Часть вторая. Наука о душе, равно как и педагогика, должны в большей степени, чем прежде, опираться на опыт невролога и психиат­ра

Наука о душе, равно как и педагогика, должны в большей степени, чем прежде, опираться на опыт невролога и психиат­ра. Психотерапия властно требует от нас раскрытия детской психической жизни. Если верно то, что я постоянно пытаюсь показать — что жизненный опыт, уроки прошлого, надежды на будущее всегда устремлены на осуществление постигнутого в детстве фиктивного жизненного плана, что достаточно немно­го ложного опасения и чуть аутизма (а ведь это, пожалуй, и яв­ляется его назначением!), чтобы снова обрести прежние линии и вновь проявить, явно или завуалированно, повышенную аг­рессию, направленную против требований общества, — то тог­да, если хотят устранить последствия такой пережитой в вооб­ражении жизни, не остается ничего иного, как провести реви­зию этой детской системы. При этом я считаю необходимым представить в верном свете взаимосвязь всех явлений, причем сим­птомам, чертам характера, аффектам, оценке больным собствен­ной личности, а также своих сексуальных отношений принадле­жит такое же место, как и неврозу и психозу в целом: они явля­ются средствами, уловками, волшебными фокусами, служащи­ми осуществлению тенденции подниматься снизу наверх. В осмыслении судьбы пациента, в переживании психотерапевтом его душевного портрета всякий раз вскоре возникает ощуще­ние повышенного напряжения, своего рода враждебности, суще­ствующей между пациентом и его миром, а также понимание того, каким образом он надеется его покорить. И когда мы по­казываем, как страх становится оружием себялюбия, как возни­кает внутренняя несвобода и навязчивое состояние, чтобы вос­препятствовать внешнему принуждению со стороны общества,

78

когда мы говорим о боязливой манере в случае принятия реше­ния, об ограничении малым кругом, о нежелании быть партнером, о стремлении оставаться маленьким, чтобы отстраниться от требований жизни, и об идеях величия, мы, по существу, изобра­жаем детские отношения и детскую душу. И вместе и порознь эти явления было бы неверно считать признаками инфанти­лизма. Просто мы видим, что тот, кто чувствует себя слабым, будь то ребенок или взрослый, вынужден прибегать к одним и тем же уловкам. Его же знания и навыки проистекают из инди­видуального детства, где победу скорее обещают не прямоли­нейная атака, не активное действие, а послушание, повинове­ние или такие формы детского упрямства, как уклонение от сна, отказ от еды, безразличие, неопрятность и самые разные виды явно демонстрируемой слабости. В известном смысле наша культура сродни детской комнате: она предоставляет слабому особые привилегии.

Но если жизнь — это непрерывная борьба, что можно счи­тать основной предпосылкой поведения ребенка, предраспо­ложенного к нервным заболеваниям, то любое неизбежное по­ражение и всякий страх перед решением, сопряженным с рис­ком, будут связываться с нервным приступом — оружием, бун­том человека, который ощущает себя неполноценным. Это состояние борьбы у невротика с самого детства определяет его направленность, отражается в его повышенной чувствительно­сти, в его нетерпимости к любому принуждению, даже обус­ловленному культурой, и проявляется в постоянном стремле­нии жить обособленно, противопоставляя себя всему миру. Это состояние также постоянно побуждает его все время расширять границы своей власти, подобно тому, как это делает ребенок, обжигаясь об огонь или наталкиваясь на стол. В более позднем возрасте у детей, выросших в условиях ощущения невыноси­мого гнета, изнеженности, избалованности или затрудненного физического и умственного развития, регулярно происходит усиление борьбы, чрезмерное сопоставление себя с другими, построение неосуществимых планов и мечтаний, искусные уловки органов, а также садистские поступки, вера в волшеб­ство и мысли о богоподобии, равно как и искусное уклонение

от нормальных сексуальных отношений за счет вступления на путь перверсий из-за страха перед партнером. Чрезмерный за­щитный коэффициент должен обеспечить путь к вершине и обе­зопасить от поражений — здесь между пациентом и его выполне­нием своих задач словно по волшебству возникают разные пре­пятствия*, среди которых решающую роль играют доказатель­ства болезни, служащие ему оправданием. Любые мелочи, как, например, при неврозе навязчивых состояний, переоценива­ются, и невротик бесцельно носится с ними до тех пор, пока нужное время не будет истрачено впустую.

Нельзя отрицать, что это распаленное стремление стопро­центно гарантированному успеху иногда приводит к созданию крупных произведений. Но только в том случае, если контакт с обществом, как правило, незаметный, является прочным. То, что извлекают из этого специалисты по нервным болезням, чаще всего оказывается печальным ut aliquid fieri videatur, при котором естественное назначение органов должно быть иска­жено, чтобы воспрепятствовать любому действию. В фанатиз­ме слабого человека может извратиться любая функция. Чтобы отстраниться от требований реальности, а также обрести види­мость великого мученика, мышление «удушается» и дается про­стор бесплодным мечтаниям. Благодаря искусной системе нару­шается ночной покой, чтобы человек чувствовал себя усталым и не способным к работе днем. Вследствие тенденциозных пред­ставлений и тенденциозной ориентации на неразумную цель возникает дисфункция органов чувств, двигательной сферы, вегетативного аппарата, способность вчувствоваться в болез­ненные состояния вызывает боли, а отвратительные воспоми­нания — тошноту и рвоту. Вследствие заранее возникшей тен­денции к предусмотрительному избеганию полового партнера, протежируемой соответствующими цели идеалами, аргумента­ми и идеальными требованиями, способность к любви, часто и без того суженная культурой, оказывается полностью уничто­женной.

Во многих случаях своеобразная индивидуальность паци­ента нуждается в столь особом или исключительном отноше-

* См. далее «Проблема дистанции». 80

нии к проблеме любви и брака, что тип и время заболевания оказываются чуть ли не заранее предопределенными. О том, в какой мере формирование такого жизненного плана простира­ется вглубь детства, можно судить по следующим случаям (и им подобным).

1. Одна тридцатичетырехлетняя дама, заболевшая несколь­ко лет назад страхом открытых пространств, в настоящее время страдает еще и страхом железной дороги. Уже неподалеку от вокзала ее охватывает сильная дрожь, заставляющая повернуть обратно. Эти и подобные им явления складываются в образ, как будто перед нею провели заколдованный круг, служащий для нее препятствием. Первым детским воспоминанием пациент­ки является сцена спора из-за места между нею и младшей сес­трой. В многозначительности этого происшествия, пожалуй, нет сомнений. Если мы проведем линию вплоть до ее страха железной дороги, последнего из ее явлений, то сразу же возни­кает впечатление, что пациентка избегает всего того, что не при­носит ей никакой выгоды и наносит ущерб в ее стремлении к власти. О таких случаях пациентка вспоминает прежде всего по отношению к своим старшим братьям, которые заставляли ее подчиняться. В соответствии с этим мы можем ожидать, что в жизни эта пациентка будет стремиться к власти над женщина­ми и, наоборот, избегать ситуаций, в которых она будет зави­сеть от воли мужчины, кучера, водителя локомотива, и, нако­нец, постарается вычеркнуть из своей жизни любовь и брак. Об одной важной детали свидетельствует следующее юношес­кое воспоминание. В девичьем возрасте она подолгу бродила по своему имению, всегда вооруженная плетью, и стегала ею мужскую прислугу. Следовательно, мы можем ожидать собы­тий, в которых будут очевидными попытки обходиться с муж­чиной как с подчиненным. Почти во всех сновидениях паци­ентки мужчины появляются в образе животных, которых она либо побеждает, либо обращает в бегство. В своей жизни она единственный раз ненадолго сблизилась с мужчиной: как и сле­довало ожидать, он оказался мямлей, был гомосексуален, а пе­ред помолвкой сослался на импотенцию. Ее страх перед желез-

6-1693 81

ной дорогой адекватен ее боязни любви и брака: она не может
довериться ничьей чужой воле.

