Христианский мир в кризисе, ок. 1250-1493 339

был частью проекта архиепископа Геннадия снабдить московскую Церковь полной версией Библии вроде латинской Вульгаты54.

Как только удастся подчинить русские княжества, имперские амбиции Москвы обязательно обратятся против Великого княжества Литовского — западного соседа Москвы. Литва, как и Москва, выиграла от монгольского нашествия, сумев аннексировать территории, некогда принадлежавшие Руси, К концу XV в. Литва, как и Московия, контролировала огромную территорию — в основном в бассейне Днепра, — которая протянулась от Балтики до Черного моря.

Но, в отличие от Москвы, Литва была открыта западным влияниям. Уже более века Великое княжество процветало в условиях личной унии с Польшей (см. сс. 429-430). К 1490-м гг. литовский двор в Вильно и католические иерархи были в значительной степени полонизованы по языку и культуре. Литовская династия владела не только Польшей, но и Богемией и Венгрией. В отличие от Москвы, Литва допускала довольно широкое религиозное многообразие. Католические иерархи мирились и с численным превосходством православных, и с постоянным ростом еврейского элемента. В отличие от Москвы, Православная церковь Литвы не порвала с Константинополем, сохранив старинную преданность Византии. И митрополит Киевский имел все основания сопротивляться сепаратизму Москвы, разделявшему православных славян и направлявшему события к отделению Русской православной церкви.

В январе 1493 г. отношения Москвы с Литвой начали принимать новый оборот. За шесть месяцев до того умер Казимир Ягеллончик, польский король и великий князь Литовский, разделив свои владения между вторым и третьим сыном. Польское королевство отошло к Яну Ольбрахту, Литва — к неженатому Александру. (Старший сын к тому времени был уже королем Богемии и Венгрии.) Иван III увидел в происшедшем новые для себя возможности. С одной стороны, он готовил посольство в Вильно для переговоров о заключении политического брака Великого князя Александра и дочери Ивана Елены. Но в то же время он уже готовился подорвать modus vivendi этих двух государств. Впервые в истории Москвы он снабдил посла инструкциями потребовать от литовцев признания доселе не известного никому ти-

тула государя всея Руси 55. Эта была настоящая «двойная игра» дипломатии: одно

направление деятельности — определенно дружественное, а другое - открыто враждебное. Литва намеренно втягивалась в такой сговор, который ставил под вопрос будущее всех восточных славян.

Для достижения заветной цели Иван прибег к прямой демонстрации: незадолго до Рождества он арестовал двух литовцев, работавших в Московском Кремле. Их обвинили в том, что они замышляли отравить Ивана. Обвинения против Яна Лукомского и Мачея Поляка звучали не очень правдоподобно, но их вина или невиновность не имели большого значения. Арестованных выставили в клетке на замерзшей Москве-реке на всеобщее обозрение; накануне отбытия посольства в Литву их там же заживо сожгли56. Когда в пламени жаркого костра таял лед и тяжелая металлическая клеть шла иод воду, увлекая в клубах пара обуглившиеся останки узников, проницательный зритель мог понять: сценарист что-то хотел сказать этим о политическом будущем Литвы.

Для присвоения титула государь всея Руси не было достаточных оснований ни в историческом прошлом, ни в реалиях того времени. Претензии на этот титул были из разряда претензий, например, Англии на Францию. В 1490-х гг., по прошествии двух с половиной веков с тех пор, как исчезли все следы некогда единой Киевской Руси, у русского князя было не больше прав на этот титул, чем у короля Франции, если бы он в борьбе с Германией претендовал на титул государя всех франков. К тому времени этот титул противоречил отдельной идентичности рутенов Литвы, обретенной ими относительно русских Москвы. И в самом деле, казалось невероятном, чтобы литовцы согласились заплатить такую цену из желания угодить Ивану. В то время они, конечно, не

знали, что позволили заложить краеугольный камень территориальных притязаний, на удовлетворение которых уйдут следующие 500 лет.

Таким образом, к 1493 г. уже имелись в наличии все элементы идеологии Третьего Рима: сложившаяся автономная ветвь православия ждала своего императора, князь, связанный родственными узами с последним византийским императором, уже назывался царем и претендовал на то, чтобы быть «государем всея Руси». Единственное, чего не хватало, так это подходящего идеолога, кото-

PESTIS

рый бы создал из этих составляющих некое мистическое построение, необходимое в высшей степени теократическому государству. Такой человек был под рукой.

