Юнг К. Г. 1 страница

Собрание сочинений. Психология бессознательно­го/ Пер. с нем.— М.: Канон, 1994.— 320 с.— (Исто­рия психологической мысли в памятниках).

В данном томе публикуются две программные работы Юнга:

«О психологии бессознательного» и «Отношения между Я и бессознательным». В этих работах автор развивает основные положения аналитической психологии, подробно раскрывая перед читателем ключевые понятия своей теории и свой ме­тод в целом.

От издательства

Нет нужды много говорить о том, насколько важны для отдельного человека, для общества, для человечества в целом идеи, которые развивал Карл Густав Юнг, выдающийся швейцарский психолог и психиатр, основатель аналитической психологии. Эти идеи не только не теряют своей значимо­сти, но в наше время приобретают особую актуальность. И тем более для России, которая переживает очередной пере­лом в своей истории.

Между тем именно в России работы Юнга до недавнего времени оставались практически недоступны. Те переводы на русский язык, что были сделаны еще в 20-е годы, давно ста­ли библиографической редкостью. Выходящие сегодня от­дельные томики сочинений Юнга не могут удовлетворить чи­тательский спрос. Это побудило издательство «Канон» при­ступить к подготовке собрания сочинений К. Г. Юнга. Пер­вый том этого собрания предлагается вниманию читателей.

Учитывая все сложности такого проекта, мы не берем на себя смелость указать конкретное число томов этого собра­ния или назвать сроки выхода книг. Мы предлагаем читате­лям своеобразный вариант издания: собрание сочинений в отдельных томах. Такая практика принята на Западе. На дан­ный момент в портфеле издательства находятся переводы че­тырех томов. Они составлены по тематическому принципу из тех работ, что вошли в собрание сочинений Юнга, изданное на немецком языке в Швейцарии, наиболее полное и авто­ритетное среди специалистов.

Свою сверхзадачу мы видели в том, чтобы подготовить такие книги К. Г. Юнга, которые были бы интересны не только специалистам — философам, психологам, медикам, но и более широкой аудитории. В богатейшем наследии это­го оригинального мыслителя каждый сможет найти для себя немало интересного и полезного.

КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ:

ПАРАДОКСЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА

...Вечные истины не могут переда­ваться механически, но в каждую эпоху должны все вновь рождаться из человеческой души.

К. Г. Юнг

Может ли, однако, вечное — рождаться, пусть даже из бла­городного лона человеческой души? Ведь вечное, как утверж­дают все философы, это то, что не подвержено ни рождению, ни гибели. Нет ли тут какого-то парадокса, а если есть, то как его понять, т. е. принять?

Послушаем, что говорит об этом сам Юнг. «Идеи... разде­ляемые большим кругом приверженцев, нельзя и считать-то собственностью их так называемых творцов; скорее, те сами попадают в кабалу к собственным идеям. Идеям, которые пле­няют людей и которые они считают истинными, свойственно что-то странное: они рождаются вне времени, из того, что существует вечно, из материнской душевной праосновы, сквозь которую эфемерный дух отдельного человека прораста­ет словно растение, что цветет, плодоносит и дает семена, увядает и гибнет. Идеи рождаются из чего-то большего, неже­ли данный конкретный человек. Мы не формируем их, а сами формируемся ими»¹.

Это, между прочим, сказано Юнгом по поводу сравнения собственного учения с идеями Фрейда, а стало быть, в любом случае относится к самому Юнгу. Так что же — являются ли авторы идей их творцами? Иными словами, возможно ли творчество, или лучшее, на что способен человек — воспри­нять и передать идеи, принимая при этом их печать на себя, т. е. оставаясь пассивным участником внеличностного твор­ческого процесса? В некотором смысле это действительно так. Но если бы это было только так, то в мире не было бы места ни творчеству, ни личности. А ведь основной смысл юнговского творчества — именно становление в человеке личности.

Можно ли разрешить такой парадокс?

С точки зрения Юнга, парадоксы вообще не разрешаются, а принимаются, приобретая позитивный смысл, или остаются невоспринятыми и тогда действуют деструктивно. Посмотрим, что делает Юнг с этим парадоксом, и продолжим приведен­ную выше цитату. «Разве всякий опыт не является — пусть даже в лучшем случае — по крайней мере наполовину субъек­тивным толкованием? С другой стороны, однако, и субъект есть некая объективная данность, фрагмент мира; и то, что произрастает из него, в конечном счете произрастает из почвы мира... И как раз самые субъективные идеи — ближе всего к природе и сути, а потому их можно назвать наивернейши­ми...»². А это уже другая сторона того же парадокса. Можно попытаться принять этот парадокс и тем самым найти его позитивный смысл, но для этого нам придется рассмотреть мировоззрение и личность Юнга в целостности их субъектив­ного и объективного измерений.

