иудейской» (талмудической) учености. Обе эти учености суть разные стороны, разные оттенки современного прогрессистского естественнонаучного образа мышления. Эволюционизм являет собой идеологическую концепцию современной науки – естественнонаучного знания, а также лингвистики, истории и прочих областей знания, – точнее даже не науки, а позитивистского мировоззрения, в среде которого развивается наука.

О том, что эволюционизм является верой языческой, писалось и ранее [166, с. 185, 248]. Главная суть язычества – не в многобожии, а в идолопоклонстве – в обожествлении, фетишизации тварной природы и дел рук человеческих. Язычество утеряло давным-давно связь с живым и личным Богом – Творцом мiра и Промыслителем всей твари, и, «освободившись» от Истинного Бога, положило начало всего космоса в некоем первичном хаосе (в неоязычестве – в «квантовом вакууме»), в котором, в результате эволюции его свойств, зарождаются сознательные и организованные «боги», приводящие в порядок мiровой хаос и из него устраяющие весь космос (в атеистическом варианте неоязычества – обожествляется сама материя первичного хаоса в ее способности к самоорганизации, саморазвитию и самосознанию).

В традиции талмудического иудаизма мы можем наблюдать схожую картину: измена истинному Богу (в отличие от язычества, произшедшая в исторически определенное время) и поклонение богу чуждему (Пс. 43, 21) (под видом Бога истинного).

Самое главное, чему учит христианство, в отличие от всякого язычества, – это то, что человек есть личность, имеет образ и подобие Божие и предназначен для вечной жизни. Отсюда естественным образом вытекает, что он не произошел из низших форм жизни и не может перейти ни в какой иной чин. Обретение же этой вечной жизни – освобождение от уз времени в свободу вечности – не следует из развития материи, не предопределено фаталистически заранее, но решается во временной жизни человека в его подвиге следования за Спасителем. Смерть в христианстве – расторжение целостности человеческого естества – есть наказание за грехи и, вместе с тем, врачевание: во Всеобщее Воскресение человек воскреснет в нетленном теле. Для христианина, «чающаго воскресения мертвых и жизни будущаго века», не может стоять вопрос о каком-то особом «научном» прочтении Шестоднева: ведь если православный человек верует в тайну Боговоплощения, в Рождество, Богоявление, Воскресение, Вознесение, в Сошествие Святого Духа на Апостолов, в Преображение, в чудесное Успение Божией Матери, во все неисчислимое множество ветхозаветных и новозаветных чудес, совершенных Господом и Его святыми угодниками, в действие Церковных Таинств и во все прочие чудеса Божии (то есть сверхъестественные явления, принципиально непостижимые естественнонаучным разумом, ибо они – ради нашего обращения к Богу – собою преодолевают действия естественных законов), то неужели для факта происхождения мiра ему будет потребно искать какое-то естественное научное эволюционистическое объяснение и радоваться тому, что богооткровенное – чудесное! – объяснение можно проинтерпретировать в научных терминах?!

Для всех языческих верований эволюция необходима как способ «преодоления» смерти, состоящий в обретении иной, более «совершенной» формы жизни, в вечности существования самого мiра. Для христианина преодолеть смерть – то же самое, что обрести жизнь, – означает жить ради Бога, самому эволюционируя к Богу (в плане своего духовного роста).

Богословскую проблему отношения к эволюционизму, то есть проблему существования так называемого «христианского эволюционизма» (или «библейского эволюционизма») невозможно решить в отрыве от христианского отношения вообще к научному знанию.

Наука (какая бы она ни была – атеистическая, или «христианская») всегда исповедует язычество, и потому ученый – всегда «эллин» (если, конечно, не «иудей»[3]). К примеру, для современного цивилизованного ученого верить в то, что он имеет обезьяньих предков, а живая природа могла произойти из неживой, является такой же «нормой приличия», как для язычника-эллина верить в то, что остров Эгина был заселен людьми, которые раньше были муравьями, а также в то, что после потопа землю заселил новый род людей, произведенных из камней.

Свое неприятие эволюционизма высказывают, например, научные креационисты, научно аргументируя, почему эволюционизм является лженаучной теорией. В основе научного креационизма лежат труды протестантских авторов (что справедливо всегда подмечают «христианские эволюционисты»), и это неслучайно: вся креационистская аргументация несостоятельности эволюционизма носит научный характер, а значит – столь же относительна, условна и ограничена, как аргументация эволюционистов, ибо само понятие «лженаучный» (или «антинаучный») уже предполагает считать научное знание непреложной истиной[4]. Эволюционизм есть порождение не христианского богословского мышления, но мышления научного, то есть земной «эллинской» и «иудейской» учености. Можно сказать, что концепция эволюции столь же научна, сколь наука эволюционистична[5], ибо обе они имеют одни и те же «эллинско-иудейские» корни.

В каком же отношении пребывают знания о мiре научное, естественное и религиозное, богооткровенное?

Основатель «христианского эволюционизма» П. Тейяр де Шарден, выдвинувший концепцию спасения мiра во Христе путем его эволюции – «претворения космогенеза в Христогенез», – писал: «Наука и религия – это две дополняющие одна другую стороны одного и того же познавательного акта, единственного акта, могущего охватить познание Высшего» [цит. по 10, с. 98].

С сожалением приходится констатировать, что взгляд на науку и религию, подобный воззрению католического священника-иезуита, все чаще встречается на страницах современной православной апологетической литературы. Такая, гностическая по своей сути, позиция, при которой «религия и наука дополняют и подтверждают друг друга», и «христианская вера и естественнонаучный разум находятся в полном согласии», оказывается весьма привлекательной и удобной. Привлекательной, ибо разрешает ее адептам называться христианами, не отказываясь от материалистического мiровоззрения. Удобной, поскольку позволяет всех противников обвинить в невежестве и мракобесии, ретроградстве и обскурантизме.

Поборникам научного знания полезно будет вспомнить, что отдел богословской науки апологетика, возникший с самых первых христианских времен, имел целью защитить христианство от нападений и обвинений со стороны языческих писателей и еретиков. Перед апологетикой стоит задача изложить начала и основы христианства для язычников – средствами, доступными самим язычникам, то есть при помощи «мудрости века сего» обличить безумие всей этой «мудрости» и подготовить чрез то их к восприятию спасительной веры в Христа распята. Поэтому весьма важно не забывать в апологетической проповеди о Христе для «эллинов» и «иудеев», что именно от их посягательств – «эллинов» и «иудеев» – ведется защита Христа, хотя проповедь и глаголется на удобопонятном им языке.

Сегодняшняя апологетика имеет ту же задачу проповеди христианства для современных язычников (или безбожников) – ученых и философов – на естественно-научном и философском языке, и вместе с тем, задачу защиты Истины христианства от всех относительных человеческих истин философии и натурфилософии.

