Новая моногамия, развившаяся на развалинах рим-
ского мира в процессе смешения народов, облекла вла-
дычество мужчин в более мягкие формы и дала женщи-
нам, по крайней мере с внешней стороны, более почет-
ное и свободное положение, чем когда-либо знала клас-
сическая древность. Тем самым впервые была создана
предпосылка, на основе которой из моногамии — внут-
ри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотря по обстоя-
тельствам,— мог развиться величайший нравственный
прогресс, которым мы ей обязаны: современная инди-
видуальная половая любовь, которая была неизвестна
всему прежнему миру...
Но если из всех известных форм семьи моногамия
была единственной формой, при которой могла раз-
виться современная половая любовь, то это не значит,
что последняя развилась в ней исключительно или хотя
бы преимущественно как любовь супругов друг к другу.
Самая природа прочного единобрачия при господстве
мужа исключала это. У всех исторически активных, то
есть у всех господствующих, классов заключение брака
оставалось тем, чем оно было со времени парного
брака,— сделкой, которую устраивают родители. И пер-
вая появившаяся в истории форма половой любви, как
страсть, и притом доступная каждому человеку (по край-
ней мере из господствующих классов) страсть, как выс-
шая форма полового влечения,— что и составляет ее
специфический характер,— эта первая ее форма, рыцар-
ская любовь средних веков, отнюдь не была супруже-
ской любовью. Наоборот. В своем классическом виде,
у провансальцев, рыцарская любовь устремляется на
|
|
всех парусах к нарушению супружеской верности, и ее
поэты воспевают это...
Заключение брака в современной нам буржуазной
среде происходит двояким образом. В католических
странах родители по-прежнему подыскивают юному бур-
жуазному сынку подходящую жену, и, разумеется, ре-
зультатом этого является наиболее полное развитие
присущего моногамии противоречия: пышный расцвет
гетеризма со стороны мужа, пышный расцвет супруже-
ской неверности со стороны жены. Католическая цер-
ковь, надо думать, отменила развод, лишь убедившись,
что против супружеской неверности, как против смерти,
нет никаких средств. В протестантских странах, напротив,
буржуазному сынку, как правило, предоставляется боль-
шая или меньшая свобода выбирать себе жену из своего
класса; поэтому основой для заключения брака может
служить в известной степени любовь, как это, приличия
ради, постоянно и предполагается в соответствии с ду-
хом протестантского лицемерия. Здесь гетеризм практи-
куется мужем не столь энергично, а неверность жены
встречается не так часто. Но так как при любой форме
брака люди остаются такими же, какими были до него,
а буржуа в протестантских странах в большинстве своем
филистеры, то эта протестантская моногамия, даже если
брать в общем лучшие случаи, все же приводит только
к невыносимо скучному супружескому сожительству,
которое называют семейным счастьем... Впрочем, в по-
следнее время, с тех пор как «Берлин становится миро-
вым городом», немецкий роман начинает менее робко
относиться к таким давно хорошо известным там явле-
ниям, как гетеризм и супружеская неверность.
|
|
Но и в том и в другом случае брак обусловливается
классовым положением сторон и поэтому всегда бывает
браком по расчету. Этот брак по расчету в обоих слу-
чаях довольно часто обращается в самую грубую про-
ституцию — иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены,
которая отличается от обычной куртизанки только тем,
что отдает свое тело не так, как наемная работница
свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз навсегда про-
дает его в рабство. И ко всем бракам по расчету отно-
сятся слова Фурье:
«Как в грамматике два отрицания составляют утверж-
дение, так и в брачной морали две проституции состав-
ляют одну добродетель».
Половая любовь может стать правилом в отношениях
к женщине и действительно становится им только среди
угнетенных классов, следовательно, в настоящее время —
в среде пролетариата, независимо от того, зарегистри-
рованы официально эти отношения или нет. Но здесь
устранены также все основы классической моногамии.
Здесь нет никакой собственности, для сохранения и
наследования которой как раз и были созданы монога-
мия и господство мужчин; здесь нет поэтому никаких
побудительных поводов для установления этого господ-
ства. Более того, здесь нет и средств для этого: буржу-
азное право, которое охраняет это государство, суще-
ствует только для имущих и для обслуживания их взаи-
моотношений с пролетариями; оно стоит денег и вслед-
ствие бедности рабочего не имеет никакого значения
для его отношения к своей жене. Здесь решающую роль
играют совсем другие личные и общественные условия.