Филофей Псковский (ок. 1450-1525 гг.) был ученым монахом псковского Елеазарова монастыря. Ему были известны пророчества библейского Ездры и Даниила, исторические прецеденты (в Сербии и втором Болгарском царстве), писания псевдо-Мефодия и хроники Манассии, а также легенда о Белом клобуке. Впрочем, все это было известно и другим, но только у Филофея было горячее желание воспользоваться этим знанием на благо московских князей. Псков, как и Новгород, жил в вечном страхе и трепете перед Москвой, и большинство псковских монахов были настроены решительно против Москвы. В своих летописях они упоминают сон Навуходоносора и четырех зверей из видения Даниила в таком ключе, что Москва предстает как новый Навуходоносор. Не известно почему, но Филофей был готов обратить все на пользу Москве. В 1493 г. ему было за сорок, и он еще не приобрел никакого положения в монастыре, где позднее он стал игуменом (то есть аббатом), и не написал еще ни одного из тех посланий, которые прославили его впоследствии. Но в Церкви уже бродили дрожжи, которые заквасили его взгляды. Со временем он должен был выдвинуть идею полного подчинения христиан царю и решительного противостояния латинской Церкви. В послании преемнику Ивана III он призывает царя править по справедливости, потому что мир теперь вступает в последний этап истории: «Блюди же и внемли, благочестивыи царю, яко вся христианская царства снидошася в твое едино царствие. Два убо Рима падоша, а третии стоит, а четвертому не быти. И уже твое христианское царство пнем, по великому Богослову, не останет, а христианьстии Церкви исполнися блаженнаго Давида глагол: «Се покои мои в век века, зде

вселюся, яко же изволих»57.

Позднее в Послании к Мунехину Филофей метал громы и молнии «против астрологов и латинян»: «И едина ныне святаа соборнаа апостольская Церковь восточнаа паче солнца во всеи поднебеснеи светится, и един православныи великии русскии царь во всеи поднебеснои, якоже Ной в ковчезе спасены от потопа, правя и окормляа Христову Церковь и утверждаа православную веру»58.

Так через двадцать лет после смерти Ивана III (но, несомненно, в русле его политики) была сформулирована такая идеология отношений церкви и государства, которая не оставляла места никакому компромиссу.

Позднее сложилась русская традиция утверждать, что Москва просто наследовала порфиру Византии. На деле же русские сохранили лишь формы византинизма, но утратили его дух: московитов нисколько не интересовали универсальные и экуменические идеалы Восточной Римской империи. Самый выдающийся исследователь данного вопроса называл идеологию Третьего Рима «фальшивой подменой». «Христианский универсализм Византии преображался и искажался в узких рамках московского национализма»59.

Последовательность теологии Москвы была несколько потревожена в последние годы правления Ивана III дискуссиями, которые разрешились в пользу самых бескомпромиссных идеологов. Одна дискуссия разгорелась вокруг воззрений секты жидовствующих. Другая — вокруг предполагаемого обогащения монастырей через землевладение. Иосиф, игумен Волоколамский, возглавил и антижидовствующих, и стяжателей.

Землевладение было неотделимо от силы московской Церкви. Но против него выступали монахи-нестяжатели, во главе которых стояли «заволжские старцы», придерживавшиеся более древней традиции монахов-отшельников. Кажется, Иван III был уже готов к секуляризации монастырских земель, но его уговорили воздержаться от этого. Проблема достигла критической стадии после его смерти, когда бывший его фаворит Патрикеев, теперь ставший монахом, опубликовал новое издание Номоканона — Собрания православных канонов. Один из сотрудников Патрикеева Максим Грек, который выступал за «нестяжание» по отношению к церковным землям, едва уцелел.

Еще большие страсти разожгли жидовствующие. Они появились в 1470-х гг. в Новгороде, где, как говорят, объединились в антимосковскую партию. Взгляды жидовствующих сформировались, предположительно, под влиянием польских и литовских евреев, а их самих считали скрытыми приверженцами иудаизма. Кажется, их деятельность не смущала царя, который даже назначил подозревавшегося в жидовствовании нов-