Преступление - как наказание, а наказание – как преступление. 14 страница

291. Что касается последствий наказания, то должно обратить внимание на то, что, соглашаясь на посредствующее начало (п. 288), нельзя однако ж требовать безусловного его применения до того, чтоб отбрасывать последствия менее важных наказаний, поглощаемых тягчайшим. Последствия наказаний обыкновенно установляются в виду общественного блага. Было бы удивительно, если б кто не был: удален от должности, или лишен права заниматься ремеслом, отдан под полицейский надзор или выслан из известной местности, - все это потому только, что виновник совершил другое более важное преступление. Такое ошибочное воззрение предотвращено прямым правилом итал. (116) и бавар. (84) код.

292. Объем понятия совокупности преступлений. Совокупность преступлений не должна быть принимаема в слишком тесном смысле; преимущественно же не должно ставить ее в зависимость от одновременного обсуждения всех преступлений одним приговором, чего ошибочно требуют некоторые немецкие законодательства, как брауншвейг. и гановер.: ибо в противном случае за каждое преступление следовало бы определять отдельное взыскание. Необходимость справедливого наложения наказания за все преступления не может зависеть от случайных процессуальных обстоятельств. Осужден ли кто за все преступления одним приговором или приговорами разных судов той же или различной инстанции, одновременно или разновременно, все-таки правило о наказании стечения преступлений должно быть применено, - лишь бы, в случае окончательного приговора по одному из преступлений, время совершения других предшествовало дню произнесения этого приговора. Таково правило итальянского (117) и вюрт. (115) код. Совершение нового преступления, после произнесения окончательного приговора за другое преступление, есть факт, лежащий вне пределов понятия стечения. Здесь с одной стороны представляется преступное деяние, с другой соответственное ему наказание. По законодательствам,- не требующим для вменения повторения, чтоб наказание за первое преступление было отбыто,-здесь имеет место не стечение, a повторение. Таким образом, последовательность нашего воззрения требует применения правила о стечении преступлений даже и в том случае, когда преступник несет уже определенное окончательным приговором наказание, другие же его преступления, содеянные до этого приговора, находятся еще в инстанциях или в следствии. То же самое касается случая, когда несколько отдельных окончательных приговоров должны одновременно быть исполнены над преступником и когда время совершения других преступлений опереживает число окончательного приговора за одно (срав. код. баден. 165, вюрт. 115; швед. IV, 8). В этих двух случаях имеет место так называемое стечение наказаний (conсursus poenarum). В первом случае по мере обстоятельств следует, или назначить прибавочное наказание того же рода, или же определить новое, принимая во внимание, насколько это возможно, отбытую часть наказания. Во втором случае должно отменить все приговоры и определить одно наказание.

293. Стечение денежных взысканий с другими наказаниями. Причины, требующие изменения наказания, не существуют, если пеня стекается с другими наказаниями; поэтому пеня должна быть отдельно применяема (вюрт. 121, баден, 176, бавар. 84, португ. 87). Но в случае стечения одних денежных взысканий, сумма их могла бы изменить их характер и превратить их в конфискацию. Поэтому некоторые кодексы (напр. бавар. 84) определяют деление maximum, которого денежное взыскание в этом случае никогда превышать не может.

294. Французское законодательство, (Inst, crim., 379) согласно принятому им правилу поглощения, полагает, что в случае обнаружения нового преступления во время прений, следствие производится только в том случае, когда новое деяние угрожает более строгим наказанием. То же самое определяет бавар. код. (85), если новое преступление обнаружено до окончательного приговора по прежнему обвинению. Преступление продолжаемое.

IV. Преступление продолжаемое

295. Для ясного понятия стечения преступлений, следует не только отличить его от единичного преступления, но еще указать значение продолжаемого преступления и отношение его к этим двум понятиям. Продолжаемое преступление имеет место тогда, когда несколько деяний, имеющих каждое характер самостоятельного преступления, находятся между собою в такой тесной связи, так что они представляются как бы осуществлением одного намерения, как бы одним преступлением. Этот вопрос представлял почти до сего времени предмет утонченных споров между германскими учеными. Продолжаемое преступление может слагаться из деяний разнородных или однородных. Оно слагается из деяний разнородных, когда одно деяние служит средством для другого, как напр. в сложных преступлениях (п. 186; причиняю увечье для того, чтоб ограбить; бью для того, чтоб изнасиловать; составляю подложный документ для того, чтоб обмануть) или, когда оно-последствие другого преступления (продажа или залог украденной вещи; мздоимство и совершение вследствие того злоупотребления по службе), Но самый важный и многочисленный вид, и вместе с тем главный тип продолжаемого преступления, представляет ряд однородных деяний осуществляющих одно намерение, одну беспрестанно возобновляющуюся решимость, напр. отравление многими малыми приемами.

