Титон, или пресыщение

Изящный миф существует о Титоне. Его любила
Аврора, которая, желая вечно быть с ним, попросила
Юпитера, чтобы Титон никогда не умирал, но по жен-

скому легкомыслию она забыла попросить также и о том,
чтобы он никогда не состарился. Итак, он был избавлен
от смерти, но его настигла страшная и жалкая старость,
как это естественно должно было случиться с тем, кому
отказано в смерти, а сам он с годами все больше и
больше дряхлел. В конце концов Юпитер, сжалившись
над его жалкой судьбой, превратил его в цикаду. Этот
гениальный миф представляется мне аллегорическим
изображением наслаждения. Оно сначала (как бы на заре
жизни) так приятно, что люди желают, чтобы эти радости
никогда их не покидали и были бы вечными, забыв о
том, что пресыщение и отвращение незаметно подкра-
дываются к ним, подобно старости. И наконец, когда
люди уже физически не могут получать наслаждения,
а желание и страсти продолжают жить в них, они обыч-
но утешаются лишь разговорами и воспоминаниями о
том, что в молодости доставляло им наслаждение. Мы
видим это на примере двух категорий людей — сласто-
любцев и военных. Первые любят рассказывать непри-
стойности, вторые — перечислять свои былые подвиги,
подобно цикадам, вся сила которых заключена только
в голосе.

Соч.: В 2 т. М., 1972. Т. 2. С. 259—
260

Ф. де Ларошфуко
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Юность меняет свои вкусы из-за пылкости чувств,
а старость сохраняет их неизменными по привычке.

Чем сильнее мы любим женщину, тем больше склон-
ны ее ненавидеть.

Мы сопротивляемся нашим страстям не потому, что
мы сильны, а потому, что они слабы.

Иные люди потому и влюбляются, что они наслышаны
о любви.

Постоянство в любви — это вечное непостоянство,
побуждающее нас увлекаться по очереди всеми каче-
ствами любимого человека, отдавая предпочтение то
одному из них, то другому; таким образом, постоян-
ство оказывается непостоянством, но ограниченным,
то есть сосредоточенным на одном предмете.

Постоянство в любви бывает двух родов: мы по-
стоянны или потому, что все время находим в любимом
человеке новые качества, достойные любви, или же
потому, что считаем постоянство долгом чести.

Когда женщина влюбляется впервые, она любит сво-
его любовника; в дальнейшем она любит уже только
любовь.

Чиста и свободна от влияния других страстей только
та любовь, которая таится в глубине нашего сердца
и неведома нам самим.

Никакое притворство не поможет долго скрывать
любовь, когда она есть, или изображать — когда ее
нет.

Нет таких людей, которые, перестав любить, не нача-
ли бы стыдиться прошедшей любви.

Если судить о любви по обычным ее проявлениям,
она больше похожа на вражду, чем на дружбу.

На свете немало таких женщин, у которых в жизни
не было ни одной любовной связи, но очень мало таких,
у которых была только одна.

Любовь одна, но подделок под нее — тысячи.

Любовь, подобно огню, не знает покоя: она пере-
стает жить, как только перестает надеяться или бо-
яться.

Истинная любовь похожа на привидение: все о ней
говорят, но мало кто ее видел.

Любовь прикрывает своим именем самые разно-
образные человеческие отношения, будто бы связанные
с нею, хотя на самом деле она участвует в них не
более, чем дож в событиях, происходящих в Венеции.

Целомудрие женщин — это большей частью просто
забота о добром имени и покое.

Счастье любви заключается в том, чтобы любить;
люди счастливее, когда сами испытывают страсть, чем
когда ее внушают.

Очарование новизны в любви подобно цветению
фруктовых деревьев: оно быстро блекнет и больше
никогда не возвращается.

Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает
большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу,
но раздувает пожар.

Нередко женщины, нисколько не любя, все же изоб-
ражают, будто они любят: увлечение интригой, есте-
ственное желание быть любимой, подъем душевных сил,

вызванный приключением, и боязнь обидеть отказом —
все это приводит их к мысли, что они страстно влюб-
лены, хотя в действительности всего лишь кокетничают.

Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды
действительно разлюбили.

Мы всегда любим тех, кто восхищается нами, но не
всегда любим тех, кем восхищаемся мы.

Трудно любить тех, кого мы совсем не уважаем,
но еще труднее любить тех, кого уважаем больше,
чем самих себя.

Любовники только потому никогда не скучают друг
с другом, что они все время говорят о себе.