Жизнь Карла Густава Юнга (26 июля 1875, Кесвиль, Швейцария — б июня 1961, Кюснахт, Швейцария)³, если под­ходить к ней как к истории творчества идей, и впрямь несет на себе явную печать парадоксальности или, может быть, луч­ше сказать — энантиодромии (одно из любимых словечек Юнга, означающее в переводе с древнегреческого «бег на­встречу», «встречное движение»), взаимопроникновения край­ностей. Ясный и сильный свет классического гуманизма — и смутно реющие тени невыразимого, нарочито выдвигаемый на передний план эмпиризм позитивистского толка — и глубо­кое интуитивное прозрение таинств человеческой души, сухой сциентизм — и теплая, мистически-интимная религиозность, естественнонаучная фактуальность — и профетизм, сентенции на моральные темы... Все это подчас можно найти во «встреч­ном движении» в пределах небольшого фрагмента юнговских текстов и нужно, пожалуй, обобщить, возведя к энантиодро­мии дискурсивного и гностического познания. И чем сильнее такое встречное движение полярностей человеческого духа, тем интенсивнее внутреннее благополучие крупного ученого, основанное на уверенности в возможностях дискурсивного познания, вытесняется ощущением (впрочем, нигде особенно не афишируемым) трагичности одинокого пути гносиса, кото­рый может быть только личным достижением и достоянием.

Должен же, однако, существовать некий центр, вокруг ко­торого и свершаются все радостные и мучительные перипетии встречного движения! Сказать, что такой центр — это Юнг-человек, значит не сказать ничего. Не всякий человек пережи­вает такие движения и не во всяком они вызывают к жизни личность, благодаря которой мы убеждаемся в подлинном бы­тии индивидуально-живого. Эту личность, этот живой лик, выступающий из энантиодромии индивидуального и сверхин­дивидуального начал в человеке, мы можем увидеть у Юнга, наблюдая, как его идеи, постепенно вырастая из других (в том числе чужих), образовали смысловую целостность его жизни.

Итак, исходные позиции молодого Юнга, только что закон­чившего университет,— это эмпирическая психология и пси­хиатрия XIX столетия, но также и философия Канта, Шеллин­га, Шопенгауэра, Э. Гартмана и Ницше. Условия, в которых ему выпало начинать,— духовная ситуация конца XIX — нача­ла XX вв., когда остатки классической духовности агонизиро­вали, зажатые между монстрами позитивизма и оккультного спиритуализма. Неслучайны поэтому предмет и метод первой крупной работы Юнга — его диссертации «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (1902). Ра­бота феноменологична; в поисках психического механизма «медиумизма» Юнг проводит параллели между этим явлением и некоторыми симптомами различных психических заболева­ний (как и подобает врачу), однако в объяснении, в частности, психомоторного, или автоматического, письма уже пользуется представлением о бессознательном, пока еще зачаточным, в котором почти невозможно различить черты будущего учения. Важно, однако, то, что уже в начале своего пути Юнг не решается причислить «так называемые оккультные феномены» исключительно к разряду заболеваний (как это делала позити­вистская психиатрия), а сопоставляет их не только с болезнью, но и с общепризнанными формами душевной жизни.

Эта мысль оказалась чрезвычайно плодотворной. Очень скоро Юнг обнаружил, что психические болезни только по­ставляют ему исходный и экспериментально проверяемый ма­териал, а также дают повод и служат отправной точкой для развития совсем других идей — идей, содержание и предмет которых не болезнь, а, наоборот, здоровье, понимаемое не просто как психическая норма, а как естественное, но, увы, по большей части трансцендентное по отношению к душе ее же собственное состояние, иными словами, здоровье как ос­новное задание человеческого существования, удачный итог прожитой жизни, поиск и нахождение собственной подлин­ной природы, в конце концов, истинное бытие человека. Правда, большую часть жизни Юнг лечил людей, читал спе­циальные лекции и руководил профессиональными общества­ми (с 1911 г.— президент Международного психоаналитиче­ского общества, с 1913 г.— президент Международного меди­цинского общества психотерапии). Его перу принадлежат многие работы, посвященные специальным вопросам меди­цинской психологии, он разрабатывает новые методы психи­атрии, создает научную и профессионально-практическую школу. Однако Юнг-профессионал никогда не заслонял ис­следователя-гуманиста, проповедника и пророка, а со време­нем уступил им место, раз и навсегда заняв позицию заметно­го, но всего лишь частного лица.