Многие же современные апологеты, напротив, пытаются науку произвести от христианского начала.

Не будем оспаривать того утверждения, что современная наука действительно возникла под влиянием христианства. Наука средневековая (доренессансная) содержательно отличалась от науки современной, ибо имела магико-оккультный характер: химия в ней не отделялась от алхимии, астрономия от астрологии, а эксперимент от магического заклинания. Наука и магия (герметизм, парацельсизм, спиритуализм, анимизм и прочее) имели в период становления в средние века достаточно много общего, вступая во взаимоотношения то сотрудничества, то соперничества за право быть господствующей моделью мiроздания. Отделение же науки от магии произошло под влиянием христианства, поставившем проблему отношения к чуду, то есть проблему разделения и противопоставления естественного и сверхъестественного, не имевшей места в магико-оккультных учениях. С точки зрения христианской, само происхождение и бытие мiра с его законами природы, жизнью, разумом уже является чудом, ибо не может иметь рационального, естественного объяснения, кроме того, что причина всего заключена в Боге, яко из Того и Тем и в Нем всяческая (Рим. 11, 36). Напротив, в появившейся в XVII веке науке (механике) обрисовался и, в принципе, замкнулся круг природного бытия, зафиксированного в научных понятиях, в котором, наоборот, не было места чуду. «Научное естествознание только потому и смогло появиться, – пишет диакон Андрей Кураев, – что христианская вера расколдовала мiр. Физика стала естествознанием, а не духоведением, она смогла изучать безличностные математические законы, а не особенности реакции “духов”» [75, с. 115]. Наука (рациональное познание) в то время отделилась от мифической и мистической стороны герметизма, но она унаследовала от него безусловный детерминизм и гордостное самообольщение овладеть тайнами бытия и стать яко бози (Быт. 3, 5). Однако высвобождение науки из магического плена не приблизило ее к Истине, так же как и для спасения человека недостаточно «порвать» с оккультистами, если при этом не оказаться внутри Церковной ограды.

Истина не лежит в «плоскости» видимого (материального) мира, познаваемого наукой. Мiр во всей полноте – вся глубина богатства и премудрости разума Божия (Рим. 11, 33) познается лишь верою: Верою разумеваем совершитися веком глаголом Божиим, во еже от неявляемых видимым быти (Евр. 11, 3). Истина приходит к нам не из материального – временного, изменяющегося мiра, но мiра духовного, вечного, и потому она находится за пределами научного метода познания: Дух Истины от Отца исходит (Ин. 15, 26), на небесех уготовится истина Твоя (Пс. 88, 3). Истина не в научных и философских знаниях, а в живой связи с Божественной Троицей, осуществляемой Вседержителем лишь при всецелом устремлении человека к Богу, при сознательном желании исполнять Его святую волю. Знание Истины открывается не плотию и кровию, но Отцом Небесным (Мф. 16, 17): не может человек приимати ничесоже, аще не будет дано ему с небесе (Ин. 3, 27). Узреть Истину – постичь сверхрациональные и духовные принципы бытия и их связь с рациональными и материальными аспектами существования – возможно только чистым сердцем (Мф. 5, 8); только направляя свою волю в соответствии с заповедями Бога, очищаясь от страстей, от власти греха, живя верой, познавая Христа любовью, воспринимая Его в себя, можно подняться до созерцания тайн Царствия Божия, прийти к подлинному познанию Истины: аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете Истину (Ин. 8, 31–32).

Мнение о том, что между наукой и верой нет противоречий молчаливо предполагает принять одно из следующих двух утверждений.

Первое утверждение атеистично. Оно состоит в том, чтобы свести проблему на нет, полагая, что наука безрелигиозна (будто бы в безбожии и есть Истина), и потому предмет ее исследования не имеет ничего общего с религиозной верой. Эволюционизм являет собой пример, служащий яркой иллюстрацией несостоятельности такого мнения: безбожная наука выдвигает концепцию, неприемлемую именно с позиций религиозных. Предметы познания науки и веры, действительно, не совпадают, но именно в том смысле, как временное не может совпадать с вечностью, а часть с целым. Православие является не формой, но неотъемлемым содержанием жизни, и потому пронизывает все ее стороны, в том числе и научную, а не ограничивается способом проявления культовых потребностей в специально отведенном месте. Святитель Феофан Затворник писал: «Верующие имеют полное право втесняться с духовным в область вещественного, когда материалисты лезут со своею материю без зазрения совести в область духовного» [144, с. 84].

Второй способ, как «уйти от противоречий» науки и религии, состоит в том, чтобы считать их разными путями, ведущими человека к одной цели «познания скрытой гармонии мiра». Эта точка зрения по форме деистична, а по смыслу пантеистична. Ее придерживаются, например, все «телеологические эволюционисты».

Мы не ставим задачи провести обзор всей современной апологетической литературы; заметим лишь, что в большой степени она страдает сциентизмом, пытаясь не столько защитить христианство от посягательств науки, сколько с помощью христианства оправдать свои научные пристрастия.

Ограничимся примерами двух высказываний диакона Андрея Кураева, иллюстрирующих оба названные (по сути, противоположные друг другу) способа «примирения» науки и религии.

Первая цитата: «Чтобы не принять языческую, религиозно окрашенную космологию, христианский мiр выработал свой, радикально безрелигиозный способ познания мiра – науку» [78, с. 235].

Вторая цитата: «И религия, и наука стремятся проникнуть за мiр видимых феноменов с целью обретения надвременных идеальных смыслов (эйдосов), законов. Вера в незримые рациональные структуры мiра является тем звеном, которое соединяет традиционную и научную мысль... Наука, как и вера, познает мiр невидимый» [79, с. 354, 355].

В одном из своих трудов о. диакон проговаривается, почему он пытается во что бы то ни стало «соединить» науку с религией: «Ведь самый простой путь к соединению – это обретение общего врага. Таким общим врагом ученых и священников является оккультизм» [76, с. 368]. В борьбе с оккультизмом, рерихианством, теософией и прочими языческими (кстати, заметим, всегда эволюционистскими) заблуждениями мы полностью солидарны с о. Андреем. Но длительное погружение в мутный поток оккультизма, видимо, привело к тому, что он и сам оказался этим потоком увлечен; трудно иначе понять почему богослов-священнослужитель в своих рассуждениях ищет опоры в мирской мудрости и пытается оправдать эволюционизм. Будем надеяться, что столь блестяще эрудированный миссионер и проповедник пересмотрит некоторые свои взгляды и признает, что православному христианину негоже быть эволюционистом и верить слову ученых как слову Божию, утверждая равноправие двух путей познания Закона Божия: «через изучение мiра самого человека («познавая себя – я познаю Тебя») и через изучение смыслов тварного бытия, вложенных Творцом в физический мiр» [79, с. 341][6].