И, кроме того, с тех пор как крупная промышленность
оторвала женщину от дома, отправила ее на рынок
труда и на фабрику, довольно часто превращая ее в кор-
милицу семьи, в пролетарском жилище лишились вся-
кой почвы последние остатки господства мужа, кроме
разве некоторой грубости в обращении с женой, уко-
ренившейся со времени введения моногамии. Таким об-
разом, семья пролетария уже не моногамна в строгом
смысле этого слова, даже при самой страстной любви
и самой прочной верности обеих сторон и несмотря на
все, какие только возможно, церковные и светские благо-
Словения. Поэтому и постоянные спутники моногамии,
гетеризм и супружеская неверность, играют здесь со-
вершенно ничтожную роль; жена фактически вернула
себе право на расторжение брака, и, когда стороны не
могут ужиться, они предпочитают разойтись. Одним сло-
вом, пролетарский брак моногамен в этимологическом
значении этого слова, но отнюдь не в историческом
его смысле...
Но мы идем навстречу общественному перевороту,
когда существовавшие до сих пор экономические основы
моногамии столь же неминуемо исчезнут, как и основы
ее дополнения — проституции. Моногамия возникла
вследствие сосредоточения больших богатств в одних
руках — притом в руках мужчины — и из потребности
передать эти богатства по наследству детям именно
этого мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была
нужна моногамия жены, а не мужа, так что эта моно-
гамия жены отнюдь не претерпевала явной или тайной
полигамии мужа. Но предстоящий общественный пере-
ворот, который превратит в общественную собствен-
ность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть
прочных, передаваемых по наследству богатств — сред-
ства производства,— сведет к минимуму всю заботу о
том, кому передать наследство. Так как, однако, моно-
гамия обязана своим происхождением экономическим
причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти
причины?
|
|
Можно было бы не без основания ответить, что она
не только не исчезнет, но, напротив, только тогда пол-
ностью осуществится. Потому что вместе с превраще-
нием средств производства в общественную собствен-
ность исчезнет также и наемный труд, пролетариат,
а следовательно, и необходимость для известного, под-
дающегося статистическому подсчету числа женщин от-
даваться за деньги. Проституция исчезнет, а моногамия,
вместо того чтобы прекратить свое существование, ста-
нет, наконец, действительностью также и для мужчин.
Положение мужчин, таким образом, во всяком слу-
чае, сильно изменится. Но и в положении женщин, всех
женщин, произойдет значительная перемена. С перехо-
дом средств производства в общественную собствен-
ность индивидуальная семья перестанет быть хозяйствен-
ной единицей общества. Частное домашнее хозяйство
превратится в общественную отрасль труда. Уход за
детьми и их воспитание станут общественным делом;
общество будет одинаково заботиться обо всех детях,
будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря
этому отпадет беспокойство о «последствиях», которое
в настоящее время составляет самый существенный об-
щественный момент — моральный и экономический,—
мешающий девушке, не задумываясь, отдаться люби-
мому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной
для постепенного возникновения более свободных по-
ловых отношений, а вместе с тем и более снисходи-
тельного подхода общественного мнения к девичьей
чести и к женской стыдливости? И, наконец, разве мы
не видели, что в современном мире моногамия и прости-
туция хотя и составляют противоположности, но проти-
воположности неразделимые, полюсы одного и того же
общественного порядка? Может ли исчезнуть проститу-
ция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?
|
|
Здесь вступает в действие новый момент, который
ко времени развития моногамии существовал самое боль-
шее лишь в зародыше,— индивидуальная половая лю-
бовь.
До средних веков не могло быть и речи об инди-
видуальной половой любви. Само собой разумеется,
что физическая красота, дружеские отношения, одина-
ковые склонности и т. п. пробуждали у людей различ-
ного пола стремление к половой связи, что как для
мужчин, так и для женщин не было совершенно безраз-
лично, с кем они вступали в эти интимнейшие отноше-
ния. Но от этого до современной половой любви еще
бесконечно далеко. На протяжении всей древности браки
заключались родителями вступающих в брак сторон,
которые спокойно мирились с этим. Та скромная доля
супружеской любви, которую знает древность,— не
субъективная склонность, а объективная обязанность, не
основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения
в современном смысле имеют место в древности лишь
вне официального общества. Пастухи, любовные радости
и страдания которых нам воспевают Феокрит и Мосх,
Дафнис и Хлоя Лонга,— это исключительно рабы, не
принимающие участия в делах государства, в жизненной
сфере свободного гражданина. Но помимо любовных
связей среди рабов мы встречаем такие связи только
как продукт распада гибнущего древнего мира, и при-
том связи с женщинами, которые также стоят вне офи-
циального общества,— с гетерами, то есть чужестран-
ками или вольноотпущенницами: в Афинах -т- накануне
их упадка, в Риме — во времена империи/ Если же
любовные связи действительно возникали между свобод-
ными гражданами и гражданками, 'то только как нару-
шение супружеской верности. А для классического
поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакре-
онта, половая любовь в нашем смысле была настолько
безразлична, что для него безразличен был даже пол
любимого существа.