2. Разумеется, этот механизм «мужского протеста» можно изучать и в самом детстве. Особенно отчетливо он проявляется у девочек; эта экспансивная тенденция встречается в самых раз­ных вариациях, и можно увидеть, как она моментально распа­ляет, зачастую до безграничных размеров, реально существую­щую напряженность между ребенком и его окружением. Я еще ни разу не видел, чтобы этот мужской делирий отсутствовал.

А из чувства ущербности постоянно развивается фанатизм бессилия, позволяющий нам понять все формы повышенной возбудимости, негативизма и невротических уловок ребенка. Например, в целом здоровая трехлетняя девочка постоянно сравнивала себя с матерью, проявляла необычайную чувстви­тельность к любой форме принуждения и пренебрежения, а так­же своенравие и упрямство. Постоянно наблюдались отказ от еды, запоры и другие формы протеста против домашних поряд­ков. Ее негативизм стал почти невыносимым. Так, однажды, когда мать робко предложила ей полдник, последовал такой монолог: «Если она скажет молоко, я выпью кофе, а если она скажет кофе, я выпью молоко!». Нередко проявлялось ее стрем­ление к равенству с мужчиной. Однажды, стоя возле зеркала, она спросила свою мать: «Ты тоже всегда хотела быть мужчи­ной?» Впоследствии, когда необратимость женских особенно­стей стала ей понятной, она сказала матери, что хотела бы иметь еще сестру, но ни в коем случае не брата; и наоборот, когда она станет большой, у нее будут только мальчики. В дальнейшей жизни у нее по-прежнему проявлялась безусловно более высо­кая оценка мужчины.

3. Для полной ясности я хочу привести еще несколько дета­лей из жизни другой здоровой трехлетней девочки: ее любимое занятие состояло в том, чтобы наряжаться в одежду своего стар­шего брата, но не сестры. Однажды во время прогулки она ос­тановила отца возле магазина одежды для мальчиков и попы­талась заставить его купить ей там мальчишескую одежду. В от-

вет на замечание, что мальчикам тоже не покупают одежду для девочек, она указала на пальтишко, которое при случае могло бы оказаться пригодным и для девочки, и пожелала иметь хотя бы это. В данном случае можно увидеть нередко встречающее­ся изменение форм ведущей линии, которая тем не менее под­чинена мужской конечной цели: достаточно одной видимости.

В этих типичных случаях с двумя маленькими девочками, демонстрирующих нам модус развития, который, с моей точки зрения, является общим для всех, необходимо поставить воп­рос: какими средствами располагает в настоящее время педаго­гика, чтобы окончательно примирить одну половину челове­чества с состоянием, постоянно вызывающим у нее неприят­ные чувства? Ведь понятно одно: если это не удается, то мы вся­кий раз имеем перед собой то состояние, о котором я уже подробно говорил: постоянное чувство неполноценности все­гда будет служить поводом к недовольству и разным попыткам и уловкам, чтобы вопреки всему добиться доказательства соб­ственного превосходства. Тогда и возникает то оружие, отчас­ти реальное, отчасти воображаемое, которое придает внешний облик неврозу. То, что у этого состояния есть и преимущества, что оно способствует более интенсивному, более тонкому об­разу жизни, в данный момент, когда мы ищем выход из затруд­нительного положения из-за гораздо большего вреда, причи­няемого им, в наше рассмотрение не входит.

Это душевное состояние, в котором одним полюсом являет­ся чувство неполноценности, а другим — стремление к квази­мужскому признанию, обостряется еще больше, как только де­вочка оттесняется на задний план по сравнению с мальчиком, как только она видит ограниченность возможностей своего раз­вития, как только она снова оказывается в невыгодном положе­нии в связи с функциями женского организма — месячными, родами, климаксом. Известно, что эти сроки часто имеют ре­шающее значение для невротического бунта и поэтому он может быть предсказан нами заранее. Если таким образом корень не­вротического зла стал нам понятен, то весьма печально, что ни в педагогическом, ни в терапевтическом инвентаре мы не нашли средства, чтобы предотвратить последствия этой природно и об-

щеетвенно данной ситуации. С нашей точки зрения, прежде всего возникает необходимость в профилактических и терапевтичес­ких целях своевременно внушить ребенку невозможность изме­нить органические половые особенности, но научить его пони­мать их негативные стороны и преодолевать их, как обычные жизненные трудности, с которыми можно справиться. Тем са­мым, как нам кажется, из женского труда исчезнут и та неуве­ренность и покорность судьбе, а с ними и чрезмерная жажда при­знания, в основе которой столь часто лежит неполноценность*.

4. Случай с десятилетним мальчиком должен показать, как проникший каким-то образом яд — в нашем случае мужской протест против женского пола — распространяется на мальчи­ка и вызывает аналогичные явления. В связи с высокой оцен­кой, которая, как правило, дается представителям мужского пола, высказывается открыто и отчасти проистекает из наших общественных отношений, мальчик чувствует себя не только польщенным, но еще и обязанным соответствовать. Таким об­разом, у него тоже возрастает напряженность в отношениях с миром. В известной мере это сопровождается реальными дос­тижениями, более того, на этом обострении балансирует вся наша культура в целом. Однако даже умеренного давления, пре­граждающего путь к социально приемлемым формам агрессии, в таком случае достаточно, чтобы вызвать враждебные действия, недоброжелательность, стремление к господству и соответству­ющие представления. Мальчик зачастую боится оказаться не­способным справиться со своими обязанностями, не добиться той степени признания, которая, по его мнению, необходима для достижения мужского совершенства. И поэтому уже в ран­нем возрасте можно увидеть, что при органической неполно­ценности, избалованности и задавленности дети начинают строить планы, жадно стремиться к тому, чтобы вопреки всему добиться превосходства, следствием чего во многих случаях явля­ется использование своей слабости, общая боязливая манера по­ведения, сковывание себя сомнениями и колебаниями, постоянное «Назад!» — или же открытый или тайный мятеж и явное неже-

*См.: Шульхоф. Индивидуальная психология и женское движение. Мюнхен, 1914. 84

лание сотрудничать. Тем самым почва для невроза подготовлена и вред становится очевидным,

Случай, о котором я хочу рассказать, касается одного маль­чика, страдавшего сильной близорукостью, который, несмот- ря на все свои старания, никак не мог добиться равенства со своей сестрой, которая была старше его на два года. Его агрес­сия проявлялась в постоянных пререканиях. Матери тоже не удавалось на него повлиять. Однако всех их по своему значе­нию и влиянию превосходил отец, игравший в семье ведущую роль и нередко поносивший «бабье хозяйство».

Мальчик оказался целиком ориентированным на отца, что я и покажу в дальнейшем. Пребывая в несколько угнетенном положении, он сомневался, что когда-нибудь достигнет равен­ства с отцом. Из-за этого и еще, пожалуй, из-за своей близору­кости он чувствовал себя несчастным. Однажды он захотел ос­воить отцовскую пишущую машинку, но отец, не долго думая, прервал это занятие*. Отец был страстным охотником и иногда брал мальчика с собой на охоту. Это казалось мальчику теми внешними признаками мужского поведения, которые доказы­вали его равенство с отцом и превосходство над «бабьим лю­дом». Но поскольку отец столь же часто с собой его не брал, мальчик стал страдать энурезом, всякий раз выводя отца из себя. Такая же ночная «авария» случилась и после того, как отец дал ему почувствовать свой авторитет и иным способом.