Вернемся, однако, к святоотеческому пониманию науки. Православная святоотеческая мысль, в отличие от западного богословия, подменившего во многом веру религиозную верой в поддерживающую ее науку, всегда отделяет Истину Откровенную, данную Богом, от истины, добытой научным и философским изысканием – истины всегда ограниченной, нецелостной, относительной и изменчивой – и никогда не защищает последней, хотя и пользуется ею с апологетическими целями. Однако эта апология отнюдь не подразумевает «равенства» самой «защищаемой» богооткровенной Истины с используемой при этом научной аргументацией, тем паче не предполагает подчиненного, зависимого от научных истин, положения Божественной Истины: Творец выше твари, и душа больше пищи, и тело – одежды (Лк. 12, 23).

Наука в неменьшей степени, чем религия утверждена на вере, но в отличие от веры религиозной, утвержденной на абсолютных богооткровенных догматах, наука предполагает веру во всегда относительные и условные постулаты, принципы, законы, являющиеся таковыми, поскольку в науке не существует и не может существовать абсолютного критерия истинности, то есть нет научного ответа на вопрос: Что есть истина (Ин. 18, 38)? Православие – вера в Богочеловека – открывает человеку подлинный смысл его жизни – богообщение – и наполняет ее реальными жизненными ценностями. Наука же сама претендует на открытие и познание высшего смысла жизни, оставляя религии, в лучшем случае, роль моральной поддержки себя, а потому и допускает лишь такую религию, которая не вступает в противоречие с утверждаемым ею культом человеческого разума – человекобожием.

Наука и вера существенно различаются самим способом познания, хотя в основании каждой лежит личный опыт. Различия эти религиозно-мистического и естественнонаучного опытов обрекает на неуспех любую попытку представить их в одном и том же контексте. Причина этого заключена в том, что нельзя «смешивать» Истину Абсолютную и истину относительную, Божественное и человеческое, Творца и тварь. Наука является делом рук человеческих, цели ее – земные и временные; вера христианская – дело Божие, цели ее – небесны и вечны: Якоже отстоит небо от земли, тако отстоит путь Мой от путий ваших, и помышления ваша от мысли Моея (Ис. 55, 9). Преподобный Марк Подвижник сказал: «Иное есть ведение вещей, а иное – ведение Истины. Сколько различно солнце от луны, столько второе полезнее первого» [162, с. 120].

По мнению святителя Иоанна Златоуста, «вера не принимает умозаключений не потому, что они безрассудны, но потому, что она превосходит всякое размышление». «Вера есть щит, покрывающий тех которые веруют, не испытывая. Когда же кто станет вдаваться в мудрствование, начнет обо всем умствовать и судить по-своему, для того вера не составляет собой щита, напротив, тогда мы об нее спотыкаемся. Вера все укрывает и осеняет – таково должно быть ее свойство. Нельзя ее укоротить рассудком, в противном случае ноги или другая часть тела останутся открытыми, а щит должен быть достаточной величины» [117, с. 11, 12].

Преподобный Максим Исповедник считал, что «вера есть истинное ведение, обладающее недоказуемыми началами», «высший род познания в сравнении с обычным», «ипостась (в смысле «сущность», «реальность» – С. Б.) вещей, превышающих ум и разум», «орган действительного восприятия и познания Истины» [93, с. 216]. И еще: «Есть два вида знания. Одно – научное; оно бесполезно, поскольку не стремится к осуществлению заповедей. Другое знание – деятельное и действенное, которое подлинно печется о постижении сущих посредством духовного опыта» [93, с. 218–219].

В своем отношении к научному знанию Святые Отцы всегда подчеркивали, что сами научные достижения при всей своей относительной полезности, не возводят к Истине, а потому, говоря словами святителя Василия Великого, «не должно, однажды предав сим мужам (то есть ученым – С. Б.) кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить» [17, с. 344].

О противопоставлении естествознания («ведения») и веры писал еще преподобный Исаак Сирин: «Ведение противно вере. Вера во всем, что к ней относится, есть нарушение законов ведения, впрочем – ведения не духовного. Определение ведения то, что оно не имеет власти что-либо делать без разыскания и исследования, а, напротив того, разыскивает, возможно ли тому быть, о чем помышляет и чего хочет. Что же делает вера? Она не соглашается пребывать в том, кто приближается к ней неправо.

Ведение без разыскания и без своих способов действия не может быть познано. И это есть признак колебания в истине. А вера требует единого чистого и простого образа мыслей, далекого от всякого ухищрения и изыскания способов. Смотри, как они противятся друг другу. Дом веры есть младенчествующая мысль и простое сердце. Ибо сказано: в простоте сердца (Еф. 6, 5) своего прославили Бога, и: аще не обратитеся, и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Ведение же ставит сети простоте сердца и мыслей, и противится ей. Ведение есть предел естества и охраняет его во всех стезях его. А вера совершает шествие свое выше естества. Ведение не отваживается допустить до себя что-либо разрушительное для естества, но удаляется от этого; а вера без труда дозволяет, и говорит: на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия (Пс. 90, 13)» [62, с. 118–119].

Святитель Григорий Палама: «Знание, добываемое внешней ученостью, не только не подобно, но и противоположно истинному и духовному». «Есть ли во внешней науке что-либо полезное для нас? Даже очень; ведь и в яде, извлекаемом из змеиных тел, много действенного и целебного, и знатоки врачебного искусства считают изготовленное из него снадобье лучшим и полезнейшим, равно как для изготовления тайных отрав берутся как раз сладчайшие из кушаний, способные скрыть добавленное снадобье; словом, в мирской мудрости есть полезное, и много, как в меде, смешанном с отравой, но много и опасности, что отделяющие из этой смеси мед не заметят вместе с ним смертоносного осадка... Во внешней мудрости надо еще сначала убить змия, то есть уничтожить приходящую от нее надменность – как это нелегко! ведь, как говорится, “философское высокомерие не сродни смирению”, – но, так или иначе, уничтожить; потом надо отсечь и отбросить как безусловное и крайнее зло главу и хвост змия, то есть явно ложное мнение об уме, Боге и первоначалах и басни о творении (выделено нами, – С. Б.), а среднюю часть, то есть рассуждения о природе, ты должен при помощи испытующей и созерцательной способности души отделить от вредных умствований, как изготовители лечебных снадобий огнем и водой очищают змеиную плоть, вываривая ее». «Открывание тайн природы, различные методы логики – это одновременно и благо и зло, не только потому, что проявляется соответственно идее тех, которые им пользуются, и легко принимает форму, которую придает ему мнение тех, кто им владеет, но также и потому, что изучение его хорошо лишь до той степени, которая придает зраку души проницательность. Но оно худо для того, кто отдается этим исследованиям так, чтобы оставаться в них до старости... Есть люди с невероятным бесстыдством объявляющие, что заниматься всю жизнь эллинской наукой вовсе не помеха для совершенства жизни, и не слышащие обращенных прямо к ним слов Господа: Лицемеры! Замечать небесные знамения вы умеете, а время Царствия Божия почему не замечаете (Лк. 12, 56)? .. Венец зла, главнейший диавольский грех – гордость – возникает от знания! Как же тогда всякая страсть от незнания? И как это знание очищает душу? Знание надмевает, а любовь созидает (1 Кор. 8, 1)». «Хоть изучи естественную философию от Адама до самого конца, без чистоты ты будешь с не меньшим, а то и с большим успехом глупцом, чем мудрецом; наоборот, даже без философии, очистившись и избавив душу от дурных нравов и учений, ты приобретешь победившую мiр Божию премудрость. Пусть твоими учениями будут учения веры, а не знания о величине и движении неба и небесных тел и обо всем, что от них происходит... Отдавать все силы и старания познанию подобных вещей есть эллинская ересь» [29, с. 18, 32, 33, 16, 10].

