Тридцать три. Это была самая холодная зима на памяти Алехандро, с тех пор как он более десяти лет назад впервые пересек Английский канал.[33]И хотя Франция славилась

Это была самая холодная зима на памяти Алехандро, с тех пор как он более десяти лет назад впервые пересек Английский канал.[33]И хотя Франция славилась суровыми зимами, они в основном были мягче той единственной зимы, которую Алехандро пережил в Англии, когда казалось, что птицы и цветы больше никогда не вернутся. Однако тогда его согревала любовь женщины, а сейчас ему приходилось, часто тщетно, согревать любовью свою дочь. Иногда, правда, он достигал успеха, но лишь тогда, когда она сама шла ему навстречу.

Чудесным образом ребенок внутри нее пережил ужасы подъема и падения Жакерии. Глядя, как живот Кэт сначала лишь чуть-чуть, а потом заметно округлился и стал даже отвисать, Алехандро восхищался тем, как Бог всегда заботится о созданиях, которые не способны сами позаботиться о себе. В случае Кэт, однако, Всевышний, казалось, достигал своей цели за счет ее плоти; когда-то пышная и не по годам зрелая, сейчас она стала худой и угловатой, отдавая каждый кусок своей скудной пищи ребенку Гильома Каля. Нет, Кэт не утратила красоты, что временами казалось Алехандро почти не мыслимым, но краска почти полностью сошла с ее щек. По большей части она выглядела призрачно-бледной, разве что прогулки немного помогали, но они были крайне редки из-за того, что Кэт так недоедала. Она часто жаловалась на зубную боль, и Алехандро каждый день молился, чтобы в результате беременности она не лишилась ни одного зуба. Этой беде можно было бы помочь, если бы, милосердием Божьим, она имела возможность хотя бы иногда есть яблоки или грибы с их чудодейственными свойствами, но ни того ни другого у них не было.

Еще не рожденный младенец расхаживал у нее в животе, словно маленький солдат, и Алехандро всегда без труда находил его ножку, когда тот колотил ею в тонкую кожу матери. Это было почти единственное доступное теперь Кэт удовольствие — ощущать под руками биение новой жизни; если не считать воспоминаний о любви, которая связывала ее с Калем. И Алехандро считал, что это лишь справедливо — то, что она получает хоть какое-то удовольствие от своей ноши, — поскольку первые месяцы беременности ее постоянно выворачивало наизнанку, когда она пыталась удержать внутри хоть что-то из съеденного. Чтобы облегчить это характерное для беременности недомогание, требовались травы, но их не было, поскольку все запасы они истратили на раненых солдат Жакерии или другие лечебные цели, а когда последний искалеченный мятежник покинул дом, земля почернела и травы засохли. А новые появятся только весной, но к тому времени ребенок уже родится. Живой, как надеялся Алехандро. Он знал, что не вынесет еще одной беды, обрушившейся на его дочь.

В начале зимы у них было две золотые монеты, и он полагал, что этого за глаза хватит. На две золотые монеты можно целый год кормить большую семью — по крайней мере, так он слышал и отчаянно хотел верить в это. Однако ухаживать за домашним скотом и собирать урожай было некому, соответственно, нечего нести на рынок, поэтому люди платили бешеные деньги, если удавалось найти хоть что-то. Впрочем, рассуждал Алехандро, дворяне наверняка не голодают, в особенности Наварра и барон де Куси.

Однако даже они расходовали деньги быстрее, чем когда бы то ни было прежде, и были недовольны этим.

Настал день, когда Алехандро истратил несколько последних су; теперь до весны их единственной пищей будет то, что он сумеет найти. Однако дичь сделалась пугливой и совсем отощала — поскольку водоемы перемерзли и до рыбы было не добраться. Алехандро терзали сны, в которых он видел золотистые караваи хлеба, испускающую пар рыбу, сочные красные яблоки, а живот болел от голода — и хрящей с кореньями, которые составляли почти всю их еду. Однако он был благодарен Богу и за это.