Эта связь была выявлена в течение нескольких бесед, кроме того, выяснилось, что энурезу способствовало вызывание мальчиком в сновидениях образов соответствующих, принадлежностей. Нетруд­но заметить, что его недуг проистекал из стремления пойти с от­цом на охоту, а не оставаться одному, а то, что перед или после ночной «аварии» ему обычно снилось, что отец (который не взял его с собой на охоту) умер, являлось бурным протестом, направ­ленным против отца. На вопрос о своих планах на будущее маль­чик отвечал, что хочет стать, как и отец, инженером и нанять дом­работницу. Я спросил его, не хочет ли он, как отец, жениться? Он отверг это предположение, заметив, что женщины не имеют ни-

* В отличие от остальных, это представляется нам важным не как событие, а в качестве иллюстрации положения отца и сына с вытекающими из этого последствиями.

какой ценности и годятся лишь для уборки. Здесь можно легко распознать подготовительную установку мальчика, его аранжи­ровку жизни. Если он останется на такой линии боязни женщи­ны и этому в дальнейшем будут сопутствовать другие обстоятель­ства, то напрашивается мысль, что со временем при исключении женщины он может прийти к гомосексуализму.

5. Похожим образом и все же совсем по-другому мужской протест проявился у восьмилетнего мальчика, страдавшего уме­ренными задержками умственного и физического развития. Он пришел лечиться по поводу навязчивой мастурбации. Его мать почти целиком посвятила себя младшему брату и сестре, а его самого отдала на попечение прислуги. Отец был вспыльчивым человеком, любившим командовать. Чувство неполноценнос­ти у мальчика проявлялось в нерешительности, застенчивости и в преисполненном благодарности отношении к людям, кото­рые им занимались. В качестве компенсации, в которой он ос­тро нуждался, у него возник неутолимый интерес к волшебству, что проявлялось в увлечении сказками и кинофильмами. Он был увлечен ими гораздо больше, чем другие дети, и, по суще­ству, все время стремился отыскать волшебную палочку и очу­титься в сказочной стране. Его ведущая идея состояла в том, чтобы уклониться от всех трудностей и получить все даром. Ча­стично эту идею он реализовал в том, что постоянно заставлял других все делать за себя — такое поведение являлось карика­турой на то, что он наблюдал у отца, который тоже заставлял всех остальных себе прислуживать. Он мог идти только этим путем, поскольку сам оставался неспособным и неумелым. Так что ничего другого и быть не могло.

Спустя достаточно длительное время мать заметила, что он мастурбирует. После этого она вновь обратила свой интерес к мальчику. Тем самым он приобрел влияние на мать. Его «ста­тус» значительно повысился. Не желая, чтобы он упал, маль­чик был вынужден продолжать заниматься мастурбацией. По­этому он ею и занимался.

Его цель быть равным отцу проявлялась также в навязчи­вом влечении к тому, чтобы носить, подобно маленькому зада-

ваке, тугие шляпы взрослых и все время держать во рту кончик
сигары.

В кратком резюме я позволю себе распространить наши зна­ния о невротических уловках, возникающих в детском возрасте, на детство человеческой истории. Вера в волшебные силы, соб­ственные или других людей, раньше проявлялась более отчетли­во, но и сегодня она является едва ли не всеобщей предпосыл­кой человеческого поведения и недостаточной веры в себя, т. е. чувства неполноценности. Страх мужчины-невротика перед жен­щиной и его враждебность к ней находят свою аналогию в пре­следовании и сжигании ведьм, страх пациентки-женщины пе­ред мужчиной и ее мужской протест отражаются в страхе перед чертом и преисподней и в стремлении заниматься колдовством. Следует только заметить, что в результате принижения женщи­ны страдают естественные взаимоотношения в любви, что вос­питание повсеместно стремится вместо уважения постулировать действие чар друг на друга, насильственно навязывает авторитет мужчины и многое другое. Все это скорее развивает иллюзорное мышление, чем способствует душевной гигиене.

Резюме

1. В понятии «жизнь» уже содержится органический и ду­шевный модус, который повсюду предстает перед нами в каче­стве «внутренней потребности к постановке цели», поскольку жизнь требует от нас действия. Тем самым душевная жизнь при­нимает характер, соответствующий конечной цели.

2. Постоянное стремление к достижению цели обусловлено У человека его чувством неполноценности. То, что мы называем влечениями, уже представляет собой путь, ориентированный на цель; желания же, несмотря на свои внешние противоречия, накапливаются, чтобы проникнуться этой единой целью.

3. Так же, как неполноценный орган создает невыносимую ситуацию, следствием которой являются многочисленные ком­пенсаторные попытки, пока организм вновь не почувствует себя способным справляться с требованиями своего окружения, так

и душа ребенка вследствие его неуверенности в себе пытается найти тот запас дополнительной энергии, которая должна со­здать надстройку над его чувством неполноценности.

4. Изучение душевной жизни в первую очередь должно счи­таться с этими пробными попытками и напряжениями энер­гии, проистекающими из конституционально данных реалий и пробных, а в конечном счете и испытанных действий, в кото­рых человек использует среду в своих целях.

5. Любой душевный феномен следует понимать лишь как частное проявление единого жизненного плана. Поэтому все по­пытки объяснения, которые отказываются от этого, чтобы про­никнуть в сущность детской психической жизни через анализ явления, а не его контекста, можно объявить неудачными. Ибо «факты» детской жизни никогда нельзя рассматривать как го­товые — они представляют собой подготовительные действия по отношению к цели.

6. В соответствии с этим конспектом ничего не делается про­сто так. Как наиболее важные мы хотим выделить следующие руководящие линии.

Реальная деятельность

Воображение

а) Развитие способностей, направленных на достижение превосходства.

б) Сравнение себя со своим окружением.

в) Накопление знаний и навыков.

г) Ощущение враждебного характера мира.

д) Использование любви и
послушания, ненависти и
упрямства, чувства общности и
стремления к власти для того,
чтобы добиться превосходства,
с) Формирование «как если бы»
(фантазии, символические успехи),
ж) Использование слабости,
з) Откладывание решений, поиск
укрытия.

7. Непременным условием этих направляющих линий яв­ляется исключительно высокая цель — всемогущество и бого-подобие, которая должна оставаться в бессознательном, чтобы быть действенней. Как только смысл и значение этой цели и ее противоречие с истиной становятся совершенно очевидными, человек перестает ей подчиняться, он может устранить ее меха­низирующее, схематизирующее влияние путем осмысленного сближения с объективными требованиями общества. В соот­ветствии с конституцией человека и его опытом эта цель обла­чается в самую разную одежду и в такой форме, в том числе в форме психоза, может быть осознана. Бессознательный харак­тер цели достижения власти продиктован ее непреодолимым противоречием с реальным чувством общности. Из-за недостат­ка осмысленного проникновения в нее и вследствие всецелой одержимости человека потребностью к власти едва ли можно ожидать, что эта цель будет понята без посторонней компетен­тной помощи.

8. Внешнее «облачение» стремления к власти чаще всего создается по схеме «мужчина — женщина», «низ — верх», «все или ничего», иногда оно принимает противоречивый вид и ука­зывает на то количество власти, которым хочет обладать ребе­нок. С тем, что в этой схеме понимается как противополож­ность власти (обычно со слабостью), борются как с враждеб­ным элементом, как с тем, что должно быть побеждено.

9. Все эти явления принимают у невротика острую форму, поскольку пациент из-за своего состояния борьбы и своеоб­разной апперцептивной схемы уклоняется от серьезной реви­зии своих ошибочных детских суждений. В этом ему очень по­могает его солипсическая точка зрения.

10. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что любой невротик ведет себя так, будто ему все время надо до­казывать свое превосходство (почти всегда это превосходство над женщиной).

