Cravate

Французское слово cravate (галстук) было заимствовано почти всеми европейскими языками. По-немецки krawatte, по-испански corbata, по-гречески gravata, по-румынски cravata, в польском — krawat, но в Кракове — эксцентрически krawatka. По-английски cravat означает

«льняной или шелковый платок, который обвязывают вокруг шеи поверх воротника рубашки». Во французском языке у этого слова два значения: «1. Хорватская лошадь. 2.

Кусок легкой ткани, который мужчины, а иногда и женщины обвязывают вокруг

шеи». Все источники единогласно производят cravate от старой формы прилагательного

«хорватский», что по-хорватски звучало бы hrvati.

Как и почему восточноевропейское прилагательное стало постоянным названием самого обычного предмета европейского костюма, можно только гадать. Согласно одной теории, Наполеон восхищался шарфами, которые носили пленные солдаты Габсбургов. Без сомнения, это не так, поскольку это слово встречается у Вольтера, то есть задолго до рождения Наполеона:

Вы видите этого дьявола, одетого в алое?... у него змея вместо галстука.

Скорее уж надо связывать cravate с Людовиком XIV. По-видимому, эта распространившаяся по всему миру мода пошла от наемных хорватских солдат, служивших в Версале. Во всяком случае, те, кто отрицает влияние малых народов, не должны забывать, что хорваты держат нас всех за горло.

В самой же Хорватии мужчины могут выбирать, чем украсить себе шею: своим родным

masna или реимпортированным kravata.

отчетливые стадии: роста, зрелости и упадка. Первая динамичная стадия роста совпала с теми десятилетиями правления Людовика XIV, когда он достиг своих самых выдающихся успехов: от 1661 г. до конца XVII в. Во второй фазе Францию сдерживала коалиция ее противников, и этот период растянулся от последних лет правления Людовика

XIV, лет его разочарования, до смерти Людовика

XV. Наконец, завершающая стадия совпадает с правлением Людовика XVI. В это время король и его министры теряют контроль над все обостряющимися проблемами, приведшими в 1789 г. к величайшей революции, какую только знала Европа. Для самих французов это было время славы (la gloire). «Возвеличивать себя, — писал Людовик XIV маркизу де Виллару 8 января 1688 г., — вот самое достойное и подходящее занятие монархов»23.

Людовик XIV больше, чем кто-либо из европейских монархов, был главным символом своего времени. Правивший 72 года самой могущественной страной Европы, этот Король- Солнце (Roi Soleil) стал, наконец, объектом поклонения, что отразилось на мнении его придворных и на мнении позднейших историков. Он правил Францией из великолепного Версальского дворца, как некогда Филипп Испанский правил миром из Эскориала, и был наделен едва ли не сверхъестественным могуществом. Можно сказать, он был

воплощением самой монархии, совершеннейшей формы абсолютизма; он создал и вдохновлял идеальную и монолитную систему власти; он был движущей силой экономического развития и колонизации, законодателем в художественной и интеллектуальной жизни, «христианнейшим королем» католической нации, которая не знала отступлений от религии, дуайеном европейской дипломатии, повелителем самой грозной на континенте армии. У этого мифа были реальные основания. Le Grand Roi, без сомнения, был монархом, которому стремились подражать князья и принцы. Он наложил отпечаток на свое окружение, и достижения его были велики. И все же человек не может соответствовать столь преувеличенному образу, так что, размышляя о его величии, следует постараться увидеть за королевским облачением — человека, за блеском Версаля — страдающую Францию.