Нам легче полюбить тех, кто нас ненавидит, нежели
тех, кто любит сильнее, чем нам хочется.

В ревности больше себялюбия, чем любви.
Пока люди любят, они прощают.

Труднее хранить верность той женщине, которая
дарит счастье, нежели той, которая причиняет мучения.

Женщине легче преодолеть свою страсть, нежели
свое кокетство.

В любви обман почти всегда заходит дальше недо-
верия.

Бывает такая любовь, которая в высшем своем про-
явлении не оставляет места для ревности.

Когда человек любит, он часто сомневается в том,
во что больше всего верит.

Величайшее чудо в любви в том, что она излечивает
от кокетства.

Когда люди уже не любят друг друга, им трудно
найти повод для того, чтобы разойтись.

Человек истинно достойный может быть влюблен
как безумец, но не как глупец.

Неверность должна была бы убивать любовь, и не
следовало бы ревновать тогда, когда к этому есть осно-
вания: ревности достоин лишь тот, кто старается ее не
вызывать.

Мельчайшую неверность в отношении нас мы судим
куда суровее, чем самую коварную измену в отношении
других.

Ревность всегда рождается вместе с любовью, но
не всегда вместе с нею умирает.

Когда женщина оплакивает своего возлюбленного,
это чаще всего говорит не о том, что она его любила,
а о том, что она хочет казаться достойной любви.

Усилия, которые мы прилагаем, чтобы не влюбиться,
порою причиняют нам больше мучений, чем жестокость
тех, в кого мы уже влюбились.

Тот, кого разлюбили, обычно сам виноват, что во-
время этого не заметил.

Весьма заблуждается тот, кто думает, будто он лю-
бит свою любовницу только за ее любовь к нему.

Настоящая дружба не знает зависти, а настоящая
любовь — кокетства.

Верность, которую удается сохранить только ценой
больших усилий, ничуть не лучше измены.

Одинаково трудно угодить и тому, кто любит очень
сильно, и тому, кто уже совсем не любит.

Порою легче стерпеть обман того, кого любишь,
чем услышать от него всю правду.

Женщина долго хранит верность первому своему
любовнику, если только не берет второго.

В волокитстве есть все, что угодно, кроме любви.

Кокетки притворяются, будто ревнуют своих любов-
ников, желая скрыть, что они просто завидуют другим
женщинам.

В особенно смешное положение ставят себя те ста-
рые женщины, которые помнят, что когда-то были прив-
лекательны, но забыли, что давно уже утратили былое
очарование.

Тот, кто излечивается от любви первым, всегда изле-
чивается полнее.

Молодым женщинам, не желающим прослыть ко-
кетками, и пожилым мужчинам, не желающим казаться
смешными, следует говорить о любви так, словно они
к ней непричастны.

Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глу-
пые толкает любовь.

Влюбленная женщина скорее простит большую не-
скромность, нежели маленькую неверность.

На старости любви, как и на старости лет, люди
еще живут для скорбей, но уже не живут для наслаж-
дений.

Стыд и ревность потому причиняют нам такие муки,
что тут бессильно помочь даже тщеславие*.

Существуют разные лекарства от любви, но нет ни
одного надежного.

У гордости, как и у других страстей, есть свои
причуды: люди стараются скрыть, что они ревнуют сей-
час, но хвалятся тем, что ревновали когда-то и способны
ревновать и впредь.

Твердость характера заставляет людей сопротив-
ляться любви, но в то же время она сообщает этому
чувству пылкость и длительность; люди слабые, напро-
тив, легко загораются страстью, но почти никогда не
отдаются ей с головой.

Пока угасающая страсть все еще волнует наше серд-
це, оно более склонно к новой любви, чем впослед-
ствии, когда наступает полное исцеление.

Те, кому довелось пережить большие страсти, потом
на всю жизнь и радуются своему исцелению, и горюют
о.нем.

Люди часто изменяют любви ради честолюбия, но
потом уже никогда не изменяют честолюбию ради
любви.

Быть молодой, но некрасивой так же неутешительно
для женщины, как быть красивой, но немолодой.

Молва припоминает женщине ее первого любов-
ника обычно лишь после того, как она завела себе
второго.

Есть люди, столь поглощенные собой, что, влюбив-
шись, они ухитряются больше думать о собственной
любви, чем о предмете своей страсти.

Как ни приятна любовь, все же ее внешние прояв-
ления доставляют нам больше радости, чем она сама.