ПСИХИЧЕСКОЕ ЛЕЧЕНИЕ НЕВРАЛГИИ ТРОЙНИЧНОГО НЕРВА*

Среди невротических явлений, затрудняющих жизнь или служащих поводом к отстранению от какой бы то ни было дея­тельности и соответственно к исключению в значительной мере любых требований общества, большое место занимают боле­вые ощущения. Их интенсивность, а зачастую локализация и оценка больным всегда созвучны цели, которую необходимо разгадать врачу. С одной стороны, локальная органическая не­полноценность (сколиозы, аномалии зрения, повышенная чув­ствительность кожи, плоскостопие и т. д.) и, с другой стороны, аранжировка болей, например, в результате заглатывания воз­духа, в таких случаях, как правило, позволяют констатировать и вскрывать избирательное влияние невроза и его аффектов.

Вместе с тем индивидуально-психологический метод имеет свои строгие показания и, пожалуй, больше, чем любой другой метод, нуждается в точном разграничении области применения. То, что он предназначен для лечения психогенных заболева­ний, дополнительных пояснений не требует. Однако способ­ность к психической переработке может быть нарушена не толь­ко из-за интеллектуальных расстройств пациента, но и в резуль­тате потери рассудка, слабоумия, делириев. В какой мере под­властны влиянию психозы — этот вопрос по-прежнему остается сегодня открытым. Тем не менее они, несомненно, доступны анализу, обнаруживают такие же главные линии, что и невро­зы, и могут оказать ценную помощь в изучении ненормальных психических состояний. То, что возможны улучшения и даже излечение благодаря большим усилиям специалистов в облас­ти индивидуальной психологии, занимающихся лечением пси­хозов, которые еще не успели привести к разрушению психи­ки, я могу утверждать, основываясь на собственном опыте.

* Впервые опубликовано в «Zentralblatt fur Psychoanalyse». Вd. 1, 1910, S. 1 — 10.

Чтобы возможности индивидуально-психологического ме- тода были реализованы полностью, прежде всего следует иметь дело с заболеваниями, психогенная природа которых не вызы- вает сомнений.

Что касается типичных психоневрозов, неврастении, исте- рии и неврозов навязчивых состояний, то убежденность науки в их психогенной природе утвердилась настолько, что возра­жения выдвигаются с опаской и лишь с одной стороны. В та­ком случае выделяют только конституциональный фактор и все явления (как функциональные, так и психические нарушения) пытаются подвести под точку зрения о врожденной дегенера­ции, не замечая перехода из органической неполноценности в не­вротическую психику. Я давно уже показал, что такой переход не является обязательным и что другие переходы ведут к гени­альности, преступлению, самоубийству и психозу*. В этой и дру-гих работах я пришел к выводу, что если врожденная неполно-ценность системы желез и органов влияет на психику, т. е. если она вызывает у наследственно отягощенного ребенка чувство не-полноценности по отношению к своему окружению, то она явля-ется причиной невротической диспозиции**. В соответствии с этим решающее значение имеет ситуация ребенка и его личная, то есть подчиненная детским заблуждениям, оценка своей пози-ции. При более обстоятельном исследовании неврозы предста-ют перед нами в качестве позиционных, а не диспозиционных заболеваний. Так, внешние признаки дегенерации, если только они служат причиной обезображиваний и уродств или являют-ся внешними сигналами скрытой от глаз органической непол-шоценности — уродливые уши с врожденными аномалиями слуха, цветовая слепота, астигматизм или другие аномалии реф-ракции, косоглазие и т. д.,— помимо своих объективных симп-томов вызывают в душе ребенка чувство неполноценности и не­уверенности в себе. Такое же воздействие оказывают и другие неполноценные органы, особенно если они не угрожают жиз-ни и в целом не препятствуют психическому развитию. Рахит м ожет затормозить рост тела, стать причиной бросающегося в

* Адлер А. Исследования неполноценности органов.

** Адлер А. О невротической диспозиции (см. сборник «Лечение и воспитание»).

глаза малого роста и неуклюжести; рахитические деформации — плоскостопие, Х- или О-образные ноги, сколиоз и т. д.— могут сказаться как на подвижности, так и на самооценке ребенка. Нарушение функций надпочечников, щитовидной железы, тиму-са, гипофиза, внутренних половых органов, особенно их легкие врожденные формы, симптомы которых зачастую вызывают скорее неприязнь со стороны окружающих, чем подвергаются соответствующему лечению, препятствуют не только органи­ческому, но прежде всего психическому развитию, вызывая и поддерживая чувства пренебрежения и неполноценности. Так, пагубное и в том и в другом направлении действие оказывает также экссудативный диатез, лимфатико-тимический статус и астенический хабитус*, а также гидроцефалия и легкие формы слабоумия. Врожденная неполноценность мочеполового и пищева­рительного аппарата наряду с объективными симптомами** вызывает субъективное чувство неполноценности, нередко окольным путем через детский энуретический недуг или в свя-зи с тем, что физические затруднения, боязнь наказания и боли зачастую требуют чрезвычайной осторожности во время еды, питья и сна***.

Подобного рода рассуждения и доказательства, касающие­ся объективных и субъективных иррадиации органической не­полноценности, представляются мне крайне важными, посколь­ку они демонстрируют, как под влиянием врожденной органичес­кой неполноценности возникают невротические симптомы и прежде всего невротические черты характера, а также служат доказательствами двойственной роли конституциональной органической неполноценности и первичных психогенных факторов как источников невроза. Основа этих напряженных отношений между органическим и психическим достаточно очевидна: она заключается в относительной по сравнению со взрослым органической неполноценности ребенка, даже здорово-

* Кречмер выхватил из этого ряда два типа и схематически их охарактеризовал.

** Адлер А. Об этиологии, диагностике и терапии нефролитита (Wien. klin. Wochenschr. XX. Jahrg.,№ 49) и Миэлодисплазия или органическая неполноценность?; Цапперт «Энурез и миэлодисплазия» (Wien. klin.Wochenschr., 1920, № 22).

*** Жан Поль Шмельцле прекрасно изображает этот страх ночи, вскрывает и за­
тем обсуждает «защитные тенденции», позволяющие легко распознать неполноценность
мочеполового и кишечного аппаратов.

го, которая вызывает у него (пусть даже в более приемлемой степени) чувства неполноценности и неуверенности в себе, перерастающие (при явной абсолютной органической непол­ноценности, особенно постоянной) в невыносимое чувство не­полноценности, которое я наблюдал у большинства невротиков. В нашей культуре ребенок всегда стремится казаться взрослым и. фантазирует и мечтает как раз о таких достижениях, которых ему по своей природе трудно добиться. Ему хочется все уви­деть, если он близорук, все услышать, если у него аномалии слуха, все время разговаривать, если у него дефекты речи или заикание, и он все хочет понюхать, если врожденные наросты на слизистой оболочке, искривления носовой перегородки или аденоидные разрастания препятствуют обонянию*. Честолю­бие неуклюжих детей, испытывающих затруднения в движени­ях, всю жизнь будет проявляться в том, чтобы всегда и во всем быть на первом месте, равно как и у тех, кто родился в семье вторым, и у последышей. Кто уже ребенком оставил надежды стать ловким, всегда будет мучиться страхом опоздать и по лю­бому поводу будет спешить и гнаться, и вся его жизнь неизбеж­но будет проходить словно в бегах. Желание летать чаще всего возникает у тех детей, которые испытывали большие трудно­сти уже при совершении прыжков. Это противоречие органи­ческих дефектов с желаниями, фантазиями и грезами, то есть компенсаторными психическими стремлениями, является на­столько принципиальным, что из него можно вывести основ­ной психологический закон о диалектическом превращении орга­нической неполноценности через субъективное чувство неполно-

* Во всех случаях такой органической неполноценности могут быть выявлены из- менения или ослабления функций, значительные усиления чувствительности, ощуще­ния зуда в области органов чувств, являющиеся следствием измененной деятельности неполноценного органа. Нога представляет собой рудиментарную руку, однако ее боль­шие функциональные возможности очевидны на земле. Ощущения зуда в носу, глотке и дыхательных путях, их сужение, провокация секреторного отделения вследствие рез­кой назальной инспирации (желания чихнуть) играют главную роль при невротической астме, чихательном спазме и, вероятно, также при сенной астме. Превосходное изобра-жение состояний раздражения носоглотки нервного характера и связанного с ними чув­ства неполноценности можно найти в романе Фишера «Тоже единица». Выпячивание и искусное усиление этого «порока» в попытке защититься от брака и вступления в обще­ственные и любовные отношения изображены настолько корректно, что правомерно предположить: остроумный философ взял эти процессы из действительности и поэто­му показал их фундаментальное значение для установки по отношению к жизни.