Личность Людовика XIV трудно отделить от окружавшей его театральности, которую он считал главной в своем деле. Он вырос среди ужасов Фронды, когда колебались самые основания французской монархии, и инстинктивно почувствовал себя главой нации, страстно желавшей порядка и сильного правительства. Вот почему двор в Версале (им же задуманном и построенном) стал не просто великолепным фасадом мо-

LUMEN

нархии: он объединил дворянство на службе королю и государству. Изумительные балы, балеты, концерты, спектакли и охоты, празднества и фейерверки в Grand Parc — все это

служило воспитанию верноподданнических чувств у первых вельмож королевства и формированию чувства национальной общности. С того дня, когда после смерти Мазарини Людовик взял бразды правления в свои руки, он, играя свою роль, всегда имел в виду некоторые высшие цели. Не просто для развлечения является он главным действующим лицом на первом грандиозном празднике его царствования — Les Plaisirs de l' île Enchanté (Наслаждения заколдованного острова) (см. илл. 47). От своей матери Людовик унаследовал любовь к церемониям; от Мазарини — научился искусству скрытности и сохранения таинственности. Наделенный от природы красотой и силой, он соединял замечательную энергию и бурные желания с темпераментом, который бросал его от рыцарственного великодушия к низкой злобе и мстительности. Во всем — как наездник, охотник, гурман и неутомимый любовник — он превосходил свое окружение, как бы оно ни желало ему подражать. Но даже упиваясь вином или женщинами, он не переставал строить планы изничтожения своих же соратников и даже, как в случае с выдающимся Николя Фуке в 1661 г., необоснованного ареста своего главного министра. Le Grand Roi мог быть и мелок, и низок.

Ученик Ришелье и Мазарини, Людовик крепко держал в руках те рычаги, которые могли укрепить его власть. Он получил в наследство гигантский бюрократический аппарат, большую регулярную армию, громадную казну и покорное дворянство. Он еще больше распространил свою власть над галликанской церковью, которая и без того была ему покорна, он разрушил гугенотское государство в государстве, подчинил провинции своим интендантам и правил, не имея никакого центрального законодательного органа. У него был один ни с чем не сравнимый талант — к саморекламированию. Идеалы, которые воплотил Версаль, затмевали французскую действительность: как сами французы, так и иностранцы под впечатлением великолепия Версаля и его церемоний утверждались в мысли, что Roi Soleil стоит в центре совершенной системы власти. Когда, как

говорят, Людовик, придя во Дворец правосудия, прервал судью словами L'Etat, c'est moi (Государство — это я), он мог и не верить в истинность своего остроумного замечания, но нет сомнения, что поступал он в соответствии с ним. Длинной чередой своих экстравагантных связей — от Луизы де Лавальер до мадам де Ментенон — он ниспровергал моральный кодекс старинного cabale de dévots 24и создал при дворе такой климат, когда законом становилось удовольствие короля. И все же, несмотря на великолепие фасада, у грандиозного опыта абсолютизма было множество провалов. Версаль был еще не вся Франция, и воля короля часто встречала сопротивление. В этой большой стране было больше возможностей неподчинения, чем возможностей принуждения, и как бы ни было

велико стремление к единообразию, оно все же не разгладило всех морщинок. Постоянно протестовали парламент и провинции, и войны Людовика принесли больше долгов и унижений, чем действительных приобретений.

Так что систему правления Франции не понять посредством формального анализа ее институтов. Долгий процесс нового утверждения королевской власти из центра не ликвидировал многих важных региональных и муниципальных особенностей. По-прежнему большие провинции Франции делились на pays d'élection, где значительной была прямая власть королевских чиновников, и на pays d'état, пользовавшиеся немалой автономией. На севере Франции действовало обычное право, на юге — кодифицированное римское право. Внутри провинций по-прежнему сохранялось много местных libertés [свобод], parlements [парламентов], franchises [льгот] и priviléges [привилегий]; аристократия же сохранила в значительной степени свою традиционную власть отправлять правосудие в собственных владениях. Чрезвычайно важно было то, что законодательное собрание — Генеральные штаты — сохранялись как институт в условиях перманентной приостановки их деятельности, а центральный парламент в Париже приучился утверждать королевские указы без обсуждения. Гигантская армия из примерно 50000 королевских чиновников, пронизанная коррупцией, тяжелым бременем ложилась на страну и была исключительно неповоротлива как в проведении королевских указов, так и в соблюдении интересов подданных на местах.