Иногда приходили люди, которым требовалась помощь; он больше не пытался скрыть, что умеет лечить, да это было и бесполезно, поскольку по всей стране распространился слух о том, как он помогал раненым мятежникам — братьям, сыновьям и мужьям тех, кто сейчас продолжал неравную борьбу с голодом и болезнями. И он был единственным лекарем к северу от Парижа, или, по крайней мере, такое складывалось впечатление, когда он расспрашивал тех, кто приходил к нему. Часто он был в состоянии помочь страдающим от недоедания беднякам лишь словами утешения и отсылал их домой ни с чем. Те же, кому удавалось оказать помощь, редко могли заплатить за нее, но он и не требовал оплаты. Иногда они сами приносили полоски сушеного мяса, или червивое яблоко, или сухарь, поскольку зимой 1359 года пища была единственным платежным средством. Он горячо благодарил за эти подношения — и по большей части отдавал их Кэт. Стук в дверь дома больше не удивлял его; более того, он даже не задавался вопросом: а вдруг это шпионы короля Эдуарда нашли его?

«Пусть приходят, — с горечью думал он, — лишь бы принесли с собой еду».

Однажды холодным солнечным утром в конце зимы, когда воздух уже должен был бы прогреться гораздо сильнее, а сосульки стать гораздо меньше, в дверь снова постучали, но этот стук заметно отличался от всех прочих. Он прозвучал тверже; казалось, пришедший сохранил силу в руках — в то время как приходившие за помощью крестьяне стучали еле слышно, от слабости и от мысли о том, что мало чем отличаются от нищих. Это, однако, не был стук нищего. И впервые за долгие месяцы Алехандро сжал в руке нож.

Снова постучали, еще сильнее, и на лице Кэт возникло выражение тревоги.

«Ее время приближается, — подумал Алехандро. — Пожалуйста, пусть это будет не грабитель и не рыцарь, пришедший забрать последнее».

С ножом в руке он отодвинул деревянный засов и совсем немного приоткрыл дверь. Там стоял высокий человек в плаще для верховой езды — просто массивная темная фигура на фоне серовато-белого снега, да еще и с солнцем за спиной. По этой причине, а также из-за вызванного недоеданием ухудшения зрения Алехандро никак не мог разглядеть лицо незнакомца.

— Лекарь? — услышал он.

Такой знакомый голос, но кому он принадлежит? Алехандро никак не мог сообразить. И тут прозвучало:

— Коллега?

Алехандро едва не потерял сознание.

— Вам здесь не рады, — сказал он, пытаясь захлопнуть дверь.

Однако де Шальяк поднажал на нее плечом и вошел внутрь, в данный момент превосходя по силе своего ослабевшего коллегу и морально, и физически.

Потом он молча, в смущении и с чувством вины смотрел, как Алехандро прослезился при виде еды, которую он принес из Парижа, и прежде всего отдал ее болезненно худой молодой женщине на исходе беременности, тут же накинувшейся на нее, точно изголодавшийся зверь.

Когда Алехандро насытился и сам, мелькнула мысль напасть на гостя и прикончить его. Однако у него хватило ума понять, что силенок не хватит и что это было бы ужасной потерей.

— Как вы нашли меня? — только и спросил он.

— Я знал, где вы, с самого первого дня, как вы пришли сюда. У меня среди ваших солдат был шпион. Один из охранников, которых вы так искренне презирали и так ловко обманули. Однако заметить его вы никак не могли, он затерялся среди ваших тысяч. К тому же у вас хватало других забот, так он сказал.

— И он…

— Погиб в бою? Почти. Однако ваша дочь помогла ему, и он выжил. — Де Шальяк бросил на Кэт уважительный взгляд. — Этот человек посылает вам самые сердечные благодарности и обещает, что никогда больше не будет держать вашего отца в плену.

Она еле заметно улыбнулась, при виде чего Алехандро воспрянул духом.

Де Шальяк указал на ее живот.

— Дитя Гильома Каля, надо полагать.

Алехандро кивнул.

— Когда ожидаются роды?

— Скоро, мне кажется, хотя точно сказать не могу.

— Встаньте, мадам, будьте так любезны, — сказал де Шальяк.

Кэт вопросительно поглядела на Алехандро, но тот лишь удивленно вскинул брови. Она встала.

— Повернитесь боком, чтобы мне лучше было видно. Обтяните вокруг живота платье.

Она так и сделала.

— Дитя совсем низко, — заметил де Шальяк.

— Неудивительно, — ответил Алехандро. — На животе почти не осталось плоти, чтобы удерживать его выше.

— Да, и все же ребенок опускается так низко, только когда готов выйти. Думаю, она родит в течение недели.

— Откуда у вас такие знания в этой области? Я всегда считал, что вы выше простого акушерства.

— Я королевский акушер, или, точнее, был им, пока пользовался расположением его величества.

— Père, — спросила Кэт, — это правда может произойти так скоро?