ценности во внутреннее стремление к компенсации и сверхком­пенсации. Однако следует помнить об одном «но»: речь идет не о законе природы, а об общем, напрашивающемся совращении человеческого духа.

Следы этого диалектического превращения отчетливо вид­ны во внешних манерах поведения и во внутренней психоло­гической установке ребенка, предрасположенного к неврозу, уже в чрезвычайно раннем возрасте. Его поведение, каким бы разным оно ни было в каждом отдельном случае, позволяет понять, что он стремится быть «на вершине» во всех проявлени­ях своей жизни. Честолюбие, тщеславие, желание во всем ра­зобраться, всегда участвовать в разговоре, превосходить всех в физической силе, красоте, одежде, быть первым в семье, в шко­ле, привлекать к себе внимание хорошими и дурными поступка­ми — все это характерно для первых фаз его ненормального раз­вития. Легко пробиваются на поверхность чувства неполноцен­ности и неуверенности в себе, выражающиеся в боязливости и нерешительности, которые могут затем закрепиться в виде не­вротических черт характера. При этом ребенок руководствует­ся тенденцией, во многом сходной с честолюбием: меня нельзя оставлять одного, кто-нибудь (отец, мать) должен мне помогать, со мной нужно быть дружелюбным, ласковым (надо добавить: ведь я слаб, неполноценен). И эта тенденция становится лейт­мотивом его душевных побуждений. Постоянно распаленная гиперчувствительность, недоверие и жалостливость «следят» за тем, чтобы не допустить обиды и нанесения ущерба. Порой ребе­нок становится крайне осторожным, подозрительным, зонди­рует любые возможности ущемления своих интересов с явным на­мерением от него защититься. При этом он прибегает к разным способам — активному вмешательству, позитивным достиже­ниям, присутствию духа, находчивости или же опирается на более сильного, пробуждает сострадание и симпатию, выпячи­вает какой-либо недуг, вызывает или симулирует болезнь, об­мороки и желание умереть, которое может доходить до импуль­сов к самоубийству, всякий раз преследуя цель вызвать к себе сострадание или отомстить за причиненный вред*.

* См.: Адлер А. Три статьи по проблеме самоубийства у школьников (в сборнике «Лечение и воспитание»).

Чувства ненависти и мести тоже становятся распаленны­ми. Раздражительность и садистские наклонности, тяга к зап­ретным действиям и постоянное расстройство планов воспита­телей из-за безразличия, лени и упрямства — все это характери­зует ребенка, предрасположенного к неврозу, в его сопротив­лении против мнимого или действительного подавления. Всякий раз, когда их заставляют поесть, умыться, одеться, по­чистить зубы, лечь спать и учить уроки, такие дети устраивают склоку, сопротивляются уговорам сходить в уборную. Или аран­жируют приступы рвоты, когда их заставляют обедать или идти в школу; пачкаются мочей и калом, аранжируют энурез — что­бы ими занимались даже ночью, не оставляли спать одних; раз­нообразные нарушения сна — чтобы спровоцировать доказа­тельства любви, улечься в родительскую постель. Короче гово­ря, чтобы благодаря своему упрямству или состраданию окружа­ющих заставить остальных с собой считаться.

Чаще всего эти факты лежат на поверхности и находятся в полном согласии между собой, независимо от того, получены ли они из анализа жизни или характерологических особеннос­тей ребенка, предрасположенного к неврозам, или из анамнеза невротика, или в результате прояснения динамики его симпто­мов. Порой, однако, приходится иметь дело с внешне «пример­ными детьми», демонстрирующими удивительное послушание. Тем не менее при случае они тоже выдают себя в непонятных приступах ярости или же на верный след наводят их повышен­ная чувствительность, постоянная обидчивость, плаксивость или боли, не подтвержденные объективными данными (головные боли, боли в животе, в ногах, мигрени, чрезмерные жалобы на жару, холод, усталость). И тогда становится совершенно ясным, что послушание, скромность, постоянная готовность повиноваться являются всего лишь целесообразными средствами для того, что­бы заставить других считаться с собой и получать вознагражде­ния, доказательства любви, абсолютно так же, как это удалось мне показать в динамике мазохизма у невротика*.

Я должен упомянуть еще об одном роде явлений, встречаю­щихся у детей, предрасположенных к нервным заболеваниям,

* Адлер. А. Психический гермафродитизм (в сборнике «Лечение и воспитание»).

которые тесно примыкают к тем, что описаны мною ранее. Все они выдают у них стремление вызвать раздражение у воспита­теля, упорно занимаясь посторонними делами и мешая ему, и тем самым обратить на себя внимание, пусть даже проявляю­щееся в негодовании. К их числу относятся наклонности, со­держащие элемент наигранности, например: прикидываться глухим, слепым, хромым, немым, неловким, забывчивым, сумасшед­шим, заикой, гримасничать, падать, пачкаться. У детей с нор­мальной предрасположенностью тоже бывают такие приступы. Но чтобы эти шутки и «дурачества» закрепились и использова­лись больше обычного, необходимы болезненное честолюбие, упрямство и стремление к признанию нервно предрасположен­ного ребенка. Такие дети могут со злым или садистским умыс­лом (правда, иногда для того, чтобы избавиться от тираничес­кого гнета) зафиксировать и постоянно использовать когда-то пережитые или увиденные болезненные симптомы или дурные привычки (хрипоту, кашель, грызение ногтей, ковыряние в носу, сосание пальца, заглатывание воздуха, прикосновение к гени­талиям, к заднему проходу и т. д.). В этих же целях для достиже­ния позитивного эффекта (чтобы ребенку не оставаться в оди­ночестве, чтобы его не оставляли одного, чтобы за ним ухажи­вали) могут закрепляться и использоваться также робость и страх. При этом определенную роль играет использование со­ответствующего неполноценного органа, как это показано мною в «Исследованиях».

Из всех этих особенностей нервно предрасположенного ре­бенка следуют переходы к симптомам неврозов навязчивых состояний, травматических неврозов и истерии, неврастении, конвульсивного тика, невроза страха, к фобиям и внешне мо­носимптоматическим функциональным неврозам (заиканию, запорам, психической импотенции и т. д.), которые я рассмат­риваю в целом в качестве единого психоневроза. То, что из этих явлений усваивается в детском возрасте — без полного осмыс­ления, вследствие рефлекторной установки, чтобы найти линии наименьшего сопротивления для проявления распаленного аг­рессивного влечения, — в дальнейшем становится шаблоном, правда, как правило, имеющим над собой надстройку и в зна-

чительной степени преобразованным в невротическом симп­томе. Какова здесь роль повышенной суггестивности (Шарко, Штрюмпелъ), гипноидного состояния (Брейер), галлюцинатор­ного характера невротической психики (Адлер), т. е. вчувство-вания, обсудить этот вопрос подробно здесь не представляется возможным. Несомненно то, что и отдельный приступ, и не­прерывные невротические симптомы, и не исчезающие не­вротические черты характера одинаково возникают под влия­нием выявленной инфантильной установки, ставшей ненор­мальной благодаря детским фантазиям-желаниям, заблуждени­ям и ложным оценкам.