Терзания ревности — самые мучительные из чело-
веческих терзаний и к тому же менее всего внушаю-
щие сочувствие тому, кто их причиняет.

Исцеляет от ревности только полная уверенность в
том, чего мы больше всего боялись, потому что вместе
с нею приходит конец или нашей любви, или жизни;
что и говорить, лекарство жестокое, но менее жесто-
кое, чем недоверие и подозрение.

Люди, которых мы любим, почти всегда более вла-
стны над нашей душой, нежели мы сами.

Любовники начинают видеть недостатки своих лю-
бовниц, лишь когда их увлечению приходит конец.

Благоразумие и любовь не созданы друг для друга:
по мере того как растет любовь, уменьшается благо-
разумие.

Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя
бы все время слышит разговоры о предмете свой любви.

Любовь для души любящего означает то же, что
душа — для тела, которое она одухотворяет.

Не в нашей воле полюбить или разлюбить, поэтому
ни любовник не вправе жаловаться на ветреность своей
любовницы, ни она — на его непостоянство.

Перестав любить, мы радуемся, когда нам изме-
няют, тем самым освобождая нас от необходимости
хранить верность.

Легче полюбить, когда никого не любишь, чем раз-
любить, уже полюбив.

Большинство женщин сдается не потому, что сильна
их страсть, а потому, что велика их слабость. Вот
почему обычно имеют такой успех предприимчивые муж-
чины, хотя они отнюдь не самые привлекательные.

Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем
самому хранить холод.

Любовники берут друг с друга клятвы чистосер-
дечно признаться в наступившем охлаждении не столько
потому, что хотят немедленно узнать о нем, сколько
потому, что, не слыша такого признания, они еще твер-
же убеждаются в неизменности взаимной любви.

Любовь правильнее всего сравнить с горячкой: тя-
жесть и длительность и той и другой нимало не зави-
сит от нашей воли.

Какой жалости достойна женщина, истинно любящая
и притом добродетельная!

Мудрый человек понимает, что проще воспретить
себе увлечение, чем потом с ним бороться.

Кто очень сильно любит, тот долго не замечает,
что он-то уже нелюбим.

Как естественна и вместе с тем как обманчива вера
человека в то, что он любим!

Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем
тот, кто не нравится никому.

Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/— XV///
веков. М., 1987. С. 115, 116—117,
121, 124—126, 129, 131, 132, 137—
138, 141, 149, 150—152, 153, 154,
156, 157, 158—177, 178—180, 183,
185, 187—189, 192, 193, 200, 201

Б. Паскаль
МЫСЛИ

Чтобы до конца осознать всю суетность человека,
надо уяснить себе причины и следствия любви. При-
чина ее — «неведомо что» (Корнель), а следствия ужас-
ны. И это «неведомо что», эта малость, которую и оп-
ределить-то невозможно, сотрясает землю, движет мо-
нархами, армиями, всем миром.

Нос Клеопатры: будь он чуть покороче — облик
земли стал бы иным.

Он уже не любит эту женщину, любимую десять
лет назад. Еще бы! И она не та, что прежде, и он не тот.
Он был молод, она тоже; теперь она совсем другая.
Ту, прежнюю, он, быть может, все еще любил бы.

Размышления и афоризмы фран-
цузских моралистов XV/ — XVII/
веков. М., 1987. С. 242, 232

Б. Паскаль
РАССУЖДЕНИЕ О ЛЮБОВНОЙ СТРАСТИ

Человек создан, чтобы мыслить. Он мыслит не-
престанно, мыслит каждую минуту. Однако чистые мы-
сли, которые сделали бы его счастливым, будь он
в состоянии все время удерживать их в голове, утом-
ляют и обессиливают его. Он не приспособлен к одно-
образной жизни, ему нужны движение и действие. Ины-
ми словами, надо, чтобы его покой время от времени
был нарушаем волнением страстей. В сердце у себя он
находит их источники — бурные и глубокие.

Две главные человеческие страсти, заключающие
в себе множество других страстей,— любовь и често-
любие. При всем их различии многие усматривают между
ними какую-то связь. В действительности же они, на-
оборот, ослабляют друг друга, если не сказать — по-
давляют.

Какой бы широтой ума мы ни отличались, мы спо-
собны испытывать только одну сильную страсть. Поэтому
когда мы движимы и любовью, и честолюбием, каж-
дая из этих страстей достигает лишь половины той
силы, какой она достигла бы, если бы ей не препят-
ствовала другая.