296. Доказательство продолжаемости должно истекать из обстоятельств деяния и опираться на объективное, a не на субъективное основание: ибо в противном случае преступник мог бы утверждать, что он одним намерением обнял несколько убийств или краж в одно деяние. С другой стороны, если намерение отчасти осуществлено и оставлено, и по истечении известного времени опять возобновлено, в таком случае нет продолжаемости намерения и деяния, но два отдельные деяния. Если деяние состоит из нескольких действий, беспрерывно следующих друг за другом (несколько ударов топором нанесенных убийцею; поджог строения в нескольких местах), то тогда нет продолжаемого, a единичное преступление.

297. Занятие известным преступлением по привычке (праздношатание) или по ремеслу (лихва, постоянное недозволенное лечение, пристанодержательство), хотя по существу своему и не составляют продолжаемых преступлений, однако ж считаются таковыми, когда закон полагает учащательность условием состава этих преступлений. В этих, преступлениях произнесение приговора составляет предел, вне которого новые деяния образуют уже новую группу продолжаемого преступления. Если бы кто за употребление фальшивых мер и весов был приговорен хотя и не окончательным решением; то следующие за тем новые правонарушения составили бы новое стекающееся с предыдущим преступлением. Если бы же это решение было окончательно, то за новые, совершенные после него правонарушения, должно бы взыскивать отдельно. В противном случае, если бы не полагать таких пределов для продолжаемого преступления, то осуждение за одно такое преступление было бы будто уполномочением к безнаказанному совершению его в будущем (срав. Будзинский, О силе судеб. решений, Ст.-Петерб., 1861, стр. 60).

298. В случае принятия посредствующего начала для определения наказания при стечении преступлений (п. 288), теория продолжаемого преступления, принятая в германских кодексах (вюрт. 122, брауншв. 56, гановер. 106, дармшт. 111, баден. 181) потеряла бы практическое значение.

[1] Франц. законодатель дал бы судье более прочное основание, если бы в виде примера указал на некоторые из таких значительно смягчающих вину обстоятельств.

[2] Код. австр. (187) в этом случае признает безнаказанность всякого рода кражи и присвоения вверенной собственности. Саксон. (296-8) и брауншв. (243) тем отличаются от австр., что в важнейших преступлениях против собственности только смягчают наказание. Эта посредствующая система решает вопрос самым удачным образом.

[3] Безнаказанность, как во Франц. (380) и прус. (228) кодексах, или же применение обыкновенного наказания, как в действующем законодательстве (Ул. Имп., примечание к ст. 1664 и 1675; Ул. Ц. П., примечание к ст. 1172 и 1188), в код. бавар. (290) и баден. (390),-составляют равным образом ошибочные крайности. Хотя последние законодательства в этом случае привлекают к ответственности только по жалобе потерпевшего, однако ж этим еще неуважены надлежаще родственные отношения.

[4] Испанский код. (art. 10, №. 17) усиливает наказание, если кто уже был осужден за другое, не менее важное или более важное преступление. Код. франц. и итальян. обращают внимание на то, совершивший преступление впал ли вновь в него.

[5] Проект бельгийский 1862 г. (ст. 68-70), признавая началом превышение тахiтит в случае общего повторения, представляет прогресс в том отношении, что усиление наказания делает зависимым от усмотрения судьи. Эти правила признаны новым бельгийских кодексом 1867 г. (ст. 54-56).

[6] Еще более несправедливо освященное во Франции правило, по которому, несмотря на покрытие давностью первого преступления, все таки повторение вменяется (см. Raymond de la Gorec, Dela redicive, Paris 1862, стр. 158).