Святитель Игнатий Брянчанинов: «Науки – плод нашего падения, – произведение поврежденного падшего разума. Ученость – приобретение и хранение впечатлений и познаний, накопленных человеками во время жизни падшего мiра. Ученость – светильник ветхого человека, светильник, которым мрак тьмы во веки блюдется. Искупитель возвратил человекам тот Светильник, который им дарован был при создании Создателем, Которого лишились они при грехопадении своем. Этот Светильник – Дух Святый, Он Дух Истины, наставляет всякой истине, испытывает глубины Божии, открывает и изъясняет тайны, дарует и вещественные познания, когда они нужны для духовной пользы человека. Ученому, желающему научиться духовной мудрости, завещает Апостол: Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1 Кор. 3, 18) Точно! Ученость не есть собственно мудрость, а только мнение мудрости. Познание Истины, которая открыта человекам Господом, к которой доступ – только верой, которая неприступна для падшего разума человеческого, – заменяется в учености гаданиями, предположениями. Мудрость этого мiра, в которой почетное место занимают многие язычники и безбожники, прямо противуположна, по самым началам своим, мудрости духовной, божественной. Нельзя быть последователем той и другой вместе; одной непременно должно отречься. Падший человек – ложь, и из умствований его составился лжеименный разум, то есть образ мыслей, собрание понятий и познаний ложных, имеющие только наружность разума, а в сущности своей – шатание, бред, беснование ума, пораженного смертною язвою греха и падения» [цит. по 116, с. 74–75].

«Науки человеческие, будучи плодом падения, удовлетворяя человека, представляя ему Божию благодать и Самого Бога ненужным, хуля, отвергая, уничижая Святаго Духа, соделались сильнейшим орудием и средством греха и диавола для поддержания и укрепления падения. Свет человеков соединился со светом демонов и образовал человеческую ученость (премудрость), враждебную Богу, растлевающую человека диаволоподобною гордынею. Объятый недугом учености, мудрец мiра сего подчиняет все своему разуму и служит сам для себя кумиром, осуществляя собою предложение сатаны: будете яко бози, ведяще доброе и лукавое (Быт. 3, 5). Ученость, предоставленная самой себе, есть самообольщение, есть бесовский обман, есть знание, преисполненное лжи и поставляющее в ложное отношение ученого и к себе, и ко всему. Ученость есть мерзость и безумие пред Богом; она – беснование. Слепоту свою она провозглашает удовлетворительнейшим ведением и видением, а хранимое ею падение неотъемлемым достоянием злосчастного книжника и фарисея. Мудрование плотское – вражда на Бога: закону бо Божию не покоряется, ниже бо может. Мудрование бо плотское – смерть есть (Рим. 8, 7 и 6). Святый Дух заповедует отвержение мудрости земной для того, кто хочет приступить к Богу и соделаться причастником духовной мудрости (1 Кор. 3, 18). Апостол Павел замечает, что немногие из ученых приняли веру христианскую (1 Кор. 1, 26); напротив того, для этих мнимых и напыщенных мудрецов показалась безумием духовная мудрость, всеобильно и всесовершенно заключающаяся во Христе (1 Кор. 1, 23). По водворении веры христианской в мiре ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть Святую Веру. Величайшее злодеяние – убийство Богочеловека – совершено учеными во имя мудрости их и во имя закона их. В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества» [46, с. 402–403].

Святитель Феофан Затворник: «Наука не самостоятельная госпожа. В моду вошло выставлять науку, как царственную некую особу. Особа эта – мечта. Ни одной у нас науки нет, которая установилась бы прочно в своих началах. Кое-что добыто по всем наукам. Но все это не таково, чтоб давать право ссылаться на науку, как на авторитет решающий. Науки нет, а есть научники, которые вертят наукою, как хотят. Есть, следовательно, только догадки и наведения научников. Это то же, что прежде говорилось: разум того требует. Как разум плохо себя зарекомендовал в истории человеческих мудрований, то бросили так выражаться, а стали ставить вместо его науку – нечто безличное. Пред женщинами ныне преклоняются. И науку выставили как какую красавицу, делают перед нею книксен» [147, с. 112].

«Нагородили они себе множество мечтательных предположений, возвели их в неопровержимые истины и величаются тем, полагая, что уж против них и сказать нечего. На деле же они так пусты, что и говорить против них не стоит. Все их мудрования – карточный дом: дунь – и разлетится. По частям их и опровергать нет нужды, а достаточно отнестись к ним так, как относятся к снам. Говоря против снов, не доказывают несообразности в составе или в частях сна, и говорят только: это сон – и тем все решают. Точно такова теория образования мiра из туманных пятен, с подставками своими – теорией произвольного зарождения, дарвиновского происхождения родов и видов и с его же последним мечтанием о происхождении человека. Все, как бред сонного. Читая их, ходишь среди теней. А ученые? Да, что с ними поделаешь? Их девиз: не любо, не слушай, а лгать не мешай» [143, с. 261].

Из приведенных святоотеческих высказываний следует, что после грехопадения, в результате которого произошло разобщение всех душевных сил человека, говорить о согласии веры человека с его разумом (или согласии религии с наукой) невозможно. Вся беда ученых-эволюционистов в том, что они не признают факта грехопадения Адама в его буквальном, а не символическом смысле, как понимали это Святые Отцы. Наука является способом постижения законов падшего мира падшим разумом. Присущая же порой науке самоуверенность и желание проникать в истоки происхождения мира и во все самые затаенные его загадки с неизбежностью приводит к противопоставлению разума вере. Но, по словам Апостола, аще ли кто мнится ведети что, не у что разуме, якоже подобает разумети (1 Кор. 8, 2). Претензия науки на «автономию разума» (то есть на нахождение основания в самой себе) лежит в основе полного отрыва научного знания от Церкви. Эта секуляризация научного знания и рождает конфликты разума с верой.