Современная половая любовь существенно отличает-
ся от простого полового влечения, от эроса древних.
Во-первых, она предполагает у любимого существа
взаимную любовь; в этом отношении женщина находит-
ся в равном положении с мужчиной, тогда как для
античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее со-
гласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой
любви бывают такими, что невозможность обладания
и разлука представляются обеим сторонам великим,
если не величайшим несчастьем; они идут на огромный
риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только
принадлежать друг другу, что в древности бывало раз-
ве только в случаях нарушения супружеской верности.
И, наконец, появляется новый нравственный критерий
для осуждения и оправдания половой связи; спраши-
вают не только о том, была ли она брачной или вне-
брачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви
или нет? Понятно, что в феодальной или буржуазной
практике с этим новым критерием обстоит не лучше,
чем со всеми другими критериями морали,— с ним не
считаются. Но относятся к нему и не хуже, чем к другим:
он так же, как и те, признается — в теории, на бумаге.
А большего и требовать пока нельзя.
Средневековье начинается с того, на чем остановил-
ся древний мир со своими зачатками половой любви,—
с прелюбодеяния. Мы уже описали рыцарскую любовь,
создавшую песни рассвета. От этой любви, стремящейся
к разрушению брака, до любви, которая должна стать
его основой, лежит еще далекий путь, который рыцар-
ство так и не прошло до конца...
По общему правилу, невесту для молодого князя
подыскивают его родители, если они еще живы; в против-
ном случае он это делает сам, советуясь с крупными
вассалами, мнение которых во всех случаях пользуется
большим весом. Да иначе и быть не могло. Для рыцаря
или барона, как и для самого владетельного князя, же-
нитьба — политический акт, случай для увеличения сво-
его могущества при помощи новых союзов; решающую
роль должны играть интересы дома, а отнюдь не личные
желания. Как в таких условиях при заключении брака
последнее слово могло принадлежать любви?
То же самое было у цехового бюргера средневеко-
вых городов. Уже одни охранявшие его привилегии,
создававшие всевозможные ограничения цеховые уста-
вы, искусственные перегородки, отделявшие его юриди-
чески здесь — от других цехов, там — от его же това-
рищей по цеху, тут — от его подмастерьев и учени-
ков, достаточно суживали круг, в котором он мог искать
себе подходящую супругу. А какая из невест была
наиболее подходящей, решалось при этой запутанной
системе, безусловно, не его индивидуальным желани-
ем, а интересами семьи.
Таким образом, в бесчисленном множестве случаев
заключение брака до самого конца средних веков оста-
валось тем, чем оно было с самого начала,— делом,
которое решалось не самими вступающими в брак.
Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в
браке — в браке с целой группой лиц другого пола.
В позднейших формах группового брака сохранялось,
вероятно, такое же положение, только при все большем
сужении группы. При парном браке, как правило, матери
договариваются относительно браков своих детей; и
здесь также решающую роль играют соображения о
новых родственных связях, которые должны обеспечить
молодой паре более прочное положение в роде и пле-
мени. А когда с торжеством частной собственности
над общей и с появлением заинтересованности в пере-
даче имущества по наследству господствующее положе-
ние заняли отцовское право и моногамия, тогда заклю-
чение брака стало целиком зависеть от соображений
экономического характера. Форма брака-купли исчеза-
ет, но по сути дела такой брак осуществляется во все
возрастающих масштабах, так что не только на женщи-
ну, но и на мужчину устанавливается цена, причем не
по их личным качествам, а по их имуществу. В прак-
тике господствующих классов с самого начала было
неслыханным делом, чтобы взаимная склонность сторон
преобладала над всеми другими соображениями. Не-
что подобное встречалось разве только в мире роман-
тики или у угнетенных классов, которые в счет не шли.
Таково было положение к моменту, когда капитали-
стическое производство со времени географических от-
крытий, благодаря развитию мировой торговли и ману-
фактуры, вступило в стадию подготовки к мировому
господству. Можно было полагать, что этот способ за-
ключения браков будет для него самым подходящим,
и это действительно так и оказалось. Однако — ирония
мировой истории неисчерпаема — именно капиталисти-
ческому производству суждено было пробить здесь
решающую брешь. Превратив все в товары, оно унич-
тожило все исконные, сохранившиеся от прошлого отно-
шения, на место унаследованных обычаев, историческо-
го права оно поставило куплю и продажу, «свободный»
договор...