Ни зарождение, ни угасание этих двух страстей не
зависят от возраста. Они пробуждаются в человеке
с первых лет жизни и часто не покидают его до могилы.
Но все же, поскольку они требуют огня, люди больше
расположены к ним в молодости, и оттого создается
впечатление, будто страсти с годами ослабевают, хотя
бывает это очень редко.

Человеческая жизнь плачевно коротка. Счет ей ве-
дется с момента появления младенца на свет. Что до
меня, то я вел бы ей счет со времени рождения разу-
ма — с той поры, когда мы начинаем руководиться

разумом, что обыкновенно бывает не ранее двадцати
лет. До этого возраста мы дети, а дитя еще не человек.

Как счастлива та жизнь, в которой сначала власт-
вует любовь, а под конец—честолюбие! Если бы мне
было дано выбирать, я не пожелал бы себе иной. Пока
в нас есть огонь, мы внушаем любовь, но рано или
поздно огонь угасает — какой простор открывается тог-
да честолюбию! Бурная жизнь заманчива для недюжин-
ных умов, посредственности не находят в ней отрады:
во всех своих поступках они подобны машинам. Вот
почему тот, кем в начале жизни владеет любовь, а на
склоне лет — честолюбие, обретает наивысшее счастье,
какое только доступно человеку.

Чем больше людям отпущено ума, тем сильнее их
страсти. Ведь страсти — это чувства и мысли, всецело
принадлежащие уму, хотя их внешней причиной служит
тело; значит, в них нет ничего, что выходило бы за
пределы ума, и, следовательно, они ему соразмерны.
Я говорю здесь лишь о пламенных страстях. Что же
до прочих, то они нередко перемешиваются между
собой, создавая мучительную сумятицу; но такого ни-
когда не бывает с людьми большого ума.

Величие души проявляется во всем.

Иногда спрашивают, стоит ли любить. Об этом неза-
чем спрашивать, это надо чувствовать. Люди не раз-
думывают, любить им или нет,— они просто следуют
своей склонности и охотно обманывают себя, когда у
них зарождаются сомнения.

Ясность ума влечет за собой чистоту страсти, по-
этому человек, наделенный глубоким и ясным умом,
способен горячо любить и всегда отдает себе отчет
в том, что он любит.

Существует два вида ума: это геометрический ум
и ум, который можно назвать тонким.

Первый рассматривает предмет по порядку с раз-
ных сторон, обводя его медленным взором. Послед-
230

ний же обладает гибкостью мысли, позволяющей ему
видеть сразу многие привлекательные черты любимого
человека. Взор его проникает в самое сердце, по ма-
лейшим движениям он угадывает, что делается в душе.

Когда человек одарен и тем и другим умом, сколь-
ко наслаждения доставляет ему любовь! Ведь он наде-
лен не только силой, но и гибкостью ума, которая так
необходима для того, чтобы двое могли многое ска-
зать друг другу.

Мы рождаемся с любовью в сердце. Она вступает
в свои права по мере совершенствования нашего ума,
побуждая нас любить то, что представляется нам прек-
расным, даже если нам никогда не говорили, что есть
прекрасное. Кто после этого усомнится, что мы пред-
назначены не для чего иного, как для любви? Бессмыс-
ленно скрывать от самих себя: мы любим всегда, и,
даже когда нам кажется, что мы презрели любовь, она
таится в глубине нашего сердца. Без любви мы не мо-
жем прожить и минуты.

Человеку тягостно оставаться наедине с собой; меж-
ду тем он любит,— значит, предмет своей любви он
должен искать в чем-то другом. Обрести его он может
только в прекрасном; а так как он сам — прекраснейшее
из всех божьих созданий, надо, чтобы он в себе самом
находил образец той красоты, которую он ищет вокруг.
Проблески ее при желании заметит в себе каждый.
Видя, что внешние предметы либо соответствуют этому
образцу, либо расходятся с ним, люди составляют себе
идеи прекрасного и безобразного применительно ко вся-
кой вещи. Но хотя человек ищет, чем заполнить вели-
кую пустоту, образовавшуюся, как только он вышел
за пределы своего Я, он, однако, не может доволь-
ствоваться предметами любого рода. У него слишком
большое сердце; нужно, по крайней мере, чтобы это
было нечто ему подобное и близкое. И потому кра-
сота, на которой он останавливает свой выбор, состоит

не только в соответствии, но и в сходстве. Это замы-
кает ее в пределах различия полов.