В условиях райской жизни, когда человек пребывал в благодатном общении с Богом, и Бог в нем, у него не было надобности в науке, поскольку само общение с Богом давало ему полноту знания Истины. Грехопадение прародителей привело к тому, что человек утратил духовное зрение, его разум обратился к земному – к тому, что есть «в мiре»: похоть плотская, похоть очима и гордость житейская (1 Ин. 2, 16).

Святитель Игнатий пишет: «Мой собственный ум носит на себе печати падения, покрыт покрывалом мрака, расставляет для себя сети. Еще в раю стремился он неразборчиво и неосторожно к приобретению знания, для него погибельного, убийственного! По падении он сделался неразборчивее, опрометчивее: с дерзостью упивается чашею знания ядовитого, и тем решительно уничтожает в себе вкус и вожделение к Божественной чаше знания Спасительного». «Лжеименный разум есть образ мыслей и суждений, усвоившихся уму, по падении человека. Как следствие падения, он имеет характер самообольщения; как следствие лжи и обмана, он не приемлет Истины – Христа; как высоко ценящий все земное, между тем, как земля есть место изгнания падших, он противен вере и рождаемому ею духовному разуму, взирающему на все земное оком странника. Предмет лжеименного разума – одно временное и тленное. Когда предметом его делается вечное и духовное, то суждения его вполне неосновательны и ошибочны. Он лишен просвещения свыше, объясняющего предметы духовные; для собственных его сил, без откровения, эти предметы недоступны; посторонний в нем свет есть свет темных духов лжи. Все сведения доставляются ему чувствами телесными, которые повреждены падением. Когда невидимое чувственными очами соделается для него доступным каким-либо средством, то этим он умножает только свои заблуждения, укрепляет свое омрачение и самообольщение, как пребывающий в области лжи, как стяжавающий одни превратные познания. Последователи его ходят в непрестанном несогласии между собою, противоречат один другому и сами себе. Он не требует от человека благонравия, напротив – предоставляет свободу грешить. Он считает себя правителем мира, почему отвергает промысл Божий, если не всегда словами, то всегда самым делом. Он содержит в себе начало безбожия, которое составляет всю сущность каждого заблуждения, раскрываясь в нем более или менее. Наконец, он есть отрицательное богатство падших духов и тех человеков, которые находятся в общении с падшими духами» [45, т. 2, с. 146].

Помраченность ума и болезненное состояние духа мешает человеку воспринимать Истину. Но вместе с тем, помраченный от греха и разъединенный с сердцем ум не утратил своего предназначения – восходить к Богу и познавать Истину, – только теперь он пытается это реализовать логическим и рациональным путем – в науке. Однако рассудочно и теоретически нельзя познать Истину: разум, являющийся рабом греха, не способен возвыситься от видимого к невидимому, от материального к духовному, от разумного к сверхразумному. Только очищенный от всякия скверны (2 Кор. 7, 1) и воссоединенный с сердцем при помощи благодати Божией, он обретает единение с Истиной, и Истина делает его подлинно свободным (Ин. 8, 32).

Наука, пытаясь объяснить мiр – Божие творение – без Бога, реализует в этом определенную свободу своего развития. При этом различные учения, внутри себя логически непротиворечивые и стройные, приводят к разным научным «истинам» по одному и тому же вопросу – в силу их неодинаковой и всегда малой степени полноты содержания Истины Божественной. Однако все науки и их «истины» имеют право на существование, ибо в этом вавилонском многоязычии и пестроте реализуется право на свободное волеизъявление человека, сотворенного по образу Божию. Сама же Истина – слово Божие – независима от всех человеческих учений, хоть и выражена для всякого простого человека вполне доступным образом, но «неудовлетворяющим», однако, изысканные интеллектуальные запросы человека «ученого». Нелегко, к примеру, ученому-эволюционисту согласиться со словами святителя Феофана: «Пытливость есть щекотание ума, не Истина дорога ей, а новость и особенно эффектная. Оттого она нередко не довольствуется самой Истиной, а среди ее ищет чего-либо особенного; а выдумав это особенное, она на нем не останавливается, и других привлекает к тому. Истина тут становится назади, а впереди стоит своя выдумка... Истина Божия проста; гордому ли уму заниматься ею? Он лучше свое выдумает. Это эффектно, хоть пусто и слабо, как сеть паутинная. Что это так, просмотрите нынешние теории мироздания: они походят на бред сонного и опьянелого. А уж как кажутся хороши изобретателям! Сколько тратится на это сил и времени, и все понапрасну! Дело совершилось просто: рече, и быша; повеле, и создашася (Пс. 32, 9). Лучше этого решения никто не придумает» [143, с. 213].

Любая свобода человеческая, в том числе и реализуемая в развитии науки, не преследующая главной цели – служения Богу – путем смирения, путем «покорности ума под иго веры» (слова святителя Феофана [143, с. 221]), свобода все подвергать сомнению и верить лишь своему «здравому смыслу», ведет к гордыне, тщеславию, к власти греха, и в результате – к полному отпадению от Истины: Господь гордым противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4, 6).

Священник Даниил Сысоев в своем докладе ««Теологумен» и учение о творении» говорил о том, что всякое «частное мнение» в области богословия (теологумен) уже есть покушение на Божественную Истину. Этот вывод применим и к «истинам» научным. Можно сказать, что речь идет о «юридической» стороне проблемы «владения Истиной». Неслучайно, многие вещи Господь держит от нас сокрытыми, ибо не всякое познание полезно и спасительно для души. Сам акт познания есть нечто большее, чем просто получение информации о познаваемом, поскольку предполагает проникновение познающего в познаваемое, восприятие его в себя, единение, общение с ним, сопровождаемое изменениями в личности познающего. И потому познающему отнюдь не безразлично, что ему познавать, ибо познаваемый объект всегда откладывает характер на познающем: И несть премудрость ведение лукавства, и несть разума, идеже совет грешных (Сир. 19, 19); Святые Отцы еще говорят, что человек есть то, что он ест (в духовном, конечно, смысле).

Ради решения насущных вопросов, в том числе мировоззренческого характера, мы используем, в меру способностей, наше человеческое разумение – поврежденное, нецелостное и убогое, – но всегда пред нами остается выбор – что познавать и как познавать. Ложное познание неизбежно входит в человека, когда он пытается в гордом самообольщении получить знания вопреки Господню благоволению, то есть не ограничивается тем, что с благодарностью принимает и хранит, приумножая, все, что даровано от Господа, но дерзко стремится овладеть тайнами бытия, полагая, будто в этом и есть путь к совершенству. Не входяй дверьми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник, – говорит Господь (Ин. 10, 1), и разъясняет: Аз есмь дверь: Мною аще кто внидет, спасется; и внидет, и изыдет, и пажить обрящет (Ин. 10, 9), то есть к Истине нельзя прийти ни научным, ни каким иным путем, но лишь пребывая в заповедях Божьих. Главное в познании – сохранять страх Божий, согласовывать все свои рассуждения со словом Божьим и помнить, что мы претендуем не на Истину, а на возможное решение стоящих перед нами конкретных задач. Только в том (воображаемом) случае, если все наши «частные мнения» и мiровоззренческие научные концепции займут подобающее им подчиненное положение по отношению к религиозному Откровению, возможна станет гармония между верой и разумом, и только в этом случае наука не будет мешать продвижению человека к цели познания Творца и приобщения к Нему.

