Идеал «черноты»

Чтобы выдержать воздействие самых крайних и самых мрачных проявлений реальности, произведения искусства, которые не желают становиться продажными, выступая в роли утешителя, должны упо­добиться этим реалиям. Сегодняшнее радикальное искусство — ис­кусство мрачное, в палитре которого преобладает черная краска. Зна­чительная часть современного художественного производства утра­чивает свое качество в результате того, что оно не принимает во вни­мание это обстоятельство, по-детски радуясь игре красок. Идеал чер­ноты по своему содержанию является одним из глубочайших импуль­сов абстрактного искусства. Но, может быть, модная игра звуков и красок — это закономерная реакция на то обеднение арсенала искус­ства, которое несет с собой вышеуказанный импульс; может быть, искусство, вовсе никого и ничего не предавая, аннулирует когда-ни­будь эту заповедь, как казалось, надо полагать, Брехту, когда он писал следующие строки: «Что это за времена, когда / Разговор о деревьях становится чуть ли не преступлением, / Ибо замалчивает такое мно­жество чудовищных злодеяний»². Искусство обвиняет излишнюю бед-

¹ здесь: брак, неполноценная продукция (фр.).

² Brecht Bertolt. Gesammelte Werke. Frankfurt a. М., 1967. Bd. 9. S. 723 («An die Nachgeborenen») [ Брехт Б. Собр. соч. Т. 9 («Будущим поколениям»)].

ность, добровольно обедняя собственные изобразительные средства; но оно в то же время обвиняет и аскезу, которую не может просто утвердить в качестве своей нормы. С обеднением художественных средств, которое несут с собой идеал черноты, идею видения мира в черных тонах, если не вещественно-трезвый подход к творчеству во­обще, беднее становится стихотворное произведение, живописное полотно, музыкальная композиция; в самых прогрессивных, передо­вых искусствах творческий нерв замирает, приближаясь к порогу пол­ной немоты. Нужно обладать большим запасом простодушия, чтобы предположить, будто мир, который после стихотворения Бодлера¹ ут­ратил свой аромат, а после этого и свои краски, вновь черпает их из сферы искусства. Это и далее подрывает возможности искусства, не допуская, однако, его окончательного крушения. Впрочем, уже в эпо­ху «первого» романтизма Шуберт, образ которого впоследствии столь безжалостно эксплуатировался сторонниками жизнеутверждающего искусства, задавал вопрос, а существует ли вообще радостная, весе­лая музыка. Несправедливость, которую совершает любое радостное искусство, наиболее полным воплощением которого является прият­ное развлечение, — это несправедливость по отношению к мертвым, к накопленной и немой боли. И все же «черное» искусство обладает чертами, которые, будь они его окончательным результатом, «после­дним словом», подтвердили бы историческое отчаяние; в условиях, когда ситуация может всегда измениться, и они могут носить эфемер­ный характер. То, что эстетический гедонизм, переживший катастро­фы, клеветнически называет извращением, имея в виду постулат о помраченности мира, о необходимости для искусства отражать его темные стороны, постулат, который сюрреалисты в виде черного юмора возвели в программу, мысль о том, что самые мрачные карти­ны, создаваемые искусством, должны доставлять нечто вроде наслаж­дения, — это не что иное, как отражение того факта, что искусство и правильное представление о нем обретают свое счастье единственно в способности к сопротивлению, к противостоянию. Это ощущение счастья, излучаемое глубинными, сущностными структурами искус­ства, находит свое чувственное воплощение. Подобно тому как в про­изведениях искусства, приемлющих мир таким, каков он есть, согласных с ним, их дух сообщается даже самым неприглядным явлениям действительности, как бы чувственно спасая их, так и со времен Бод­лера мрачные стороны действительности в качестве антитезы обма­ну, совершаемому чувственным фасадом культуры, манят к себе так­же силой чувственного обаяния. Большее наслаждение приносит дис­сонанс, нежели созвучие, — это позволяет воздать гедонизму мерой за меру, отплатить ему той же монетой. Режущее лезвие, заостряясь в динамике движения, приятно раздражает, чем и отличается от моно­тонности жизнеутверждающего начала в искусстве; и это чарующее

¹ Baudelaire Charles. Œuvres complètes, éd. Le Dantec-Pichois. Paris, 1961. P. 72 («Le Printemps adorable a perdu son odeur!») [ Бодлер Ш. Полн. собр. соч. («Восхити­тельная весна утратила свой аромат!»)].

раздражение в не меньшей степени, чем отвращение к позитивному слабоумию, ведет искусство на ничейную территорию, заместитель­ницу обитаемой земли. В «Лунном Пьеро» Шёнберга, где воображае­мая сущность и тотальность диссонанса соединяются наподобие кри­сталлов, этот аспект «модерна» был реализован впервые. Отрицание может перейти в наслаждение, а не в утверждение позитивного.