Природа столь ярко запечатлела эту истину в нашей
душе, что для восприятия такой красоты нам не нужно
ни искусства, ни каких-либо познаний; похоже, что в
сердце у нас для нее отведено особое место, которое
не остается пустым. Мы чувствуем это лучше, чем можем
выразить. Не видит этого лишь тот, кто умудряется за-
темнять свои естественные понятия и пренебрегать ими.

Несмотря на то что общая идея прекрасного неиз-
гладимо запечатлена у нас в глубине души, наши пред-
ставления о красоте далеко не одинаковы, но виною
этому лишь наши пристрастия. Ибо нам нужна не просто
красота — для нас важны еще очень многие обстоя-
тельства, в зависимости от того, к чему мы больше
расположены, и потому можно сказать, что каждый
создает себе свой, особый, образ красоты, подобие
которого он ищет повсюду. Образ этот часто пред-
определяют женщины. Безраздельно властвуя над умами
мужчин, они дополняют их представление о прекрас-
ном чертами той красоты, какой обладают или какую
ценят они сами; так они добавляют к изначальной идее
красоты все, что им заблагорассудится. Поэтому бы-
вает век блондинок и век брюнеток, и соответственно
тому, как распределяются голоса женщин в пользу тех
и других, разделяются и вкусы мужчин.

Наши понятия о красоте часто зависят даже от моды и
от обычаев страны, в которой мы живем. Поразительно,
что обычай так властно вмешивается в наши страсти.
И все же у каждого есть свой собственный идеал кра-
соты, исходя из которого он судит о других. В глазах
влюбленного его возлюбленная красивее других жен-
щин, она для него образец красоты.

Красота бесконечно многообразна. Лучшая ее хра-
нительница — женщина. Когда женщина умна, она удиви-
тельно одухотворяет и возвышает красоту.

Если у женщины есть желание понравиться и при
этом она одарена всеми преимуществами красоты или
хотя бы лишь некоторыми из них, она своего добь-
ется. Больше того, если мужчины обратят на нее хоть
чуточку внимания, то и без всяких усилий с ее стороны
ее непременно кто-нибудь полюбит. Она займет сво-
бодный уголок в сердце, которое ждет любви.

Человек создан для наслаждения. Он это чувствует,
других доказательств не нужно. Следовательно, преда-
ваясь наслаждению, он повинуется своему разуму. Но
довольно часто бывает, что, чувствуя в сердце страсть,
он и сам не знает, с чего она началась.

Ложное удовольствие в такой же мере способно
поглотить ум, как и подлинное. Что нам до того, что
удовольствие это ложное, мы-то принимаем его за ис-
тинное!

Говоря о любви, мы влюбляемся, и не мудрено:
ведь это самая естественная для человека страсть.

Любовь не имеет возраста, она постоянно рожда-
ется вновь. Это можно прочесть у поэтов, недаром
любовь у них олицетворяет дитя. Но мы это чувствуем
и без них.

Любовь прибавляет ума и в свою очередь находит
опору в уме. Чтобы любить, требуется искусство. С каж-
дым днем человек истощает запас средств, которые он
пускает в ход, чтобы нравиться другому, но цель по-
ставлена — и он нравится.

Себялюбие внушает нам, что мы достойны занять
место в сердцах многих людей; потому-то нам и от-
радно быть любимыми. Оттого что мы жаждем любви,
мы очень быстро замечаем ее в глазах любящего. Ведь
глаза всегда рассказывают, что у человека на сердце,
только язык их понимает лишь тот, кто к нему нерав-
нодушен.

Одинокий человек есть нечто несовершенное. Для
счастья он должен найти себе пару. Чаще всего мы

ищем спутника а своем кругу: здесь мы держимся
более непринужденно и у нас больше возможностей
проявить себя. Но иногда мы устремляем взоры куда
выше и, чувствуя разгорающийся пламень, не смеем
открыться той, что его зажгла.

Когда избранница недоступна, любви поначалу мо-
жет сопутствовать честолюбие, но в скором времени
она становится всевластной. Это тиран, который не тер-
пит подле себя равных, предпочитая оставаться в одино-
честве. Прочие страсти должны уступать дорогу и пови-
новаться.

Возвышенная дружба увлекает нас гораздо сильнее,
чем обыкновенная ровная привязанность. Ничто легко-
весное не достигает глубин человеческого сердца; в
нем оседает лишь то, что более весомо.

В книгах часто высказываются.суждения, которые
можно обосновать не иначе, как только заставив каж-
дого поразмыслить над самим собой и воочию убе-
диться в их справедливости. Все, что я здесь говорю,
подтверждается именно таким образом.