Вместе с тем фантазии-желания ребенка отнюдь не имеют только лишь платоническое значение, а являются выражением психического импульса, безоговорочно диктующего установ­ку и, следовательно, поступки ребенка. Интенсивность импуль­са бывает различной, однако у нервно предрасположенных де­тей, компенсируя их повышенное чувство неполноценности, она возрастает до безграничных размеров. В ходе исследования прежде всего обнаруживаются воспоминания о событиях (ин­фантильных переживаниях, травмах), во время которых ребе­нок занимал определенное положение. В «Агрессивном влече­нии» я уже указывал, что значение инфантильного пережива­ния следует сводить к тому, чтобы сделать очевидными имеющи­еся в нем (в виде желания и его торможения) сильное влечение и его рамки, и далее, что столкновение с внешним миром, будь то в форме (там: вследствие) негативного эмоционального опыта, будь то вследствие распространения желания на запрещенные культурой вещи, при органической неполноценности становится неизбежным и влечет за собой метаморфозу влечения. Более силь­ное распространение влечения у нервно предрасположенного ребенка диалектически вытекает из его чувства неполноценно­сти; стремление к преодолению слабости, жажда триумфа от­четливо проявляются в сновидениях и желаниях-фантазиях, а установка на роль героя является попыткой компенсации.

В этом глубоком невротическом наслоении анализ вскры­вает также желания и побуждения, иногда имеющие инцестуоз-ный характер, но вместе с тем и желания и сексуальные дей-

ствия по отношению к лицам, которые не входят в круг семьи. Такие наблюдения (которые были неизвестны детской психоло­гии до невероятного фрейдовского анализа, бесцеремонным обра­зом положившего конец представлениям о невинной чистоте ре­бенка) становятся понятными, если вспомнить о безудержном распространении влечения, о компенсаторном противовесе чув­ству неполноценности у нервно предрасположенного ребенка. Подобное распадение влечений проявляется не только в сексу­альной, но и в других сферах. Всем известны чревоугодие, чрез­мерное желание быть в центре внимания, страсть к непристой­ностям, садистские и преступные наклонности, властолюбие, своенравие, несдержанность или ненасытная страсть к чтению книг и экстраординарные попытки как-нибудь отличиться. Все эти тенденции станут совершенно ясными только в том случае, если удастся понять и постичь смысл пробужденного в раннем возрасте властолюбия и его проявлений, понять, что в детском бунте обуздать влечения невозможно.

Их смысл таков: я хочу быть мужчиной. И у мальчиков и у девочек, особенно у нервно предрасположенных детей, он за­являет о себе в столь резкой форме, что невольно закрадывает­ся подозрение, что эта тенденция возникла как противовес вы­зывающему отрицательные эмоции ощущению своей немуже­ственности. Невротическая психика и в самом деле оказывается в плену этой динамики, описанной мною в виде психического гер­мафродитизма с последующим мужским протестом*. Вместе с закреплением чувства неполноценности у нервно предраспо­ложенных детей, побуждающего к компенсаторному распаде­нию влечений, начинается своеобразное развитие психики, которое выливается в чрезмерный мужской протест. Эти пси­хические процессы побуждают к формированию ненормаль­ной установки невротика по отношению к миру и еще больше заостряют черты характера, подобные тем, которые сами по себе не могут быть выведены ни из полового влечения, ни из влечений «Я» и в конечном счете проявляются у невротика в виде идеи величия, как правило, изменяя и сдерживая сексуальное влече­ние и зачастую противореча инстинкту самосохранения.

* Адлер А. Психический гермафродитизм в жизни и в неврозе. К динамике и тера-пии неврозов (в сборнике «Лечение и воспитание»),

К этой группе черт характера добавляются другие, сопро­вождающие столкновение безудержного распространения вле­чений с социально запрещенными способами их удовлетворе­ния в виде чувства вины, малодушия, нерешительности, робости или же боязни позора и наказания. Они подробно описаны мною в работе «О невротической диспозиции». Довольно часто встре­чаются мазохистинеские импульсы, чрезмерная склонность к по­слушанию, подчинению и самобичеванию и по этим чертам харак­тера можно судить о психической динамике, а также о предыс­тории невротика. Наиболее мощным препятствием распрост­ранению влечений, несомненно, является достижение границ чувства общности. Такая констелляция действует как предос­тережение и в дальнейшем выполняет задачу сдерживания орга­нического влечения. В этом случае невротик чувствует себя преступником, становится чрезвычайно совестливым и правдо­любивым, однако его установка испытывает на себе влияние фик­ции, будто он по своей сути является дурным человеком, наделен­ным необузданной сексуальностью, испытывающим безграничную жажду наслаждений и способным на любое злодеяние, на любые выходки, а потому обязан быть особенно осмотрительным. И в самом деле из-за своего одностороннего стремления к личной власти невротик становится врагом общества.

Аранжировка этой фикции является явно преувеличенной и служит главной задаче невротика — защититься от пораже­ний*. Защитные тенденции невротика помогают сформировать третью группу черт характера, лейтмотивом которых является предосторожность. Пожалуй, наиболее явно среди них выде­ляются недоверчивость и мнительность. Однако столь же регу­лярно встречаются чрезмерная страсть к чистоте и порядку, бе­режливость и постоянный контроль за своими действиями и дру­гими людьми, и поэтому невротики обычно ничего не доводят ДО конца.

Все эти черты характера препятствуют предприимчивости и превращению в человека, включенного в общество, и из-за чув­ства вины становятся тесно связанными с боязливостью. Все

* В этом смысле невротик похож на того театрального персонажа Пестрая, кото­рый боится своего собственного деятельного порыва. См. также работу «О невротичес­кой диспозиции».

заранее обдумывается, учитываются любые последствия, невро­тик постоянно находится в напряженном ожидании, как бы чего не случилось, а его покой все время нарушается предположе­ниями и расчетами относительно будущего. Его мышление и поведение пронизывает грандиозная защитная система, посто­янно проявляющаяся в фантазиях и сновидениях и довольно час­то неизбежно усиливающаяся в результате предостережений, вследствие бессознательной аранжировки поражений, забывчи­вости, усталости, лени и всякого рода болевых ощущений. Огром­ную роль в этой защитной системе играет невротический страх, прямо или косвенно («в виде примера») проявляющийся в самых разных формах, таких, как фобии, страшные сновидения, в исте­рии и неврастении и служащий сдерживанию агрессии. Трени­ровка всех этих защитных тенденций иногда приводит к значи­тельному усилению дара предвидения и проницательности, по меньшей мере, к видимости такого усиления, на чем основы­вается представление многих невротиков о своих телепатичес­ких возможностях, особом предназначении и суггестивных спо­собностях. Все невротики, похоже, суеверны, В данном случае черты характера этой группы соприкасаются с чертами харак­тера первой, происходящими из идеи величия. Аналогичным образом компенсаторное проявление идеи величия следует рас­сматривать как защиту от чувства неполноценности.