Но заключать договоры могут люди, которые в со-
стоянии свободно располагать своей личностью, поступ-
ками и имуществом и равноправны по отношению друг
к другу. Создание таких «свободных» и «равных» людей
именно и было одним из главнейших дел капиталисти-
ческого производства. Хотя это вначале происходило
еще только полусознательно и вдобавок облекалось в
религиозную оболочку, все же со времени лютеранской
и кальвинистской реформации было твердо установле-
но положение, что человек только в том случае несет
полную ответственность за свои поступки, если он совер-
шил их, обладая полной свободой воли, и что нравствен-
ным долгом является сопротивление всякому принуж-
дению к безнравственному поступку. Но как же согла-
совалось это с прежней практикой заключения браков?
Согласно буржуазному пониманию, брак был договором,
юридической сделкой, и притом самой важной из всех,
так как она на всю жизнь определяла судьбу тела и
души двух человек. В ту пору формально сделка эта,
правда, заключалась добровольно; без согласия сторон
дело не решалось. Но слишком хорошо было известно,
как получалось это согласие и кто фактически заключал
брак. Между тем если при заключении других догово-
ров требовалось действительно свободное решение, то
почему этого не требовалось в данном случае? Разве
двое молодых людей, которым предстояло соединить-
ся, не имели права свободно располагать собой, своим
телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не
вошла в моду половая любовь и разве, в противопо-
ложность рыцарской любви, связанной с прелюбодея-
нием, супружеская любовь не была ее правильной бур-
жуазной формой? Но если долг супругов любить друг
друга, то разве не в такой же мере было долгом любя-
щих вступать в брак друг с другом и ни с кем другим?
И разве только это право любящих не стояло выше
права родителей, родственников и иных обычных брач-
ных маклеров и сводников? И если право свободного
личного выбора бесцеремонно вторглось в сферу церк-
ви и религии, то могло ли оно остановиться перед невы-
носимым притязанием старшего поколения распоряжать-
ся телом, душой, имуществом, счастьем и несчастьем
младшего?..
Так произошло то, что поднимающаяся буржуазия,
в особенности в протестантских странах, где больше
всего был поколеблен существующий порядок, все бо-
лее и более стала признавать свободу заключения до-
говора также и в отношении брака и осуществлять ее
вышеописанным образом. Брак оставался классовым бра-
ком, но в пределах класса сторонам была предостав-
лена известная свобода выбора. И на бумаге, в теоре-
тической морали и в поэтическом изображении, не было
ничего более незыблемого и прочно установленного,
чем положение о безнравственности всякого брака, не
покоящегося на взаимной половой любви и на действи-
тельно свободном согласии супругов. Одним словом,
брак по любви был провозглашен правом человека, и
притом не только droit de l'homme ', но, в виде исключе-
ния, и droit de la femme 2.
Игра слов: «droit de l'homme» означает «право человека», а
также «право мужчины».— Ред.
2 — правом женщины.— Ред.
Но это право человека в одном отношении отлича-
лось от всех остальных так называемых прав человека.
Тогда как эти последние на практике распространялись
только на господствующий класс — буржуазию — и пря-
мо или косвенно сводились на нет для угнетенного
класса — пролетариата, здесь снова сказывается ирония
истории. Господствующий класс остается подвластным
известным экономическим влияниям, и поэтому только
в исключительных случаях в его среде бывают дейст-
вительно свободно заключаемые браки, тогда как в
среде угнетенного класса они, как мы видели, являются
правилом.
Полная свобода при заключении браков может, та-
ким образом, стать общим достоянием только после
того, как уничтожение капиталистического производства
и созданных им отношений собственности устранит все
побочные экономические соображения, оказывающие
теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга.
Тогда уже не останется больше никакого другого моти-
ва, кроме взаимной склонности.
Так как половая любовь по природе своей исключи-
тельна — хотя это ныне соблюдается только женщи-
ной,— то брак, основанный на половой любви, по при-
роде своей является единобрачием. Мы видели, насколь-
ко прав был Бахофен, когда он рассматривал переход
от группового брака к единобрачию как прогресс, кото-
рым мы обязаны преимущественно женщинам; только
дальнейший шаг от парного брака к моногамии был
делом мужчин; исторически он, по существу, заклю-
чался в ухудшении положения женщин и облегчении
неверности для мужчин. Поэтому, как только отпадут
экономические соображения, вследствие которых жен-
щины мирились с этой обычной неверностью мужчин,—
забота о своем собственном существовании и еще более
о будущности детей,— так достигнутое благодаря этому
равноправие женщины, судя по всему прежнему опыту,
будет в бесконечно большей степени способствовать
действительной моногамии мужчин, чем полиандрии
женщин.