Человек сколько-нибудь утонченный обнаруживает
утонченность и в любви. Ведь подобно тому как его
приводит в содрогание какой-нибудь внешний предмет,
точно так же, если что-то противоречит его представ-
лениям, он старается этого избегать. Критерий утон-
ченности устанавливается ясным, благородным и возвы-
шенным умом. Мы можем возомнить себя утончен-
ными, вовсе не обладая этим достоинством, и другие
вправе нас за это осудить. Напротив, относительно
красоты у каждого есть свой собственный критерий,
не зависящий от чужих вкусов. Однако мы должны
признать, что между утонченностью и полным ее отсут-
ствием есть середина, и когда человеку хочется быть
утонченным, он не так уж далек от цели. Женщинам
доставляет удовольствие находить в мужчинах утончен-
ность, и, по-моему, легче всего завоевать их любовь,

затронув в них эту струнку. Приятно видеть, что нам
отдают предпочтение перед тысячей других.

Способности ума не приобретаются упражнениями,
их можно только совершенствовать. Отсюда ясно, что
утонченность — это природный дар, а не плод искус-
ства.

Чем умнее человек, тем больше для него суще-
ствует разных типов красоты, но это при условии, что
он не влюблен, ибо для влюбленного вся красота воп-
лощена в одном-единственном образе.

Не кажется ли вам, что, завладевая сердцами дру-
гих, женщина всякий раз освобождает место другим
в своем собственном сердце? Правда, я знаю женщин,
которые это отрицают. Но кто скажет, что это неспра-
ведливо? Взятое полагается отдавать обратно.

Если ум постоянно сосредоточен на одной и той же
мысли, она изнуряет и опустошает его. Поэтому, чтобы
любовь как можно дольше доставляла нам наслажде-
ние, надо порой забывать о том, что мы влюблены.
В этом нет никакой измены: мы ведь не влюбляемся
в других, мы только восстанавливаем силы, чтобы лю-
бовь не угасла. Это получается само собой; ум дает
себе отдых, следуя безотчетному побуждению,— та-
ково веление природы.

Однако нельзя не согласиться, что тем самым мы
отдаем дань слабости, присущей человеческой природе,
и что мы были бы счастливее, если бы не нуждались
в перемене мыслей. Но тут мы над собой не властны.

Радость любить, не дерзая сделать признание, со-
пряжена с муками, но в такой любви есть и своя пре-
лесть. С каким воодушевлением мы делаем все, что
может понравиться человеку, которого мы беспредельно
чтим! Изо дня в день мы неустанно ищем способ от-
крыться. На это у нас уходит столько же времени, как
если бы нам предстояло беседовать со своей возлюб-
ленной. Наши глаза вспыхивают и гаснут в одно мгно-

венье, и даже если мы видим, что виновница всего
этого смятения ничего не подозревает, нам отрадно
сознавать, что все эти волнения мы испытываем из-за
человека, в высшей степени того заслуживающего. Нам
хотелось бы дать волю языку, чтобы излить свои чув-
ства; ведь не решаясь воспользоваться словами, мы
вынуждены ограничиваться красноречием действия.

Любовь наполняет душу радостью и поглощает все
наши мысли. Это значит, что мы счастливы, ибо весь
секрет, как поддерживать страсть, заключается в том,
чтобы не оставлять в уме ни малейшей пустоты, бес-
прерывно устремляя его на предметы, вызывающие
сладостные мысли о нашей любви. Но если мы принуж-
дены таиться, мы не сможем долго пребывать в подоб-
ном состоянии. Так как мы единственное действующее
лицо в страсти, предуготовленной для двоих, наши
чувства вскоре иссякнут.

Страсть нуждается в новизне. Человеческий ум тре-
бует разнообразия, и кто умеет предстать в новом
свете, того трудней разлюбить.

Достигнув своей вершины, страсть иногда утрачивает
полноту. Отторгнутые от живительного источника, мы по-
никаем, и сердце отдается во власть враждебных стра-
стей, разрывающих его на части. Но стоит появиться
слабому проблеску надежды, и мы вновь воспаряем ду-
шою. Для женщин это подчас только игра, но порой, изо-
бражая участие, они в самом деле проникаются состра-
данием — тогда мы снова чувствуем себя счастли-
выми.

Глубокая и непоколебимая любовь всегда начина-
ется с красноречия действия. Самое главное здесь —
глаза. Однако их выражение надо уметь разгадывать.