[7] Французский кассационный суд делает здесь исключение для однородных наказаний, допуская сложение не превышающее maximum тягчайшего наказания. Но, так как определение наказания в пределах maximum и minimum предоставлено судье, то такое толкование может быть применяемо и к другим случаям (срав. Hocheder, в. п. с., стр. 416). Однако ж слово только возбуждает сомнение, можно ли считать менее важные преступления обстоятельствами увеличивающими вину. Villargues (Cod. crim., ст. 365, № 25) и Chauveau et Helie (Theorie, № 395) порицают толкование кассационного суда.

ГЛABA I. Краткий очерк исторического развития понятий о существе наказания и карательной власти до конца XVIII века.

Пифагор.

321. Самое древнее правило практической философии есть идея возмездия, провозглашенная Пифагором в VI веке до рожд. Христ. По свидетельству Аристотеля, Пифагор, который первый философствовал о нравственности, основывал справедливость на том, чтобы человеку, причинившему другому зло, было сделано то же самое. Аристотель говорит в своей Этике, что такое возмездие ошибочно, ибо оно не принадлежит, ни к разделительной, ни к исправительной справедливости (п. 325), и во многих случаях совершенно несправедливо. Если бы напр., говорит он, начальник ударил подчиненного, было бы несправедливо бить его за это. Если бы наоборот подчиненный ударил начальника, недостаточно было бы его же ударить: он должен подвергнуться более строгому наказанию.

Платон.

322. Платон († 348 до рожд. Христ.), по примеру своего наставника Сократа, развивает идею награждающей справедливости (или разделительной по Аристотелю), как звено между земным и внеземным бытием. Что касается исправительной справедливости, он смотрел на нее исключительно с точки зрения общественной. Награждающую справедливость он основывает на той мысли: что внутренняя благодать, которую дает добродетель, прекраснейшая и высшая награда[1]; и что внешние материальные блага имеют ценность единственно как средства для достижения этой цели, как поощрение к добродетели. Если не в этом, то в другом мире добродетель будет награждена блаженством: божество даст ей все земные блага, каких она сама себе не будет в состоянии доставить. В этих мыслях Платона отражаются понятия древнего языческого мира, которые обещают добродетельному вечное внутреннее блаженство, соединенное с усиленным земным наслаждением, преступному же-вечное внутреннее угрызение, соединенное с телесными страданиями как наказанием от руки неумолимого божества.

323. В воззрении на карательную справедливость Платон не придерживается одного начала. Касательно ответственности человека за свои деяния, находим у Платона противоположные воззрения. Раз говорит он: "никто не зол потому, что так хочет, a только по предрасположению тела или по дурному воспитанию (Тимон; Протагор; Законы, кн. V)"; следовательно он отрицает свободу воли. В другом месте (Республика, X) он утверждает, что человек должен отвечать за свой выбор. Последнее мнение наиболее согласно со всем учением Платона, как вывод из его начала, что добродетель есть знание, т. е. что довольно знать добро, чтобы творить его.

324. Платон не рассуждает, ни об основании наказания, ни об измерении его, a только о цели наказания. Он усматривает ее в предупреждении, исправлении, примерности, или же в освобождении государства от преступника. И так в Протагоре он полагает: что злой не наказывается потому, что он зол; он не наказывается по поводу совершенной им вины, ибо это значило бы наказывать его как животное, и притом то, что случилось, не может быть взято обратно; но он наказывается в виду будущей вины, т. е. чтоб опять не впал в вину, и чтобы наказание воздержало свидетелей преступления. В другом месте, признавая, что справедливость есть добро и здравие души, несправедливость же - болезнь и бесчестие, Платон усматривает в наказании лекарство и средство для нравственного перерождения. Наказание, говорит он, не есть зло, но добро тягостное и вместе с тем спасительное. Счастье человека состоит в том, чтобы существовать в порядке; если человек вышел из пределов порядка, то он должен возвратиться в оные посредством наказания. Всякая вина требует покаяния. Вина - безобразна, ибо она противна справедливости и порядку. Очищение (expiatio) т. е. покаяние - прекрасно, ибо все, что справедливо- прекрасно (Республика, кн. IV; Законы, кн. V). Наказание умудряет и побуждает к тому, чтобы сделаться справедливым. Несправедливость есть только второе зло; но несправедливость, избегающая наказания, есть самое первое и величайшее зло. Кто совершил несправедливость, тот должен возвыситься над страхом и сам требовать наказания у судьи как у лекаря, чтобы несправедливость не причинила порчи душе и не сделала ее неизлечимой, и чтоб, посредством обнаружения своего злодеяния, освободиться от величайшего страдания, от несправедливости (Горгиас). В этих красноречивых словах Платон развивает общую всему Востоку идею покаяния, которая произвела влияние на древние законодательства, преимущественно же на египетское и еврейское. - В книге IX Законов он требует, чтобы кража священных предметов была наказываема изгнанием. Если несправедливость неизлечима, то нужно лишить преступника жизни,- что для других будет служить примером и освободит республику от вредного члена.