Но при этом от моногамии, безусловно, отпадут те
характерные черты, которые ей навязаны ее возникно-
вением из отношений собственности, а именно, во-пер-
вых, господства мужчины и, во-вторых, нерасторжимость
брака. Господство мужчины в браке есть простое след-
ствие его экономического господства и само собой исчез-
нет вместе с последним. Нерасторжимость брака —
это отчасти следствие экономических условий, при ко-
торых возникла моногамия; отчасти традиция того вре-
мени, когда связь этих экономических условий с моно-
гамией еще не понималась правильно и утрированно
трактовалась религией. Эта нерасторжимость брака уже
в настоящее время нарушается в тысячах случаев. Если
нравственным является только брак, основанный на люб-
ви, то он и остается таковым, только пока любовь про-
должает существовать. Но длительность чувства инди-
видуальной половой любви весьма различна у разных
индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совер-
шенно иссякло или вытесненр новой страстной любовью,
то развод становится благодеянием как для обеих сто-
рон, так и для общества. Надо только избавить людей
от необходимости брести через ненужную грязь бра-
коразводного процесса.
Таким образом, то, что мы можем теперь предпо-
ложить о формах отношений между полами после пред-
стоящего уничтожения капиталистического производства,
носит по преимуществу негативный характер, ограничи-
вается в большинстве случаев тем, что будет устранено.
Но что придет на смену? Это определится, когда выра-
стет новое поколение: поколение мужчин, которым ни-
когда в жизни не придется покупать женщину за деньги
или за другие социальные средства власти, и поколение
женщин, которым никогда не придется ни отдаваться
мужчине из каких-либо других побуждений, кроме под-
линной любви, ни отказываться от близости с любимым
мужчиной из боязни экономических последствий. Когда
эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то,
что согласно нынешним представлениям им полагается
делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами
выработают соответственно этому свое общественное
мнение о поступках каждого в отдельности,— и точка.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21.
С. 72—85
Η. Φ. Федоров
ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА
...Не для половой страсти и слепого рождения со-
единяются два существа в браке, который должен быть
соединением таких двух существ, которые наиболее про-
буждают деятельность друг в друге и наименее чувствен-
ное влечение; иначе сказать, в этом союзе животный,
половой инстинкт превращается в героизм, в подвиг,
не как порыв, а как возвышенное продолжительное
действие. Прогресс брака состоит в постепенном умень-
шении чувственной любви и в увеличении деятельности.
Очень возможно, что таким требованиям брака будут
удовлетворять гораздо более (вероятнее же всего, что
только такие союзы и будут удовлетворять этим тре-
бованиям) брачные союзы, заключаемые при посредст-
ве образования между лицами разных народностей, даже
рас. Образование, которое имеет целью приготовить не
супруг, не невест, а дочерей, притом дочерей всех
отцов, как одного отца, будет, безусловно, необходи-
мым посредником таких международных, междурасовых,
междусословных браков. Свойство есть первая ступень
восстановления родства, а международные брачные сою-
зы столько же необходимы для предупреждения вы-
рождения, как и для предупреждения войн....Брак есть
школа целомудрия и труда (с чем согласны и против-
ники брака, когда говорят, что брак есть могила любви,
конечно чувственной), а вместе вопрос психофизиоло-
гический и должен быть выводом из тех психических
и физиологических наблюдений, о которых говорено
было выше. Брак, имеющий целью не рождение только,
но и труд воскрешения, не может выражаться в остав-
лении родителей. Если жених не любит родителей своей
невесты, а невеста — родителей жениха, то прочного
союза не может быть между ними по той простой при-
чине, что вообще по закону наследственности жених и
невеста в родителях друг друга могут приблизительно
видеть то, чем они будут в старости или зрелых летах,
то есть будущность друг друга. Не по взаимным вле-
чениям, вводящим в обман, а по тем чувствам, кои
вступающие в брачный союз питают к родителям друг
друга, может быть решен вопрос о браке. В родителях
они могут видеть образы друг друга разделенными или
разложенными на их составные части. (Правда, недо-
статки родителей могут иногда нейтрализоваться в де-
тях, и в этом случае, если только такой случай возмо-
жен, прочный союз брачной четы может, по-видимому,
иметь место и без связи ее с родителями; но недостат-
ки, нейтрализованные во вступающих в брачный союз,
могут обнаружиться в их детях.)
Соч. М., 1982. С. 409—410