Социальная и физическая реальность

Однако этим критика Московичи не ограничивается, он идет дальше и утверждает, что теория зависимости несостоятельна даже в качестве одной из теорий конформности. Она объясняет влияние (личное принятие нормы) как информационный процесс, активированный неуверенностью индивидуума и его потребностью избавиться от этого чувства. Глядя вокруг себя, мы обычно воспринимаем мир таким, каков он есть, однако нередко реальность неоднозначна, не вполне понятна, и мы чувствуем себя неуверенно. Нам нужна дополнительная информация, и мы обращаемся за ней к специалистам или к тем людям, которые находятся в ситуации, аналогичной нашей. Возможен и другой вариант: видя, что группа ошибается, мы тем не менее соглашаемся с ней, потому что хотим нравиться и быть популярными. Подобная картина, нарисованная теорией зависимости, с позиции здравого смысла представляется вполне правильной, но на самом деле она неверна. Эта теория отделяет индивидуум от общества и проводит резкую границу между физическим и социальным мирами. Согласно теории зависимости, социальное влияние — всего лишь «процесс-заменитель», предназначенный для уменьшения неуверенности индивидуума в тех условиях, в которых он не может подвергнуть реальность тестированию с помощью объективных, физических методов. Истоки такого подхода в том, что индивидуум способен воспринимать и познавать мир непосредственно, без помощи общества, к которому он обращается только в случае неуверенности, возникающей в результате первичного процесса индивидуальной перцепции.

Против этой точки зрения можно выдвинуть несколько аргументов. В действительности индивидуальное восприятие и познание мира тоже «социально окрашено». То, что мы принимаем за «свидетельские показания» наших органов чувств, нередко, а быть может, и всегда есть проявление нашей культуры. Например, о чем думает человек, когда слышит гром? О том, что сердится бог, дерутся две тучи или что его причина — сверкнувшая чуть раньше молния? Ответ зависит от того, к какой культуре он принадлежит и в каком времени живет. Возможно, разные люди слышат одно и то же, но вкладывают в то, что слышат, разный смысл, в зависимости от того, к какой культуре принадлежат. Сомнительно, чтобы человек мог провести четкую границу между восприятием и «смыслом». Понимание влияет на восприятие, и понимание даже физического мира является продуктом общества (Tajfel, 1969a). Всем нам известно, сколь радикально наука (социальный институт) изменила наше восприятие Вселенной.

Более конкретный пример — одинокий индивидуум, участвующий в контрольном опыте Аша и сравнивающий линии-стимулы с линией-образцом. Можно ли назвать то, что он делает, асоциальной, исключительно индивидуальной перцептивной активностью? Когда мы говорим, что испытуемый дал правильный ответ, идет ли речь о чисто физическом суждении? Московичи отвечает на этот вопрос отрицательно. Человек, используя установленные правила, стандарты, процедуры и нормы, ведет себя как представитель определенной группы, определенного общества и определенной культуры. Физически этот человек может быть изолирован, но психологически его (или ее) суждения — полностью социальны и нормативны, они основаны на общих культурных «договоренностях», которые включают в себя все — от смысла слов до приемлемой системы измерений (Moscovici & Faucheux, 1972). Разумеется, испытуемый может воспользоваться линейкой и измерить линии на карточках, но при этом все равно его суждение останется по своей природе социальным. Московичи особо подчеркивает то, что линейки и прочие приспособления для изучения физического мира сами являются материальными символами социального консенсуса. Они потому используются, что мы договорились о том, что именно они показывают, и потому, что они олицетворяют стабильные процедуры, договоренность о которых достигнута на основе консенсуса. Если бы разные астрономы не могли получать с помощью телескопа воспроизводимых результатов, мы бы не доверяли этому прибору и отказались от его использования.

Действительно ли неуверенность есть следствие неоднозначности стимула? Действительно ли участник эксперимента Шерифа (изучение автокинетического эффекта) испытывает неуверенность и нуждается во влиянии, потому что световая точка объективно изменчива? Если реальность объективно неструктурирована, неоднозначна и изменчива, то «неуверенность» есть правдивое и валидное представление стимула. Почему же в этом случае человеку нужна информация, почему он хочет спорить? Любое соглашение будет произвольным и лишенным смысла. Если я не уверен в чем-то, потому что не могу положиться на собственные глаза, но проблема не в том, что я плохо вижу, а «вне моего зрения», значит, и все остальные окажутся точно в таком же положении, и нет никаких оснований полагаться на чье-либо суждение больше, чем на мое собственное.