Аристотель.

325. Аристотель († 322 пред Рожд. Христ.) в кн. V Этики (гл. 5, 8 и 11) рассуждает о существе справедливости и наказания. Он основывает справедливость на равенстве между людьми, и, по мере разнообразия общественных отношений, делит ее на: 1) разделительную (distributiva), которая по существу своему значит то же самое, что и награждающая, и 2) переменную или исправительную (commutativa, correctiva), которая есть среднее между большим и малым, между пользой и вредом. Исправительная справедливость разделяется еще на: карательную, которая восстановляет незаконно разрушенное равенство между обижающим и обиженным, и гражданскую, касающуюся договоров и пекущуюся о равенстве того, что каждая сторона дает или получает. Разделительная справедливость стремится к справедливому разделению чести, денег и благ. Карательная справедливость, стремящаяся к восстановлению нарушенного равенства, не обращает внимания ни на достоинство, ни на личные качества (добрые ли или злые люди- обижающий и обиженный), и одинаково смотрит на всех. Она обращает внимание только на то, кто совершил несправедливость и кто пострадал от нее. Судья восстановляет равенство, предписывая вознаградить обиду.

326. Воззрение на наказание возвышеннее у Аристотеля, чем у Пифагора. Он не опирается на материальное, a на идеальное возмездие (п. 32): ибо он обращает внимание не только на внутреннюю, но и на внешнюю сторону преступления. В самом деле, он различает деяния, совершенные с обдуманностью, в порыве, случайно, в заблуждении, по неосторожности, по неведению, и в состоянии принуждения или необходимой обороны. Отвергая принцип материального возмездия пифагорейцев, он однако ж не уясняет собственного своего воззрения на меру наказания. В отношении свободной воли и способности человека отвечать за свои деяния, Аристотелю чуждо колебание его наставника: он решительно признает эту способность. Итак, между прочим он говорит: "если выбор, обдуманность, воля, причины деяний, зависят от нас; то и добрые или злые их последствия равным образом зависят от нас. Об этом свидетельствуют и обыкновенные люди и законодатели, которые делающих зло бьют и наказывают, творящих же добро почитают и любят?; все это для того, чтобы последних еще более побудит к добру, a первых отвлечь от зла". В этих словах покоится зародыш предупредительной теории.

Воззрение Римлян.

327. Римляне не имели самостоятельной философии. Поэтому мысли, встречаемые у римских юристов и философов, суть главным образом отражение греческой философии. Мы встречаем у них начало справедливости ("Реrspiciendum est judicanti, ne quid aut durius, aut remissius constituatur, quam causa deposcit". Marcianus (1. 11, D. 48, 19). Это начало некоторые германские ученые считают преобладающим в римском праве. Цель устрашения преимущественно высказывается юристами и императорами. Так Ульпиан говорит: "bonos non solum metu poenarum efficere cupientes (I. l, § l, D. l, 1)"; "ut exemplo deterriti minus delinquant (I. 6, § l, D. 48, 19)". Tryphoninus: "ut exemplo aliis ad deterrenda maleficia sit (I. 31, D. 16, 3)". Callistratus: "ut et conspectu deterrentur alii ab iisdem facinoribus, et solatio sit cognatis interemptorum (I. 28, § 15, D. 48, 19)". Sextus Caecilius (y Авла Геллия, Noctes Att., 20, 1): "acerbitas plerumque ulciscendi maleficia bene atque caute vivendi disciplina est". Это начало устрашения не осталось без влияния на законодательство, что и видно в строгости некоторых наказаний. Однако ж устрашение не господствовало исключительно: во-первых потому, что мысль опирать законодательство на одном принципе была чужда не только древности, но и средним векам; во вторых, кроме устрашения, мы встречаем у Римлян и другие цели наказания, каковы: 1) предупреждение: "Nam, ut ait Plato, nemo prudens punit, quia peccatum est, sed ne peccetur (Seneca, de Ira, I, 16)"; "ne quis et aliud postea tale facere moliatur" (Marc., I. 6, D. 48, 3); 2) безопасность: "ut securiores caeteri vivant (Seneca, de Clem., I, 22); 3) польза государства (см. ниже о Цицероне); и преимущественно 4) исправление: "роеna constituitur in emendationem hominum" (Paulus, 1. 20, D. 48, 19). Однако ж эти цели не имели влияния на меру наказания, но скорее считались его последствием.