Мне известно множество других защит, среди которых я хочу выделить мастурбацию как защиту от сексуальных отношений и их последствий, а также психическую импотенцию, ускоренную эякуляцию, перверсии, потерю сексуальной чувствительности и вагинизм, всегда встречающиеся у лиц, не способных отдать себя другим, обществу, поскольку они сами хотят над всеми господ­ствовать. Таким же образом используются и закрепляются детс­кие недуги, функциональные заболевания и боли, если они ока­зываются пригодными для того, чтобы усилить сомнения невро­тика и удержать его от действий, которых требует от него культу­ра. Довольно часто им дает толчок вопрос о вступлении в брак или об овладении профессией. В таком случае из-за отсутствия готов­ности к кооперации у нервно предрасположенных лиц защит­ная тенденция дает о себе знать болезненным образом и аран-

жирует предупредительные щиты зачастую в удаленных сферах, в результате чего кажется, что смысл и взаимосвязь явлений от­сутствуют. Однако невротик ведет себя последовательно. Он на­чинает избегать общество, создает для себя всяческие преграды, благодаря возникающему напряжению (например, с помощью головной боли) чинит себе препятствия в учебе и работе, рисует свое будущее в самых мрачных красках, поэтому становится бе­режливым, а нашептывающий ему тайный голос предостерега­ет: как может такой человек, как ты, с такими пороками и недо­статками, с такими мрачными перспективами, решиться на та­кое чреватое последствиями дело?

Таким образом, невротик обнаруживает огромное множество связанных друг с другом черт характера, которые сообразно с жизненным планом либо развиваются, либо тормозятся. Они позволяют судить о его ненормальной установке и в итоге сво­дятся к утрированию и искаженным оценкам мужских и женс­ких черт. Если мы и можем предъявить претензии к представ­ленному выше перечню черт характера, то лишь в том, что он является чересчур схематичным, далеко не исчерпывает мно­гочисленные взаимосвязи отдельных черт характера и показы­вает лишь одну сторону, хотя и существенную, из характероло­гии невротика. Тем не менее я убедился, что такой подход к пси­хогенному заболеванию является и целесообразным, и возможным.

И теперь, когда я вновь обращаюсь к поднятой проблеме и опять задаю вопрос, является ли невралгия тройничного нерва психогенным заболеванием, я могу ответить на него утвердитель­но, основываясь на однозначных результатах своих исследова­ний. Психическое построение и психическая динамика неврал­гии тройничного нерва в тщательно изученных мною случаях являются настолько цельными и настолько отчетливо выявля­ют изображенные выше черты характера, что ссылка на незна­чительную казуистику отметается сама собой. Столь же боль­шое значение в нашем вопросе имеет следующий факт: не толь-ко само заболевание невралгией тройничного нерва придержи­вается описанных выше основных линий невроза, но и каждый отдельный приступ возникает в ответ на психическое пережи­вание. Попытаюсь разъяснить на примере эти отношения не-

вротической психики и невротического характера с заболева­нием и приступом.

Пациент О. Ст., двадцатишестилетний государственный слу­жащий, сообщил, что в связи с невралгией тройничного нерва ему предложили произвести резекцию. Заболевание длилось уже полтора года, возникло однажды ночью на правой стороне и с тех пор проявлялось в ежедневных многочисленных приступах. Через год он был вынужден примерно каждый третий-четвер-тый день, при особенно сильных болях, впрыскивать себе мор­фий. При этом каждый раз наступало облегчение. Он испытал разные способы лечения: медикаментозное с применением ако-тинина, тепловые и электропроцедуры — и все без успеха. Ему сделали также две спиртовые инъекции, значительно усилившие боль. Длительное пребывание на юге принесло ему некоторое облегчение, но и там у него повторялись ежедневные приступы. За это время из-за непрекращающихся приступов он полностью лишился присутствия духа и, чтобы не пришлось пожертвовать своей карьерой, решился на операцию. Только из-за того, что добросовестный хирург не мог обещать ему стопроцентного из­лечения, он решил спросить также и моего совета.

К тому времени мною уже был накоплен богатый опыт пси­хогенного генеза невралгических приступов и невралгии трой­ничного нерва, кроме того, я мог также привлечь данные из предыдущих наблюдений. Единая формула, к которой я при­шел на основании анализа и сравнения отдельных приступов, выглядела следующим образом: невралгия тройничного нерва, равно как и отдельные приступы, регулярно возникают в том слу­чае, если аффект бессильной ярости соединяется в бессознатель­ном с чувством ущемленности*. Благодаря констатации этого факта мне удалось понять ненормальную психическую установ­ку пациента, страдающего невралгией тройничного нерва, и выявить, что связанные с нею болезненные явления представля­ют собой эквиваленты аффективных процессов**. Из получен­ных фактов напрашивается чрезвычайно важный вывод: паци­ент опасается оказаться униженным и ожидает этого, понятие

* См. формулировку в «Агрессивном влечении». Можно сформулировать и так: в ситуациях, когда более мужественные люди испытывали бы аффект ярости.

** Пожалуй, нет смысла говорить о поверхностности иных критиков, считающих мои воззрения «интеллектуалистическими».

унижения у него непомерно расширено, и он — при иных неврозах больше, при иных меньше — порой стремится к унижению и аран­жирует его, чтобы вывести из этого убеждение, что он обязан защищаться, поскольку его не ценят, он неудачник и т. д. Эта установка является общей для всех невротиков и отнюдь не ха­рактерна только для невралгии тройничного нерва. Если ее ре­дуцировать и свести к детской патогенной ситуации, то стано­вится очевидным психический хабитус нервно предрасположен­ного ребенка: чувство неполноценности, компенсированное муж­ским протестом, чересчур обремененным честолюбием и жаждой власти. Анализ вскрывает следующие элементы этой ситуации:

1. Крипторхизм — чувство неполноценности и сомнения в том, сможет ли он с таким дефектом стать настоящим мужчиной. Об этом свидетельствуют воспоминания 6—8-летнего возраста о сек­суальных атаках девочек с намерением получить разъяснения о половых различиях. Аффективное воспоминание о детских играх, в которых пациент был героем, или по меньшей мере генералом или отцом семейства, что в данном случае одно и то же.

2. Мнимое или действительное предпочтение младшего бра­та (разница в возрасте между ними 5 лет), которому позволялось ночевать в родительской спальне. В этой связи пациент вспом­нил о своих попытках тоже попасть в спальню родителей. Что­бы этого добиться, в детском возрасте он использовал много­численные средства. Во-первых, страх одиночества, который ему иногда удавалось проявлять настолько явно (pavor nocturnus), что мать брала его к себе. Во-вторых, слуховые галлюцинации, кото­рые тоже могли вызывать страх (страх как защита), шорохи, все­гда доносившиеся из спальни, которые он приписывал взлом­щику и шел проверять. Сюда хорошо вписывается игра в генера-ла и в отца семейства как мужской протест в ответ на свои сомне­ния в собственной половой роли. (На фотографии, где пациент запечатлен в пятилетнем возрасте, он одет в девичью одежду, на его руке браслет и коралловое украшение вокруг шеи.) Смысл детского поведения и чаще всего встречающийся выход из пато­генной детской ситуации проявляется здесь весьма отчетливо: «Я чувствую себя неуверенным, я не на вершине, меня не доста­точно признают (предпочитают брата), мне нужно помогать, я

хочу стать таким, как отец, я хочу быть мужчиной». В противо­положность, надо полагать, ложной оценке: «Я не хочу быть ба­бой!» Довлеющая мысль ребенка: «Я хочу быть мужчиной», под­держивается противоположной мыслью: «Я бы не мог быть жен­щиной» или «Я не хочу быть женщиной»*. Третье средство про­явилось в недуге, в частности, в болях, для того чтобы возместить предпочтение брата, имитировать отца, достичь равноправия и суметь исполнить свою половую роль и быть уверенным в своей мужественности.

Анализ, как это часто бывает, выявил воспоминания о дей­ствительных болях, их утрировании и симуляции. Наше вни­мание привлек особый род болей: почти всегда речь шла о зуб­ной боли. В этой точке анализа у нас впервые появилось ощу­щение, что мы приближаемся к пониманию того, почему в дан­ном случае выбор невроза пал на невралгию тройничного нерва. Пациент был энергичным, здоровым молодым человеком, едва ли знавшим иные боли кроме зубных. Напрашивается предпо­ложение, что в жизни пациента была фаза, на которой у него произошло отождествление: боль — чувство неполноценности — повышение значимости у окружения.