Существование всяких столкновений, несогласий, противоречий, коллизий разных научных «истин» есть на самом деле внутренний конфликт каждой из этих «истин» с Истиной Божественной, то есть конфликт физического (или душевного) с духовным – конфликт, основанный на греховности и противоестественности (по сравнению с первозданным) нашего состояния, мешающего возможности нашего богообщения, пребывания в Истине. Поэтому неуместно было бы ставить вопрос о согласовании православного учения с какой-либо научной (или философской) теорией, ибо само православие, по определению преподобного Анастасия Синаита, и «есть неложное учение о Боге и твари, или истинное понятие обо всем, или знание о сущем, как оно есть» [5].

Науку невозможно согласовывать с православным учением в силу имманентной, онтологической безбожности самой науки, ее зараженности первородным грехом эволюционизма.

Наука, сама «эволюционирующая», то есть развивающаяся, совершенствующаяся, движущая прогресс, не может исповедовать иной религии кроме эволюционизма. Как было сказано выше, наука эволюционистична по своей природе столь же, насколько эволюционизм научен. «Научный эволюционизм» («срастим» эти два понятия единым термином) притязает быть заменой религии, ее гностическим суррогатом, стирая грань между Божеством и Его творением, Небом и землею, метафизикой и физикой, сверхъестественным (чудесным) и естественным, сакральным и просфористическим, верой и знанием, рассматривая Самого Бога в качестве некоего универсального принципа вселенной.

Соглашатели науки с верой, ища опоры своим научным и эволюционистским построениям в христианстве, пытаются использовать для этой цели высказывания Святых Отцов, истолковывая их на свой лад. В качестве примера приведем слова святителя Филарета Московского, получившие широкую известность благодаря их частому цитированию «христианскими учеными»[7]: «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством».

В оторванной от контекста цитате не ясно, о каком истинном знании идет речь. Можно ли, скажем, воспринимать приведенные слова как Святителево благословение заниматься научным эволюционизмом? Для того, чтобы пояснить, что святитель Филарет не подразумевал в качестве истинных знания, добытые эволюционистской наукой, приведем только два его высказывания. Первое: «Я изыскатель истины бытописаний человеческих: чем должен я истине Божией? – Не попусти себе тупым взором видеть в бытиях человечества только нестройную игру случаев и борьбу страстей, или слепую судьбу; изощри свое око, и примечай следы провидения Божия, премудрого, благого и праведного. Остерегись, чтобы не впасть в языческое баснословие (выделено нами, – С. Б.), доверчиво следуя тем, которые в глубине древности мира указывают, так названные ими, доисторические времена (выделено свт. Филаретом, – С. Б.). У язычников басня поглотила истину древних событий: мы имеем истинную книгу Бытия, (выделено святителем Филаретом, – С. Б.) в которой нить бытия человеческого начинается от Бога и первого человека, и не прерывается, доколе наконец входит в широкую ткань разнородных преданий и бытописаний» [158, с. 298].

В другом своем слове святитель благословляет: «Познание земли и неба, но – не то могильное познание земли, которое по глыбам и слоям сходит в глубину ее, как в могилу, и остатками разрушения хочет истолковать жизнь погребенную и оставшуюся, без надежды воскресить погребенную и сохранить оставшуюся, не то стеклянное познание неба, которое посредством дальнозрительных стекол следит пути звезд, не пролагая зрителю пути в небо, но – познание земли и неба, вначале добрых зело, потом – земли, проклятой в делах человека, и неба, сделавшегося нечистым (Иов 15, 15), далее – земли, которая с сущими на ней делами сгорит, и неба, которое прейдет, наконец – новаго неба и земли новой, в которых правда живет, и в которые можем переселиться и мы, если правдою жить будем» [158, с. 62].

Ревнители научной истины, не испытывающие внутри себя противоречия сердца и разума, то есть христианской веры и естественнонаучного знания (именно по причине подмены веры знанием), не преминут заметить, что подавляющее большинство великих ученых – религиозно верующие люди, а многие из них – христиане разной конфессиональной принадлежности, и есть среди них православные христиане, – но противоречия между верой религиозной и верой научно-эволюционистической у них почему-то не возникает.

Нельзя не согласиться с тем, что действительно имеется немало высказываний выдающихся ученых разных вероисповеданий об их позитивном отношении к Богу, к Священному Писанию [10, с. 15]. Часто, например, приводятся слова М. В. Ломоносова: «Природа и вера суть две сестры родные... и никогда не могут прийти в распрю между собой. Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество, в другой – Свою волю. Первая книга – видимый сей мiр, Им созданный. Вторая книга – Священное Писание» [цит. по 85, с. 97–98]. Подобную мысль высказывал еще преподобный Ефрем Сирин: «Писание и натура не могут противоречить одна другой, как две книги, написанные одним автором». В самом деле, трудно не согласиться с тем, что Писание (вера) и натура (природа) не могут противоречить друг другу, ибо имеют общего Автора. Но Писание и наука (то есть не данная Богом, но добытая человеческим мудрованием система знаний о закономерностях развития натуры, или, иными словами, «толкование» лжеименного разума на «книгу природы») не могут не противоречить друг другу, ибо первое – от Бога, а вторая – «вместо Бога».

Религиозность ученых-естественников свидетельствует не о единстве научного и религиозного знания, но лишний раз подтверждает независимость религиозной веры от рационального мышления: ученые религиозны не в следствие своего профессионального мышления, но вопреки ему – в той степени, в какой их сознание свободно от научных и философских доктрин.