— Уверен, — сказал де Шальяк, не дав Алехандро возможности ответить. — Поэтому лучше вам вернуться со мной в Париж.

Алехандро прищурился, устремив на него подозрительный взгляд.

— Чтобы снова стать вашим пленником? Никогда.

Де Шальяк встал, сердито глядя на Алехандро.

— Глупец, вы весьма упрямый, неблагодарный гость. И стараетесь ревниво утаить в себе то немногое, что меня привлекает в вашем обществе. Если не хотите поделиться со мной своим знанием, что же… оставайтесь или уходите, мне все равно. Однако учтите: если вы станете моим гостем, я буду обязан кормить вас. В наши дни это дорогого стоит.

Эта неожиданно обличительная речь ошеломила Алехандро, он недоуменно смотрел на француза. Потом, снова обретя дар речи, спросил:

— Тогда зачем…

— В Париже чума, — ответил де Шальяк. — Вы нужны там.

«Наконец-то, — подумал Алехандро. — Теперь с ним можно будет заключить сделку».

— А что с моим золотом?

— Оно у меня, и вы его получите.

— А рукопись Авраама?

— Увы, она у Фламеля, — ответил де Шальяк.

Алехандро привскочил, как бы собираясь нанести своему собеседнику удар.

— Вы подарили рукопись ему?

— Он так умолял меня.

— Но он же не в состоянии прочесть ее!

— Он обещал найти человека, который закончит перевод.

— И потом использует эти знания, как пожелает! И вовсе не в интересах тех, для кого они предназначались!

Де Шальяк вздохнул.

— С этим ни вы, ни я ничего не можем поделать. Рукопись случайно попала вам в руки, а потом, тоже по чистой случайности, ушла к Фламелю. В сердце своем он человек неплохой, хотя и высокомерный, без всяких на то оснований. Он достойно поработает с ней. Так или иначе, рукопись уцелела и без вашего пригляда во время своего долгого путешествия через века. Почему вы считаете, что ей требуется ваша защита? — Де Шальяк встал и принялся расхаживать по комнате. — Кто-то скажет, что эта рукопись имеет собственную волю. Кто-то другой решит, что она подчиняется воле Божьей и окончит свой путь там, где Он сочтет нужным.

Алехандро долго молчал, с неожиданным для себя чувством смирения.

— И теперь вы верите тому, что я рассказывал вам о лекарстве от чумы. И даже верите тому, что я говорил о крысах?

— Я не в том положении, чтобы позволить себе не верить. И я дал дофину клятву найти хоть какое-то лекарство. Видите ли, наш будущий пациент — младший сын принца Лайонела и графини Элизабет.

Алехандро с трудом сглотнул.

— Я не могу.

— А я считаю, что вы обязаны ей и сделаете это, коллега.

Алехандро повесил голову и потом взглянул на Кэт, испрашивая ее позволения. Она чуть опустила веки, безмолвно ответив «да».

Алехандро снова поднял глаза на де Шальяка.

— В той комнате, где вы держали меня…

— Да. Служанка нашла бутылку. Она могла просто выбросить ее вонючее содержимое, но вместо этого принесла бутылку мне. И сейчас она у меня.

— Значит, лекарство сохранилось.

— Может, не в полном объеме, я точно не знаю. Знаю только, что ваше сокровище по-прежнему отвратительно пахнет, так что, надо полагать, оно не утратило своих свойств. Я рад, что не избавился от него.

Когда они покинули дом, Алехандро увидел двух привязанных к столбу коней — и никакой охраны. Он удивленно посмотрел на француза.

— Вы прискакали сюда один? Прихватив с собой лишнюю лошадь?

— Сейчас на дорогах нет разбойников.

— Как? Почему?

— Все они мертвы, коллега. Убиты. Наварра и де Куси казнили всех, кого подозревали в такого рода промысле. И конечно, с их точки зрения любого человека, вымаливающего еду для своей семьи, можно рассматривать как разбойника. Вот почему я ничего не опасался.

«И однако, нас Наварра не тронул, — подумал Алехандро, — выполняя данное Гильому обещание. Для такого чудовища, как он, это можно рассматривать как благородство».

Он безмолвно возблагодарил душу Гильома Каля, надеясь, что тот обрел вечный покой.

Говорить о Кале было слишком мучительно, но Алехандро всю долгую зиму думал о нем, пытаясь представить себе, каковы были его последние часы. Противостоял ли он с откровенным презрением своим мучителям, издеваясь над ними в ответ на их издевки, понимая, что другой возможности не будет? Или стоически молчал, когда Наварра и де Куси разглагольствовали о своем заговоре с целью разделаться с ним?