Динамика его патогенной детской ситуации здесь очевидна: возможность играть навязанную, неполноценную, болезненную женскую роль диалектически привела к усилению мужского про­теста. К этому следует также отнести упрямство и своенравие, о которых его мать до сих пор вспоминает с содроганием. Среди многочисленных повседневных отправлений, дающих повод к проявлению детского упрямства, я уже называл еду, умывание, чистку зубов и отход ко сну. Здесь обращает на себя внимание тот факт, что все пациенты, страдавшие невралгией тройнич­ного нерва, которых я помню, в большинстве случаев — в пол­ном соответствии с описаниями разных авторов — страдали приступами во время еды, умывания, чистки зубов и отхода ко сну. Равно как и тогда, когда они ощущали холод. Вскоре после того, как у моего пациента развилось заболевание, он вернулся в деревню к своей матери и тем самым утолил свою старую тос-

* Юлиус Циклер, один из современных психологов, исходя из совершенно других представлений, пришел к аналогичным результатам по поводу противоречивости мыш­ления. См. также: Адлер А. О невротическом характере.

ку по детству. Мать, не зная меры в своей любви и беспокой­стве о больном сыне, с опаской следила за его трапезой и все­гда заботилась о том, чтобы была теплая вода для умывания. Если в период лечения ему приходилось питаться в Вене, у него возникали сильные боли, в те дни, когда он обедал дома, болей не было. После того, как пациент поправился настолько, что мог опять ходить на службу, ему пришлось снимать в Вене квар­тиру. В первый же день в новой квартире, как только он стал умываться холодной водой, у него тут же произошел приступ. Ряд других приступов был связан с его жаждой признания в об­ществе. При этом приступы могли возникать в ответ на дей­ствительное, мнимое или предполагаемое унижение. Он все­гда должен был играть первую роль и не выносил, если порой его игнорировали во время беседы или если ему приходилось выслушивать разговор между другими людьми. Такая нетерпи­мость характерна для всех невротиков. Здесь легко распознать схему из патогенной детской ситуации: отец, мать и младший брат, а вместе с ними он как неполноценная персона. Симптом боязни общества и открытых пространств у других невротиков, когда защита от поражений осуществляется с помощью страха, порой также с помощью рвоты, мигрени и т. д., и когда пациен­том тоже движет боязнь унижения, в нашем случае был заме­нен приступами. В других случаях невралгии тройничного не­рва тоже можно обнаружить, что больные пытаются изолиро­вать себя от общества, ссылаясь на боли. Никто из них не отри­цает, что помимо болей он испытывает трудности в социальной жизни. В некоторых случаях заболеванию невралгией тройнич­ного нерва предшествовали другие симптомы, такие, как миг­рень, тошнота, общие, внешне ревматические боли*, ишиас, покраснения и приливы крови к лицу**.

* Ср. теорию Генша о ревматическом происхождении невралгии тройничного нерва.

** Случаи невралгии тройничного нерва в пожилом возрасте, особенно у лиц жен­ского пола, являются крайне сложными, особенно вследствие действительного или мни­мого ущемления, в котором повинен возраст. То, что наше общество ведет себя по отно-шению к стареющей женщины не по-человечески, является одним из самых прискорб­ных фактов нашей культуры. У моих пациентов приступы вызывали равнодушие, бо­язнь насмешек, предпочтение других лиц, зеркала, выбора одежды (как бы она не выз­вала смех) и денежных расходов (как бы они не сделали их нищими и не уменьшили сферу их влияния). Равно как и любовные отношения и брачные узы их сыновей — мысль о том, что придется делиться любовью сына с другими женщинами.

В этих ситуациях, вызывающих приступы, большую роль у нашего пациента играют сексуальные условия. Его половое поведение является совершенно нормальным и удовлетвори­тельным. Однако у него есть одна явная черта, типичная для многих невротиков: любовная страсть становится у него силь­ной только в том случае, если есть соперник, т. е. если любовь, сочетается с мужскими чертами завоевателя и агрессора. Эта, черта характера пронизывает всю его любовную жизнь, несом­ненно, отражает ситуацию любовного треугольника времен дет­ства и вместе с тем доказывает, что эротическая сфера полнос­тью отравлена его политикой престижа. Отдыхая на юге, мой пациент познакомился с девушкой, за которой ухаживал до тех пор, пока не понял, что ее приданое невелико. Этого было дос­таточно, чтобы порвать с ней; однако как только он увидел, что за ней ухаживает другой, его любовь разгорелась снова. По мере того как росла его любовь, опять стали возникать еще более сильные боли, например, если он видел их наедине друг с другом, если девушка улыбалась другому и т. д. В процессе лечения нам удалось свести отдельные приступы к этим отношениям; так, у него появились боли, как только он прочел в ее письме, что она хорошо провела время в обществе. Многие приступы были связаны со временем доставки писем, когда у него появлялись мысли о том, почему девушка так долго не писала, что она на­верняка развлекалась с другими и т. д. Кроме того, у него появ­лялись грезы и фантазии: пусть сначала девушка выйдет замуж, а затем он склонит ее к супружеской измене. Следует отметить, что эта черта характера резко усилилась у него незадолго до его заболевания, а причиной послужил один случай, на котором сле­дует остановиться. Пока наш пациент совершал небольшое путешествие, коллега соблазнил его возлюбленную. У него по­явились мысли об убийстве. В этот аффективно насыщенный период произошло еще одно событие. Ему показалось, что жена начальника делает ему авансы. Однако, похоже, супруг тоже это заметил и стал притеснять его на службе. Чтобы не пострадала его карьера, моему пациенту пришлось смириться, втайне, одна­ко, негодуя. Ночью, перед тем как начальник должен был вернуться из отпуска, разразимся первый приступ невралгии тройничного

нерва, причем настолько сильный, что он кричал и бушевал и смог немного успокоиться только после инъекции морфия. На следующий день он не пошел на службу и взял отпуск по бо­лезни, чтобы подлечиться. В разговоре со всеми врачами, в том числе и со мной, он подчеркивал желание поскорее вновь вер­нуться на службу. Ему было обещано сделать все возможное. В частности, спиртовая инъекция должна была сразу же сделать его дееспособным. Каков результат — мы видели. Но мы знаем также, почему она так подействовала: его истинное, бессознатель­ное стремление было направлено на то, чтобы не стать дееспособ­ным, чтобы нельзя было вернуться на службу. Только одну мысль невозможно было вытеснить — мысль о том, как выйти из этой ситуации мужчиной, победителем, и эта мысль представлялась ему в духе патогенной детской ситуации: «Я хочу к матери!» Только в доме матери его состояние несколько улучшилось, он стал поправляться, предварительно продемонстрировав с по­мощью участившихся приступов (особенно во время еды), что его заболевание опасно для жизни и ему грозит смерть от голо­да, и тем самым сделав свою испуганную мать еще более уступ­чивой.

Анализ одного сновидения в период лечения выявляет наи­более важные условия ложной бессознательной установки па­циента и его невроза. Вот его рассказ о своем сновидении:

«Я стою обнаженный в комнате рядом со своей возлюблен­ной. Она кусает меня за бедро. Я вскрикиваю и просыпаюсь с сильным приступом невралгии».

Предыстория этого сновидения такова: накануне пациент получил из Граца открытку, на которой наряду с другими под­писями стояло имя его брата и упомянутой в сновидении де­вушки. Во время ужина он был всем недоволен, и у него воз­ник легкий приступ. Сам паци