Когда двое охвачены одним чувством, им разгады-
вать не приходится. Хотя бы один из них непременно
понимает, что хочет сказать другой, даже если другой
то ли не понимает его, то ли не смеет понять.

Когда мы любим, мы замечаем, что стали совсем
другими. Нам кажется, что все кругом видят, как мы
переменились. Это глубокое заблуждение, но, так как
наш умственный взор затуманен страстью, мы не в со-
стоянии переубедить себя и смотрим на окружающих
с недоверием.

Влюбленный убежден, что от него не укрылась бы
чужая страсть. Это его тревожит.

Чем длиннее путь в любви, тем больше наслаждения
испытает утонченный ум.

Есть люди, в которых надо долгое время поддер-
живать надежду,— это те, кто наделен утонченным
умом. Иные же не способны долго бороться с препят-
ствиями — это люди самого грубого ума. Первые отли-
чаются постоянством; таким любовь приносит больше
радости. Вторые быстрее влюбляются и ведут себя сме-
лее, но их любовь недолговечна.

Первый признак любви — благоговение. Мы боготво-
рим того, в кого мы влюблены, и это совершенно спра-
ведливо, ибо ничто на свете не сравнится для нас с пред-
метом нашей страсти.

Сочинителям не под силу во всех тонкостях пере-
дать переживания влюбленных. Для этого им самим
надо оказаться на месте своих героев.

Распутство столь же чудовищно, как и извращен-
ность ума.

В любви молчание дороже слов. Хорошо, когда
смущение сковывает нам язык: в молчании есть свое
красноречие, которое доходит до сердца лучше, чем
любые слова. Как много может сказать влюбленный
своей возлюбленной, когда он в смятении молчит, и
сколько он при этом обнаруживает ума! Каким бы крас-
норечием мы ни обладали, подчас для нас лучше, чтобы
оно истощилось. Тут нет никаких правил и никакого
расчета. Все само собой выходит так, как должно
быть.

Нередко бывает, что, полюбив, человек хранит неру-
шимую верность тому, кто даже не подозревает о его
чувствах. Но для этого надо любить самой чистой и тре-
петной любовью.

Какой у людей ум, а значит, и страсти, мы узнаем,
сравнивая себя с другими.

Я согласен с тем, кто сказал, что влюбленный не
дорожит своим достоянием, забывает родных и близ-
ких. К этому приводит и большая дружба. Неудиви-
тельно, что любящие так беспечны,— им трудно себе
представить, чтобы они нуждались в чем-либо еще, кро-
ме любимого человека. В уме, преисполненном любви,
не остается места для заботы и беспокойства. Без
этой крайности любовь не может быть прекрасной;
поэтому влюбленный не задумывается над тем, что
будут говорить люди, он знает, что окружающие не
должны порицать его поступки, ибо они исходят от ра-
зума. У того, кто целиком отдается страсти, нет охоты
размышлять.

Надеясь снискать благосклонность женщины, муж-
чина первый делает шаг навстречу — это не про-
сто обычай, это обязанность, возлагаемая на него при-
родой.

Забвение, даруемое любовью, и привязанность к
другому человеку порождают в любящем такие свой-
ства, каких в нем не было прежде. Любовь делает лю-
дей великодушными. Скупой и тот становится щедрым
и даже не вспоминает о своих прежних привычках.
Все это вполне объяснимо, ибо есть страсти, угнетаю-
щие и сковывающие душу, а есть такие, от которых
она расправляется и рвется из груди.

Напрасно любовь считают недостойной называться
именем разума. Противопоставлять их нет оснований,
потому что любовь и разум — это одно и то же. Мы
увлекаемся человеком прежде, чем хорошо его уз-
наем,— это своего рода торопливость мысли, но она

далека от неразумия, и мы не должны, да и не можем
помышлять о том, чтобы стать иными: тогда мы пре-
вратились бы в бесчувственные машины. Так не
будем же отторгать от любви разум, ибо они нераз-
делимы.

Стало быть, не правы поэты, изображающие любовь
слепой. Надо сорвать с ее глаз повязку, закрывшую
ей белый свет.

Душа, созданная для любви, жаждет деятельной,
богатой событиями жизни. Она вся — движение, и
потому ей нужно, чтобы все вокруг бурлило. Подобный
образ жизни открывает широкую дорогу для страсти.
Недаром придворные легче завоевывают сердца, нежели
столичные жители, не бывающие при дворе: те пол-
ны огня — эти же привыкли к однообразной жизни,
в которой не случается ничего, что могло бы вско-
лыхнуть душу. Бурная жизнь сулит неожиданности,
она будоражит ум и оставляет в нем яркие впечат-
ления.