328. Что Римляне в одном и том же наказании соединяли различные цели, о том свидетельствуют: Каллистат; Геллий (Noct. att., 6, 14), который соединяет цели устрашения и исправления по Платону с охранением чести обиженного по Тавру; Сенека (исправление, пример, и безопасность), и наконец Цицерон. Последний, по примеру Платона, находит цель наказания в удержании преступника от преступления (в так называемом частном предупреждении п. 358) и в устрашении: "ut et ipse ne quid tale posthac committat, et caeteri sint ad injuriam tardiores"; и связывает это с покаянием: "injuriae suae poenitere {De off., I, 11)". Иногда он усматривает цель наказания в пользе государства ("Omnis.... castigatio.... debet ad reipublicae utilitatem referri"). Уравнение же наказания, согласно Аристотелю, находит в сохранении середины между большим и малым ("Mediocritas illa, quae est inter nimium et parum". De off., I, 25).

Отцы церкви и средние века.

329. Почти у всех народов в первоначальном их состоянии понятие карательной власти общества связано с идеей очищения и умилостивления божества посредством наказания. Христианство, которое укрепило связь земной и будущей жизни, выдвинуло эту мысль, признавая карательную власть наместником божества на земле, кару же-заменом и предотвращением божьего наказания, покаянием и побудительным средством к исправлению. В этом смысле говорят Отцы Церкви. Так Св. Августин (п. 395) говорит о карательной власти, что Апостол Павел устрашает неправедность человеческую не только страшным судом, но и светскою властью, которая тоже употребляется для исполнения божьего провидения ("asserens et ipsas ad dispensationem divinae providentiae pertinere"; Epist. anno 414 in c. 4, c. XXIII q. 5). Ту же мысль высказывает Бл. Иероним († 420): "Qui malos percutit in сo, quod mali sunt, et habet vasa interfectionis, ut occidat pessimos, minister est Domini (a. 410 in c. 29, q. 5)." Об избежании божия наказания посредством земного он же говорит: "Si quis autem рunitua sit propter levius peccatum (respondebimus Deum), "tales postea non puniri, quia culpa levis praesenti supplicio compensata sit (a. 387, in c. 6, c. XXIII, q. 5)." Равным образом и Св. Августин: "Ex occasione terribilium judicum ac legum, ne aeterni judicii poenas luant, corrigi eos cupimus (a. 412 in c. 3, c. XX)." Мысль исправления преступника и вместе с тем примера для других высказывает тот же Отец церкви: "Pertinet ad innocentis officium.... cohibere a peccato vel punire peccatum, ut aut ipse, qui plectetur, corrigatur experimento, aut alii terreantur exemplo (a. 426, in c 37 ibid.)"; "et plectendo et ignoscendo hoc solum bene agitur, ut vita hominum corrigatur (a. 414, in c. 4 ibid.)." В другом месте (De poenit., c. 19) он отождествляет покаяние и наказание: "Poenitere est poenam tenere, ut semper puniat in se uleiscendo, quod commisit peccando." Св. Амвросий указывает цель наказания в удержании других от преступления (Offic. lib. III, c. 3). Св. Златоуст, сверх исправления и примера, усматривает еще цель наказания в удовлетворении объясненного (In I. ad Corinth. XI, 32).