Более деликатный вопрос – о характере религиозности ученых. Одни ученые (пантеисты) «сливают» Божество с мiром, верят в разумность вселенной, в одухотворенность самой материи, благоговея перед непознанным, перед самим процессом познания; мiр для них представляется как эволюция Самого Божества. Другие ученые (деисты) имеют чисто философское понимание единого Бога как Первопричины мiра и Совершенного разума; для них мiр находится в эволюционном саморазвитии по установленной Создателем программе. Третьи (атеисты) вообще отводят Богу роль рабочей гипотезы, терминологического приема описания мiра, исключая в нем какую бы то ни было духовную основу; для них эволюция – это закон существования самого мiра. Парадигмой научного мышления может служить и пантеизм, и деизм, и атеизм, но никогда не теизм: в науке нет христианского понимания цели и смысла творения мiра и всего домостроительства спасения человека, нет понимания Божьего Вседержительства, Божьего Промысла над мiром, падшего характера мiра и его будущего апокалиптического преображения, нет понимания искупительной Голгофской Жертвы и пребывания в Церкви спасительной благодати, нет представления о человеке как образе и подобии Божества, о Божьем Откровении как данности, усвояемой верой, о молитвенном общении с Живым и Личностным Богом, нет места в науке чудесам – сверхъестественным явлениям, совершаемым всемогущею силою Божией и преодолевающим действие изучаемых наукою законов природы. Научное мышление – это позитивистское, причинно-следственное, дедуктивное мышление, основанное на построении схем, моделей, алгоритмов, носящих всегда ограниченный характер. При помощи научной парадигмы (физических представлений, принципов, законов, правил и проч.) нельзя постичь пути Господни, нельзя понять и условной, и относительной применимости самого научного метода, нельзя усвоить, в чем состоит порочность эволюционизма, ибо наука изучает и описывает (более или менее достоверно) только механизмы явлений, но не проникает в сущность явлений и не объясняет их причины и смысла. Православно-догматическое богословие не может быть уложено в логические схемы естественной науки, и тем более, в прокрустово ложе эволюционистской модели. В этом смысле можно сказать, что оно ненаучно и антиэволюционистично.

Что же касается личного исповедания некоторыми, пусть даже самыми выдающимися, учеными-эволюционистами православия, то этот аргумент вряд ли можно считать серьезным доводом в пользу единства веры и разума. Скорее, увлечение наукой – это вопрос личной совести христианина, как, впрочем, и всякое иное увлечение. В любом случае, среди православных святых не так уж часто встречаются деятели науки. Хотя подчеркнем, само по себе занятие наукой не обязательно порочно: Царство Божие нудится не внешним, а внутренним деланием. Человек может вести праведную и благочестивую жизнь и быть очень образованным, или, наоборот, совершенно невежественным в научном плане; важно лишь, чтобы не произошло подмены и вытеснения его истинной веры в религиозную догматику верой лжеименному научному разуму.

Увлечение наукой, в самом деле, сродни увлечению всякой страстью. Отключившись от духа, человеческий разум стал главным источником гордыни – тайного или явного богоборчества. В этой гордости разума, несомненно, есть наслаждение, не уступающее наслаждениям чувственным. Обуздание жадности познания есть добродетель, такая же как сдерживание похотей плоти.

Святитель Филарет Московский писал: «Воздержание ума почитается у людей наименьшей обязанностью. Жажда познания, без дальнейшего рассмотрения, приемлется не только за естественное и невинное, но даже за благородное чувствование. И как роскошь чувственная оказывает какое-то уважение уму помрачающему вину, в сравнении с очищающей оный водою: так нередко роскошь ума с пренебрежением проходит мимо чистых источников Израилевых и с жадностью принимает из рук любодейцы Вавилонской, ложной мудрости мира, чашу, из которой сия от вина ярости любодеяния своего напои вся языки (Апок. 14, 8). Наше время видело, и не к блаженству своему, кажется, еще видит жаждущих, так называемого, просвещения, которые из чаши сей пьют вино сперва духовного любодеяния, приемлют учение, которое приводит в забвение священные отношения человека к Богу и вводит противное чистому закону не растленного ума смешение истины с ложью, зла с добром, нравственности со страстями, духовного с чувственным; потом пьют вино любодеяния даже чувственного, поелику от нечистых понятий естественно происходят нечистые чувствования, и растленное учение сопровождается развратной жизнью; – и в которых, наконец, сие вино любодеяния, в высшей степени упокоения, превращается в вино ярости; поелику обуявшие от ложного просвещения подобно пьяным, не любят быть в покое, но с мечтательною мыслию преобразования, все хотят ниспровергнуть и разрушить, и нездоровую жажду просвещения, от неестественного пития превратившуюся у них в другую, еще более неистовую жажду – быть просветителями, – не умеют угасить иначе, как слезами и кровию людей» [158, с. 350–351].

Однако, невинно вино, укоризненно же пиянство (Притч. 20, 1); полезно вино животу человечу, аще пиеши е в меру его (Сир. 31, 31); чревоугодие – страсть, но пища сама по себе не содержит ничего плохого; блуд – грех, но нет ничего худого в деторождении, и блудодеяния ради кийждо свою жену да имать (1 Кор. 7, 2); так и в науке: не знания сами по себе порочны, но неправильное и невоздержанное к ним отношение, фетишизация их, возведение их в ранг Абсолютной Истины. И, конечно, не сами предметы, подлежащие научному исследованию, богопротивны, бесовски, а богоборческий дух науки.

Рыдайте, вси пиющие вино до пиянства, яко отъяся от уст ваших веселие и радость – восклицает Пророк (Иоиль 1, 5). Не бывайте несмысленни, но разумевайте, что есть воля Божия, – говорит ап. Павел. – И не упивайтеся вином, в немже есть блуд, но паче исполняйтеся Духом (Еф. 5, 17–18). Вся ми леть суть, но не аз обладан буду от кого (1 Кор. 6, 12). Устами Иисуса, сына Сирахова, Премудрость указывает истинный корень всякой страсти – гордость: Пещь искушает железо в калении, тако вино сердца гордых во пиянстве (Сир. 31, 30), так и наука искушает сердца ученых, гордых разумом, в их увлечении научным эволюционизмом.

Увлечение научными знаниями можно сравнить и с накоплением богатства. В словах Спасителя «удобее есть велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити» (Мф. 19, 24) первостепенное значение имеет не характер богатства (материальное оно или интеллектуальное), или его размер, ибо все, чем человек владеет, по слову Господа, есть неправедное имение (Лк. 16, 11), а то как человек богатеет – в себя или в Бога (Лк. 12, 21). Для некоего ученого юноши, богатого натурфилософскими познаниями о происхождении вселенной из «Большого взрыва» и ее эволюционном развитии, слова Иисуса Христа «продаждь имение твое... и гряди вслед Мене» (Мф. 19, 21) окажутся практически неисполнимыми, ибо юноше сему надо не только учиться божественной премудрости, но, что гораздо труднее, – переучиваться.

Человек пленяется на всех уровнях своего бытия, в том числе и в сфере интеллектуальной. В самообольщение и прелесть вводит человека неправильное использование своего ума. На эту тему много рассуждений у святителя Феофана Затворника. Приведем некоторые из них:

«Ум православный не умничает, а только изучает и усвояет готовую, данную ему Святою Церковию Истину, приемля ее с полною покорностию и благочестием, боясь прибавить или убавить йоту какую-нибудь из начертанного уже образа исповедания веры.