Я думаю, что любовь преображает душу. Эта страсть
возвышает людей и преисполняет их благородством.
Все в человеке должно быть ей под стать, иначе она
окажется ему не по силам и будет его тяготить.

Приятное и прекрасное — одно и то же, это известно
всем. Я имею в виду нравственную красоту, заключен-
ную в словах и поступках. Конечно, есть определен-
ные правила, как стать приятным, но здесь еще нужно
физическое влечение, а это не в нашей власти.

Мы составили себе столь идеальное представле-
ние о приятном, что нет на свете человека, который бы
ему соответствовал. Давайте-ка хорошенько пораз-
мыслим и признаем, что в людях нас покоряет просто-
напросто восприимчивость и живость ума. Эти два
качества для любви чрезвычайно важны: влюблен-
ному нельзя ни спешить, ни медлить. Остальное реша-
ет опыт.

Уважение и любовь должны быть столь соразмерны
меж собой, чтобы они служили друг другу опорой и ува-
жение не подавляло любви.

Душевной щедростью отличаются не те, что любят
много раз, а те, что любят всей душою. Потрясти их
и завладеть всем их существом способна лишь неук-
ротимая страсть. Но если уж в них пробудилась любовь,
любят они не в пример сильней остальных.

Говорят, что народы в разной степени подвержены
любовной страсти. Это неверно; во всяком случае, это
нельзя признать безоговорочной истиной.

Коль скоро любовь состоит в определенной направ-
ленности мыслей, нет сомнения, что она повсюду одна
и та же. Правда, поскольку она зависит не от одной
души, в нее привносит кое-какие различия климат, но
это имеет отношение лишь к телу.

Любовь что здравый смысл. Люди убеждены, что
ума у них столько же, сколько и у других, точно так же
им кажется, что и любят они, как все. Однако, если
вдуматься, в любимом человеке каждому дороги такие
черточки, которые оставляют других равнодушными.
(Чтобы уловить эту разницу, нужна большая проница-
тельность.)

Кто прикидывается влюбленным, тот рискует влю-
биться всерьез; во всяком случае, без легкого увлече-
ния тут не обойдется. Ведь разыгрывающий из себя
влюбленного поневоле вживается в роль, иначе кто
поверил бы его словам? Истину страстей утаить труд-
нее, чем скрыть более важные истины. Чтобы сохра-
нить в тайне первую, нужны пыл, находчивость, легкая
и быстрая игра ума, тогда как для замалчивания послед-
них надо только изворачиваться и тянуть время, что
значительно проще.

Вдали от того, кого мы любим, мы полны реши-
мости многое сделать и многое сказать, но когда мы
рядом, мужество нас покидает. Откуда эта слабость?

Дело в том, что на расстоянии нам легче сохранять
душевное равновесие, между тем как в присутствии
предмета своей страсти мы испытываем необычайное
волнение, лишающее нас твердости.

В любви мы не осмеливаемся идти на риск из боязни
все потерять. Надо продвигаться дальше, но кто ска-
жет, у какой черты нужно остановиться? Пока мы не най-
дем для себя эту черту, мы трепещем, а когда мы ее
наметим, ее недолго преступить. Благоразумие здесь
бессильно.

Нет ничего мучительнее, как быть влюбленным и за-
мечать ответное чувство, не смея себе поверить. Вре-
менами нас озаряет надежда, но затем охватывает страх,
и страх в конце концов побеждает.

Когда мы страстно влюблены, мы каждый раз смот-
рим на любимого человека так, словно видим его впер-
вые. В его отсутствие мы уже через минуту сердцем
чувствуем, как нам его не хватает. Великая радость —
обрести его вновь! Наши тревоги тотчас уходят прочь.

Однако для этого нужно, чтобы любовь была уже
достаточно зрелой. Если же она еще только рождается
и мы еще не добились взаимности, тревоги рассеива-
ются, но их сменяют другие.

Несмотря на сплошные тяготы, мы стремимся быть
рядом с возлюбленной в надежде, что это избавит нас
от терзаний. Но когда мы ее видим, нам кажется, что
мы томимся еще больше прежнего. Прошлые горести
не волнуют нас так, как настоящие, а судим мы по
тому, что задевает нас за живое. Можно ли не состра-
дать влюбленному, испытывающему такие муки?

Перевод В. П. Гайдамака.

Pascal B. Oeuvres completes.
P. 1963. P. 285—289