330. Средневековая философия, преимущественно же Фома Аквинат († 1274; Summa theologica, la 2ae, qu. 37, art. 6), представляет эти мысли диалектически следующим образом: если воля человека нарушает преступлением порядок божьей справедливости, то она может возвратиться к нему и удовлетворить ему через наказание, т. е. в таком случае человек добровольно, или вопреки своей воле, должен страдать согласно справедливости божьей. Вместе с тем наказание содействует излечению преступника и устранению соблазна для других, подавая назидание соблазненным преступлением. В другом месте (2а 2аe, qu. 108) мысль о необходимости связать известную цель с наказанием он выражает следующими словами: "не нужно действовать под влиянием мести, которая довольствуется причинением зла тому, кто его учинил."

331. Понятие о наказании, как удовлетворении долгу справедливости, высказано уже Тертулианом (De oratioпе, сар. VII): "Delitum in scripturis delicti figura est, quod perinde judicio debeatur et ab eo exigatur." Понятие наказания как долга встречаем тоже у св. Августина и Златоуста.

Последний полагает, что наказание должно быть усиливаемо по мере способности к исправлению и воздержанию (Orat. X de statuis).

Под влиянием таких понятий развивалось каноническое право, считая наказание благодеянием для преступника; и согласно началу христианской любви стремилось к умеренности в наказаниях.

Новое время до конца XVIII века.

1. Гpоций.

332. После возрождения наук на Западе и попыток 16 века возобновить древние философские системы, в 17 веке образуется самостоятельное направление философии. Основателем новой философии права был Гуго Гроций (р. 1645). Предмет о преступлении и наказании изложен в 20 главе II кн. его сочинения: De jure belli ac pacis (Parisiis, 1625), которое имело большое влияние на уяснение различных законодательных вопросов. Вот сущность его мыслей об основных вопросах уголовного права:

Наказание есть зло, которое мы переносим по поводу совершенного зла ("malum passionis, quod infligitur ob malum actionis"). Сама природа учит нас, что это дозволено и непротивно справедливости, чтобы тот, который учинил зло, страдал за него. Право наказывать вытекает из зла, содеянного преступником ("Qui punit ut recte puniat, jus habere debet ad puniendum, quod jus ex delicto nocentis nascitur"). Преступник находится в таком же положении, как и заключающий договор. Как продавец считается обязанным ко всему тому, что существенно в продаже, хотя бы это и не было упомянуто в договоре; так и тот, который совершил преступление, почитастся как бы за добровольно подвергшегося наказанию ("Ipse te huic poenae subdidisti". I 34 D. 49, 14).

333. Из сказанного видно, что, наказывая виновного, мы не причиняем ему обиды. Но из этого нисколько не следует, чтобы каждый виновный необходимо был наказываем. Человек может причинить другому зло единственно для достижения какого-нибудь блага; только Бог, на основании своей верховной над людьми власти, может действовать, не полагая себе другой цели кроме собственного деяния. Человек, наказывая, должен иметь в этом известную цель. Эта цель - троякая: исправление, пример и удовлетворение обиженного (сравн. воззрение Авла Геллия, п. 328). Собственно в каждом наказании должно иметь в виду: 1) благо преступника, 2) пользу обиженного преступлением, и 3) пользу общественную. В отношении к первой из этих целей, наказание есть то, что философы называют исправлением, карой или остережением, и налагается для улучшения преступника. Вторая и третья цель состоит в предупреждении т. е. в том, чтобы ни преступник, ни кто-либо другой не причинил впредь зла обиженному лицу. Эти цели достигаются посредством лишения жизни виновного, отнятия у него возможности вредить, или посредством причинения ему зла для того, чтобы сделать его благоразумнее. Удержание других от преступлений может быть достигнуто посредством публичного наказания, что древние называли примирением, а не наказанием. Однако ж, если цели, полагаемые наказаниям, могут быть осуществлены другим образом; если прощение может произвести не менее полезные последствия; если нет нравственной необходимости наказания: то нет и обязанности наказывать.

334. Все ли злые деяния должны быть наказываемы? Не должно наказывать: 1) деяний внутренних ("Cogitatioms роепат пето patitur." I. 18 D. 48, 19), которые могут быть рассматриваемы только в отношении их влияния на деяния внешние; 2) вины грехов, которые суть неизбежное последствие слабости человеческой природы; 3) грехов, которые ни посредственно, ни непосредственно не касаются общества, и в наказании которых никто не заинтересован. Взыскание за эти грехи надобно предоставить Богу. 4) Равным образом не следует наказывать грехов противоположных добродетелям, которые по существу своему исключают всякое принуждение, каковы: сострадание, щедрость, благодарность.