Ум немецкий только умничает, у него нет нормы веры, и он все ищет ее, не изучать берется он веру, а изобретать и построевать, и даже построивши, не успокоивается раз навсегда, а еще ищет, еще ищет, не удовлетворяясь найденным. Как у драчуна руки чешутся, а у говоруна язык, так у немца чешется мозг и не дает ему покоя. Дух новизны и непрестанного поновления состовляет существо немецкого ума. Православный же ум, изучив и усвоив истину, почивает в ней и услаждается созерцанием ее божественного лика» [148, с. 48–49].

«Уму следует слушаться того, что заповедано Господом. Правда, он называется царем в голове; но этому царю не дано законодательной власти, а только исполнительная. Как только примется он законодательствовать, то нагородит не знать что... В этом разгаре умственного своенравия лучше всего укрываться в простоту веры» [143, с. 271].

«Замечательно, что Премудрость зовет к себе безумных: иже есть безумен, да уклонится ко Мне (Притч. 9, 4). Стало быть, умникам нет входа в дом Премудрости или в св. Церковь. Умность всякую надо отложить у самого входа в этот дом. С другой стороны, если всякая мудрость и ведение только в доме Премудрости, то вне сего дома, вне св. Церкви, только безумие, неведение, слепота. Дивное Божие учреждение! Входя в Церковь, оставь ум свой – и станешь истинно умным; оставь свою самонадеянность – и станешь истинным деятелем; отвергнись и всего себя – станешь настоящим владыкою над собою. Ах, когда бы мир уразумел премудрость эту! Но это сокрыто от него. Не разумея премудрости Божией, он вопиет на нее, и безумных разумников продолжает держать в ослеплении своем» [143, с. 45–46].

«Симон (волхв) и сам верова, и крещся бе, пребывая у Филиппа (Деян. 8, 13). И веровал и крестился, а ничего не вышло из него. Надо думать, что в строе веры его было что-либо недолжное. Вера искренняя есть отрицание своего ума. Надо ум оголить и, как чистую доску, представить вере, чтобы она начертала себя на нем, как есть, без всякой примеси сторонних речений и положений. Когда в уме остаются свои положения, тогда, по написании на нем положений веры, окажется в нем смесь положений: и сознание будет путаться, встречая между действиями веры и мудрствования ума. Таков и был Симон – образчик для всех еретиков; таковы и все со своими мудрованиями вступающие в область веры, как прежде, так и теперь. Они путаются в вере, и ничего из них не выходит, кроме вреда – для себя, когда они остаются безгласными, для других, когда не удерживается в них одних эта путаница, а прорывается наружу, по их жажде быть учителями. Отсюда всегда выходит партия лиц более или менее погрешающих в вере, с несчастной уверенностью в непогрешимости и бедственным позывом всех переделать на свой лад» [143, с. 75–76].

«Мы сами в себе носим готового ересеначальника и кователя всякой лжи – наш разум. Поддайся только ему, – и он заведет не знать куда... Разум есть болезнь нынешнего времени. Хорошо, что ищут разумности. Но то не хорошо, что ищут ее в одном разуме человеческом. Сей разум хотят сделать всемирным наставником – царем истины. – Непонятно, откуда ему такая честь?.. Разум есть способность познавать истину; но сама истина не в нем, а должна быть преподана ему со вне. Кем же как не Богом – источником бытия и истинного ведения! Она и преподана Им, пребывает на земле, – хранится и преподается всем. – Разуму надо сказать: изучай ее и храни; – из себя же самого ты можешь испускать только фантазмы, как мыльные пузыри, или вытягивать хитросплетение помышлений, как сеть паутинную, кои разлетаются при легком дыхании ветра» [146, с. 28].

«Назначение нашего разума или воля Божия, на естество наложенная, есть, чтоб он учился Истине у Бога, принимая смиренно истины, свыше сообщаемые, или вседушно покорялся Богооткровенному учению и всей открытой нам воле Божией. Разум, покоряющийся сей напечатленной в существе его заповеди Божией, – хранящий и защищающий – есть Михаил Архангел, а разум кичливый и в кичении отвергающий откровение Божие и проповедующий: не нужно мне откровение Божие, сам все хочу знать, – и сам все узнаю, – есть разум богоборческий» [145, с. 48–49].

Объяснить богоборческий характер науки можно тем, что само знание человеку вожделенно, ибо Господь вложил в человека жажду познания мира и даровал ему таланты, чтобы реализовать эту жажду. Вопрос лишь в целях и способах реализации. Еще в раю Ева увидела яко добро древо в снедь и яко угодно очима видети и красно есть, еже разумети (Быт. 3, 6) (Выделено нами, – С. Б.). В падшем же своем естестве человек тем более использует данные ему таланты во зло – злоупотребляет ими, – и тогда знание становится разновидностью греха. Наука обольщает разум человека – не сама по себе, конечно, ибо понятие науки безличностно, но посредством ее это делает враг рода человеческого, «порабощающий» разум человека, «заставляющий» его воспринимать мiр не свободно (Ин. 8, 32), а в рамках определенной научной концепции, в частности, эволюционистической, заслоняющей человека от Господа. Наука становится кумиром, заменяющим Бога. Да постыдятся вси, кланяющиеся истуканным, хвалящиися о идолех своих! (Пс. 96, 7). Еще апостол Павел предостерегал нас: Боюся же, да не како, якоже змий Еву прельсти лукавством своим, тако истлеют и разумы ваша от простоты, яже о Христе (то есть уклонившись от простоты во Христе) (2 Кор. 11, 3). Запрет вкушать от древа познания добра и зла для того и был дан человеку, чтобы уметь смирять свой ум и доверять Богу, а не своим глубоким познаниям законов мiра.

Вообще, стоит обратить внимание на то, что рационально-логический научный метод познания имеет весьма ограниченные возможности и далек от совершенства; об этом свидетельствует состояние любой научной области знания: Не может человек изобрести творение сотвореное под солнцем; елика аще потрудится человек обрести и не обрящет; и елика аще речет мудрый уразумети, не возможет обрести (Еккл. 8, 17).

Ограниченность возможностей нашего познания определена Самим Богом для нашего же блага: нам нужны лишь те знания, которые полезны для спасения. Вся ми леть суть, – говорит святой Апостол, – но не вся на пользу, вся ми леть суть, но не вся назидают (1 Кор. 10, 23). Полнота знаний о всем сущем в нашем греховном состоянии чревата для нас погибелью: не случайно Господь облек человека после его грехопадения в ризы кожаны (Быт. 3, 21): Вышших себе не ищи и крепльших себе не испытуй. Яже ти повеленна, сия разумевай: несть бо ти потреба тайных. Во избытцех дел твоих не любопытствуй: вящшая бо разума человеческаго показана ти суть: многи бо прельсти мнение их, и мнение лукавно погуби мысль их (Сир. 3,