«Наверняка для него было шоком услышать, — думал Алехандро, — что в союзе с ним не было никакой нужды, поскольку дофин не сумел собрать сколько-нибудь значительное войско, и что Наварра не будет сражаться с наследником французского престола».

Тем не менее Каль сумел добиться от Наварры торжественного обещания не причинять вреда его жене и, видимо, сделал это с такой страстью, что даже этот негодяй не нарушил его.

Алехандро часто задавался вопросом: а не Гильом ли ранил короля Наваррского в руку, заслужив таким образом его уважение? Когда Карл велел обработать его рану, она выглядела так, что вполне могла быть нанесена за день до того.

Эти вопросы ожили в голове лекаря, пока он собирался выехать в Париж. Что толку? Узнать ответы на них он мог бы, только встретившись лицом к лицу с Карлом Злым, а об этом даже задумываться бесполезно, пока он так слаб телесно.

— Коллега? — окликнул его де Шальяк. — Вы готовы?

— Да.

Им и брать-то с собой было нечего, кроме сумки Алехандро с инструментами и жестянки с усохшей плотью, которую Кэт так старательно обрабатывала с тех пор, как они поселились в этом доме. Оба предмета поместились в седельную суму, в которой де Шальяк привез пищу. Было горько сознавать, что все, что у них есть в этом мире, занимает место, равное тому, чем сейчас набиты их животы. Пока они скакали, Алехандро постарался выкинуть эти мысли из головы, сосредоточившись на том, чтобы надежно удерживать сидящую перед ним Кэт. Поначалу он подумал, что такой двойной груз будет слишком тяжел для коня, и хотел идти рядом, однако де Шальяк без труда убедил его, что их общий с Кэт вес вряд ли превышает его собственный.

Дороги еще не начали оттаивать, и на свежевыпавшем снегу было мало следов. В лесу вокруг стояла почти жуткая тишина — звери погибли, птицы еще не вернулись, и снег приглушал все звуки, кроме случайного потрескивания ветки, не выдержавшей тяжести наросшего на ней льда. Там и здесь вдоль дороги видны были черепа, уже припорошенные продолжающим идти снегом, или бесформенные груды, в которых угадывались человеческие останки. Когда-то вдоль этой дороги тянулись ряды погребальных костров; если под рукой был трут и удавалось выбрать время, те, у кого еще оставались силы, предавали мертвых огню. Пламя било вверх, и отвратительная вонь затрудняла дыхание. Стоило Алехандро закрыть глаза, и он снова слышал крики умирающих на Компьенской дороге и вопли раненых, безжалостно растаптываемых копытами коня Наварры, скачущего в сопровождении жестокого де Куси к лекарю за помощью.

В Париж они проникли без всяких затруднений, поскольку де Шальяк заранее договорился о времени их возвращения. На улицах было тихо, почти пустынно — если не считать закутанных в плащи людей, громко выкликающих время для уцелевших горожан, прячущихся за плотно закрытыми ставнями. Магазины были закрыты или даже заколочены, кафе темны и пусты. И когда они скакали мимо собора Парижской Богоматери, Алехандро не видел на лесах рабочих и не слышал пения, делавшего терпимым соседство с этим бастионом христианства со всеми его излишествами.

И нигде ни одного голубя.

«Наконец-то их съели», — равнодушно отметил он.

Они пересекли замерзшую Сену и добрались до особняка де Шальяка рядом с университетом. И когда Алехандро оказался внутри и тяжелая дверь закрылась за ним, он впервые за много месяцев по-настоящему согрелся.

Их тут же отвели в отдельные комнаты, где было все необходимое для скромной жизни — де Шальяк снова проявил себя как достойный, внимательный хозяин. Чистая вода, свежая одежда, щетки для зубов, гребни и ленточки для волос Кэт — все было продумано, тщательно подобрано и заботливо разложено. И когда Алехандро вымылся, переоделся и его разум избавился от необходимости неустанно выискивать способы уцелеть, в душу начало прокрадываться непривычное ощущение страха перед тем, ради чего, собственно, его сюда и вызвали.

