Семьсот восемьдесят седьмая ночь

Когда же настала семьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан увидал, как девушки вышли из пруда, и старшая из них захватила его ум своей красотой и прелестью, он произнёс эти стихи. А девушки, надев свои платья, сели и стали беседовать и пересмеиваться, а Хасан стоял и смотрел на них, погруженный в море страсти, и блуждал в долине размышлений и говорил про себя: „Клянусь Аллахом, моя сестра сказала мне: „Не открывай этой двери“, только из‑за этих девушек, боясь, что я привяжусь к одной из них“.

И он принялся смотреть на прелести старшей девушки, а она была прекраснее всего, что создал Аллах в её время, и превзошла красотой всех людей. Её рот был подобен печати Сулеймана[618], а волосы были чернее, чем ночь разлуки для огорчённого и влюблённого, а лоб был подобен новой луне в праздник Рамадана, и глаза напоминали глаза газели, а нос у неё был с горбинкой, яркой белизны, и щеки напоминали цветы анемона, и уста были подобны кораллам, а зубы – жемчугу, нанизанному в ожерельях самородного золота. Её шея, подобная слитку серебра, возвышалась над станом, похожим на ветвь ивы, и животом со складками и уголками, при виде которого дуреет влюблённый, взволнованный и пупком, вмещающим унцию мускуса наилучшего качества, и бёдрами – толстыми и жирными, подобными мраморным столбам или двум подушкам, набитым перьями страусов, а между ними была вещь, точно самый большой холм или заяц с обрубленными ушами, и были у неё крыши и углы. И эта девушка превосходила красотой и стройностью ветвь ивы и трость камыша и была такова, как сказал о ней поэт, любовью взволнованный:

Вот девушка, чья слюна походит на сладкий мёд,

А взоры её острей, чем Индии острый меч.

Движенья её смущают ивы ветвь гибкую,

Улыбка, как молния, блистает из уст её.

Я с розой расцветшею ланиты её сравнил,

И молвила, отвернувшись: «С розой равняет кто?

С гранатами грудь мою сравнил, не смущаясь, он:

Откуда же у гранатов ветви, как грудь моя?

Клянусь моей прелестью, очами и сердцем я,

И раем сближенья, и разлуки со мной огнём –

Когда он к сравнениям вернётся, лишу его

Услады я близости и гнева огнём сожгу.

Они говорят: «В саду есть розы, но нет средь них

Ланиты моей, и ветвь на стан не похожа мой».

Коль есть у него в саду подобная мне во всем,

Чего же приходит он искать у меня тогда?»

И девушки продолжали смеяться и играть, а Хасан стоял на ногах и смотрел на них, позабыв об еде и питьё, пока не приблизилось время предвечерней молитвы, и тогда старшая девушка сказала своим подругам: «О дочери царей, уже наскучило оставаться здесь. Поднимайтесь же, и отправимся в наши места». И все девушки встали и надели одежды из перьев, и когда они завернулись в свои одежды, они стали птицами, как раньше, и все они полетели вместе, и старшая девушка летела посреди них. И Хасан потерял надежду, что они вернутся, и хотел встать и уйти, но не мог встать, и слезы потекли по его щекам. И усилилась его страсть, и он произнёс такие стихи:

«Лишусь я пусть верности в обетах, коль после вас

Узнаю, как сладок сон и что он такое.

И глаз не сомкну я пусть, когда вас со мною нет.

И после отъезда пусть не мил будет отдых.

Мне грезится, когда сплю, что вижу опять я вас,

О, если бы грёзы сна для нас были явью!

Поистине, я люблю, когда и не нужно, спать

Быть может, во сне я вас, любимые, встречу».

И потом Хасан прошёл немного, не находя дороги, и спустился вниз во дворец. И он полз до тех пор, пока не достиг дверей комнаты, и вошёл туда и запер её и лёг, больной, и не ел и не пил, погруженный в море размышлений, и плакал и рыдал над собой до утра, а когда наступило утро, он произнёс такие стихи:

«И вот улетели птицы вечером, снявшись,

А умер кто от любви, в том нет прегрешенья.

Я буду скрывать любовь, пока я смогу скрывать,

Но коль одолеет страсть, её открывают.

Пришёл ко мне призрак той, кто видом всем схож с зарёй,

У ночи моей любви не будет рассвета.

Я плачу о них, и спят свободные от любви,

И ветер любви теперь со мною играет,

Я отдал слезу мою, и деньги, и душу всю,

И разум, и весь мой дух, – а в щедрости прибыль.

Ужаснейшей из всех бед и горестей нахожу

Я милой красавицы враждебность и злобу,

Он говорит: «Любовь к прекрасным запрещена,

А кровь тех, кто любит их, пролить не запретно»

Что делать, как не отдать души изнурённому –

Отдаст он её в любви, – любовь – только шутка.

Кричу от волнения и страсти к любимой я –

Ведь истинно любящий на плач лишь способен»

А когда взошло солнце, он отпер дверь комнаты и пошёл в то место, где был раньше, и сидел напротив той залы, пока не пришла ночь, но ни одна птица не прилетела, и Хасан сидел и ждал их. И он плакал сильным плачем, пока его не покрыло беспамятство, и тогда он упал на землю, растянувшись, а придя в себя после обморока, он пополз и спустился вниз, и пришла ночь, и сделался весь мир для него тесен.

И Хасан плакал и рыдал над собою всю ночь, пока не наступило утро и не взошло солнце над холмами и долинами, и он не ел, не пил и не спал и не находил покоя.

И днём он был в смятении, а ночь проводил в бденье, ошеломлённый, пьяный от размышлений и от сильной страсти, охватившей его, и произносил такие слова поэта, любовью взволнованного:

«О ты, что смущаешь солнце светлое на заре

И ветви позор несёшь, хоть ей то неведомо, –

Узнать бы, позволит ли, чтоб ты возвратилась, рок,

Погаснет ли тот огонь, что пышет в моей груди?

И сблизят ли нас при встрече страсти объятия,

Прильну ли щекой к щеке и грудью к груди твоей?

Кто это сказал: «В любви усладу находим мы»

В любви ведь бывают дни, что горше, чем мирры сок…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.