335. Что касается отношения наказания к преступлению или меры наказания должно обращать внимание на два обстоятельства, почему и с какой целью мы наказываем? Причина, по которой применяется наказание, состоит в том, что виновник заслужил оное. Цель состоит в пользе, которую может принести наказание. Наказание должно быть соответственно вине, и не должно превышать ее. Но можно наказать мягче, если б это было полезно. При определении величины наказания, следует обращать внимание: 1) на мотив преступления; 2) на причину, которая должна была удержать от преступления, т. е. на величину содержащейся в нем несправедливости; 3) на большее или меньшее расположение преступника увлекаться страстями и взвешивать мотивы, удерживающие от преступления. О величине наказания должно судить, не только безотносительно, но и по отношению ее к тому, который должен страдать: ибо напр. денежная пеня, тягостная для бедного, ничего не значит для богатого; -знак бесчестия, чувствительный для человека высшего сословия, маловажен для принадлежащего к низшему.

Из этого краткого очерка видим как замечательны мысли Гроция; касающиеся основания карательной власти (которое он усматривает в дели наказания), цели наказания, объема наказуемых деяний и меры наказания. Гроций первый из философов нового времени отделил, хотя и не вполне удовлетворительно, закон юридический от нравственного.

2. Сельден.

336. Сельден († 1654), который писал вскоре после Гроция (De jure naturali et gentium juxta disciplinam Ebraeorum, Londini, 1640, lib. I, cap. 4), учит, что наказание должно быть соразмеряемо с совершенным преступлением. Цель его-удовлетворяет и очищение или исправление виновного. Законодатель должен определить степень наказания по мере опасности и общественного интереса.

3. Гоббс.

337. Гоббс († 1679, Elemente, philosophica de cive, Parisiis, 1642, cap, 4, 19; Leviathan, Lond., 1651, cap. 28), ocнoвывая происхождение общества на договоре, выводит из него право наказания. Так как общая безопасность есть цель, для которой люди соединились в общество; то для охранения этой безопасности необходимо наказание: ибо только опасение оного может обеспечивать людей. Кто не хочет повиноваться верховной власти, тот должен быть наказан как враг общества. Наказание должно быть определяемо с обращением внимания на будущее добро: ибо наказание, которое не соразмеряется с общественною пользой, -несправедливо. Наказание должно причинять зло, большее против добра, которого преступник намеревался достигнуть посредством неповиновения и несправеливости. Цель наказания должна состоять в исправлении преступника и примирение для других.

4. Toмaзий.

338. По мнению Томазия († 1728; Instit. jurisprud. diviпае libri III, Francof. et Lipsiae, 1688, liber III, cap. 6, 7), наказание есть зло или страдание, причиняемое высшим низшему вопреки его воли. В общем исправлении граждан заключаются и другие указываемые некоторыми цели. Таковы: удовлетворение законодателя за нарушение его законов или обеспечение неприкосновенности граждан. Наказание должно быть применяемо насколько это нужно для пользы государства. Поэтому следует наказывать только деяния, вредные, государству и могущие быть исправленными. По этой причине не должны быть наказываемы как безвредные: деяния внутренние, маловажные правонарушения, и деяния, противные тем, которые совершаются не для избежания наказания, каковы напр. благотворительность и человеколюбие. В этом Томазий разделяет мнение Гроция. По невозможности исправления нельзя наказывать вин, истекающих из общей людям порчи или случающихся так часто, что если бы наказывать их, то не было бы над кем господствовать. К таким винам принадлежат гордость и неблагодарность. То же самое следует сделать, когда зло так укоренилось, что оно без потрясения государства не может быть уничтожено, или когда число преступников так велико, что, в случае наказания их, страна была бы обезлюдена. В таких случаях довольно, если правительство посредством законов приостановит увеличение зла. На обстоятельства, делающие излишним применение наказания, - именно когда цель наказания может быть другим образом достигнута, Томазий смотрит так же как и Гроций (333).