Сможет ли он сделать это снова? В последний раз он одолел чуму, от которой страдал сам. Кэт, тогда совсем крошка, невероятным усилием воли сделала для него то, чего он не смог сделать для Адели, — заставила его, пребывающего в бредовом состоянии, проглотить мерзкое снадобье, единственную надежду на исцеление. Заткнув ему рот и нос своими маленькими ручками, она удерживала их до тех пор, пока у него не осталось другого выбора, кроме как проглотить или задохнуться. И хотя смерть тогда казалась даже желанной, он предпочел проглотить. И выжил. За прошедшие с тех пор годы Кэт не раз описывала этот момент как один из самых трудных в своей жизни; даже более трудный, чем присутствие при смерти матери.

Нужно ли ей проходить через все это снова, да еще когда она должна вот-вот родить?

«Нет, — решил он. — Ни в коем случае».

Поэтому когда они снова собрались все вместе в вестибюле, Алехандро заявил, что она должна остаться с де Шальяком.

— Père! Ни за что!

— Де Шальяк, убедите ее, что это глупо. Скажите, что она должна остаться с вами.

— С удовольствием сделал бы это, коллега, но мои слова будут значить мало, поскольку я сам не собираюсь оставаться здесь.

Пока их вели по замку, Алехандро, снова оказавшись в знакомой обстановке, испытывал жгучее чувство вины. Его страшила первая встреча с графиней, поскольку, по справедливости, ему следовало немедленно рухнуть перед ней на колени и умолять о прощении за свою притворную влюбленность.

Но была ли эта влюбленность притворной? Не совсем. В другое время, в другом месте и при других обстоятельствах они, возможно, получили бы взаимное удовольствие от маленькой любовной интрижки, поскольку Алехандро находил Элизабет прекрасной, остроумной и сообразительной. Даже звучание ее голоса было ему приятно. И уж конечно, он не хотел огорчать ее.

И все же она не Ад ель и никогда не будет ею.

Однако, похоже, он зря опасался их первого столкновения, поскольку по пути им никто не встретился. Слуга, который провожал их, открыл дверь, где лежал больной мальчик, и тут же попытался исчезнуть. Алехандро схватил его за руку.

— Нам кое-что понадобится, — сказал он. — Тебе не нужно будет заходить внутрь, просто принесешь все, что я скажу, и оставишь за дверью. Смотри, если не явишься по моему вызову, будь уверен, я сообщу об этом твоей госпоже.

Они надели на лица маски, которые предусмотрительно приготовил де Шальяк, вошли и быстро закрыли за собой дверь. Тут же на них обрушился запах чумы, и первое, что Алехандро сделал, — открыл окно, впустив свежий воздух. Мальчик лежал под норковым покрывалом, в пропотевшей ночной рубашке, измазанный собственными нечистотами, потому что никто, даже мать, не решался прийти сюда и позаботиться о нем. Сердце Алехандро сжалось от боли при виде темных бугров на шее несчастного и его глаз, в которых плескался страх. Ребенок не знал, чего ждать от незнакомцев, собравшихся вокруг его постели; может, под видом лечения они собираются подвергнуть его страшным мучениям?

Алехандро сорвал меховое покрывало, отшвырнул его в угол, дернул за шнур колокольчика и подошел к двери. Слуга появился, но близко к двери не подошел, хотя она была приоткрыта совсем немного.

— Принеси свежее белье для постели, ночную рубашку и несколько кувшинов чистой воды. И другое покрывало — но не меховое, а шерстяное. Нам понадобится также горшок для кипячения и еда на три дня для всех нас. Оставь все за дверью.

Дожидаясь, пока принесут все затребованное, Алехандро отвел де Шальяка в сторону.

— Оставаясь здесь, вы подвергаете себя серьезной опасности. Мы с Кэт переболели этой болезнью, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы кто-то страдал ею повторно. Уверен, мы в безопасности, чего, боюсь, нельзя сказать о вас.

— Тем не менее я останусь. Я дал клятву.

— Уймитесь вы со своей клятвой! Иначе кончится тем, что вы научитесь лечить эту болезнь, но не успеете применить свои знания.

— Нет, я останусь, — непреклонно заявил де Шальяк.

— Хотя бы отойдите подальше, чтобы влажное дыхание мальчика не касалось вас. Тогда, может, и не заразитесь.

— Но я хочу видеть все своими глазами… Думаю, это станет самым сокровенным знанием за всю мою жизнь!

Алехандро некоторое время пристально разглядывал его.

— Это всего лишь результат жизненного опыта и мудрости старой женщины.

— Ну, так вы говорите, коллега, но я так не думаю. Тут должно быть нечто большее, гораздо большее.

— Де Шальяк, это только то, что я сказал. Не стоит недооценивать могущество женщины, полной решимости сделать то, что должно быть сделано.