Однако поиск согласия приобретает смысл, если принять, что, вопреки неуверенности индивидуума, мир перцептивно структурирован, правильный ответ возможен, а субъективная неуверенность не является отражением объективной неоднозначности. Испытуемые, участвовавшие в экспериментах Шерифа, думали, что светящаяся точка действительно перемещается и что неоднозначным было их восприятие, а не реальность. Чтобы проиллюстрировать это, Московичи обратился к эксперименту Шперлинга, описанному Ашем. Шперлинг воспользовался сценарием Шерифа, но сказал испытуемым, что движение светящейся точки – оптическая иллюзия. В результате конвергенция (взаимное влияние) оказалась пониженной. На самом деле многие участники эксперимента не поверили в то, что имеют дело с иллюзорным эффектом, и поддались влиянию, но конвергенция (взаимное влияние) не проявилась. Следовательно, конвергенция зависела от неуверенности в контексте реальности, которая – и в этом парадокс! – воспринимается как объективно однозначная. Результаты, аналогичные тем, которые описал Шперлинг, были получены и Александером (Alexander et al., 1970). Информирование испытуемых о том, что движение светящейся точки иллюзорно, снижало конвергенцию.

Позднее Московичи сообщил, что ему не удалось воспроизвести результаты Шперлинга (Moscovici, 1985), и несколько изменил свою точку зрения на объективную реальность. Он стал утверждать, что важное значение имеет не объективная реальность, а то, что он назвал нормой объективности, разделенной уверенностью в том, что существуют объективные, валидные и правильные ответы, требующие согласия и подразумевающие его.

Если неуверенность не является результатом объективной неоднозначности мира, то что же вызывает ее? Ответ Московичи: общество, социальные отношения. Рассмотрим сценарий Аша. Несогласие с группой, единодушно защищающей ответ, противоречащий тому, что он видит, вселяет неуверенность в наивного (не «подсадного») испытуемого. Испытуемые считают само собой разумеющимся, что похожие друг на друга люди, наблюдая за одним и тем же стимулом, должны прийти к согласию (Asch, 1952; Turner, 1985). Если согласия нет, возникают когнитивный конфликт и неуверенность относительно правильного ответа. Человек пытается разобраться в сложившейся ситуации и объяснить социальный и когнитивный конфликт. Одно из возможных объяснений заключается в том, что, вероятно, он ошибается. Как отмечает Фестингер, без согласия с похожими на тебя людьми не может быть субъективной валидности; разница лишь в том, что, по мнению Фестингера, это согласие нужно лишь тогда, когда реальность слишком неоднозначна для того, чтобы ее можно было протестировать физическими методами. Исследования Аша свидетельствуют о том, несогласие порождает неуверенность даже тогда, когда реальность однозначна и легко поддается перцептивному тестированию. Неуверенность возникает и инициирует процесс влияния не в результате предполагаемых трудностей с объективным тестированием реальности, а вследствие социального конфликта между индивидуумом и группой.

Что уменьшает неуверенность? На этот вопрос Московичи отвечает менее уверенно, чем когда он говорит о том, что не отводит этому уменьшению центральной роли в процессе влияния. Складывается впечатление, что его ответ заключается в следующем: неуверенность уменьшают люди, которые не сомневаются в себе и демонстрируют отсутствие колебаний и убежденность, т. е. последовательные и стойкие люди. Московичи обращает внимание на то, что считать, будто неуверенность снижают люди, обладающие информацией, — значит ходить по кругу: информационная зависимость есть скорее симптом, а не причина влияния (Moscovici & Faucheux, 1972). Информационная зависимость индивидуума от других людей отражает тот факт, что он уже однажды подвергся их влиянию и под этим влиянием принял ценности, на которых основаны их позиции. Например, специалист — это тот, кто признал нормы, ценности и правила, присущие той отрасли знания, которую он представляет. Эксперты оказывают влияние на людей не потому, что их мнение — источник валидной информации. Человек воспринимает их информацию как валидную, потому что их признали специалистами те социальные институты, ценности которых он принимает.

Подводя некоторый итог, можно сказать следующее: отдельно взятый индивидуум не асоциален, неуверенность является результатом социального конфликта, и социальные нормы и правила определяют, что именно считается информацией. Неуверенность не асоциальная, когнитивная принадлежность индивидуума, которая существует до влияния и является его базой. Более вероятно, что потребность в информации и есть результат влияния.