Повернувшись лицом к душевному здоровью и решив ис­следовать именно его как целостность психической жизни, Юнг сделал тем самым шаг в сторону от фрейдовского учения, в общем ориентированного на патологию. Этот шаг повлек за собой серьезные. последствия для понимания Юнгом самих основ душевной жизни и привел к переоценке им идеи бессо­знательного, как она представлена у Фрейда. Юнгу стало ясно, что бессознательное, этот, казалось бы, важнейший ис­точник как психических патологий, так и проблем душевной жизни вообще, невозможно сводить исключительно к не­скольким биологическим, инстинктивным основам, будь то сексуальность или «воля к власти» (что, по его мнению, дела­ли соответственно Фрейд и Адлер). Правда, он признавал, что в отдельных специфических случаях психоаналитическая тео­рия имеет объяснительную силу и терапевтическую ценность, однако фрейдовский и ему подобные виды редукционизма остались для него неприемлемы в принципе.

Разбирательство с психоанализом, приведшее в 1912— 1913 гг. к отказу от этой теории и разрыву с ее основателем, не прошло для Юнга даром. Положительным результатом ока­залось то, что этот шаг освободил Юнга для поиска новых идей и подходов (или, может быть, для того, чтобы эти новые идеи нашли его, Юнга). Потери же выразились в том, что Юнгу не удалось удачно ассимилировать эмпирическую и фе­номеналистскую стороны фрейдовской методологии, и они навсегда остались источником мучительной для Юнга энанти­одромии эмпирического рационализма, от которого он не за­хотел или не посмел отступиться, и тотального, интегрального (а стало быть, не только рационального, но и нерационального) подхода к психике, или, иначе говоря, дискурса и гносиса. Как бы то ни было, Юнг, поначалу не очень точно, но с интуитивной уверенностью нащупал две основные идеи, кото­рые даже в смутном виде позволили ему (или вынудили его) двинуться своим, ни на что не похожим путем.

Одна из идей состояла в том, что бессознательное не сво­дится к биологически детерминированным, инстинктивным слоям психики, а охватывает сумму, или осадок, психического опыта всех предыдущих поколений; сумму, проявляющуюся в душевной жизни в виде определенных типов поведения, эмо­циональных реакций, образов спонтанных фантазий, сновиде­ний и даже мышления и лишь (в лучшем случае!) с трудом поддающуюся контролю со стороны сознания. Эта темная, «ночная» сторона человеческой психики была найдена в ка­честве бессознательного задолго не только до Юнга, но и до Фрейда и даже Эдуарда Гартмана — уже немецкие романтики пытались видеть в ней источник свободы и подлинного (пото­му что природосообразного) бытия человека. И если бы их разноречивые голоса составили целостный хор, то уже в ту эпоху можно было бы составить картину _ бессознательного, близкую пониманию Юнга: оно есть источник не только сво­боды и творчества, но и всего демонического и ужасного, потусторонне-инфернального, что время от времени неожи­данно врывается в жизнь людей, уродуя или сокрушая их. Юнг хорошо знал эту традицию и отдавал должное своим предшественникам (включая, естественно, и Фрейда).

Второй идеей, овладевшей Юнгом и поставившей его на путь гносиса, была интуиция целостности человека, предзаданной ему в качестве своего рода жизненной программы или цели. Эта идея дополнялась у Юнга наиважнейшим представ­лением о душе как «автономном факторе», не только подчиня­ющемся природе, но и обладающем свободой, т. е. своими собственными внутренними закономерностями. Уже само по­нятие «душа», от которого давно отказались психологи и пси­хиатры, приобретает у Юнга значение психической целостно­сти, включающей в себя сознание и бессознательное в каче­стве равноправных партнеров, обреченных на совместную жизнь. Бессознательное вовсе не виновато в том, что иногда мучает душу кошмарами и вызывает к жизни тяжкие колли­зии. Оно есть чисто природный, автоматически-целесообраз­ный процесс, который может быть использован и на благо, и во вред целостной душе. А это уже зависит от другого консорта — сознания, оказывающегося, таким образом, носителем свободы выбора и ответственности.

Таковы исходные интуиции. Побудившие Юнга встать на самостоятельный оригинальный и трудный путь. Для того что­бы на их основе возникла более или менее целостная концеп­ция, понадобилось около двух десятков лет труда, считая от работы «О психологии раннего слабоумия» (1907) до програм­много труда «Отношения между Я и бессознательным» (1928). Первым антиредукционистским шагом Юнга было пере­осмысление фрейдовского понятия либидо как сексуальности или, шире, влечения: теперь это просто психическая энергия, сама по себе индифферентная, проявляющаяся не только в неврозах, но и (главным образом!) в нормальной психике в виде символических содержаний сновидений, фантазий и творческих актов. Но если бессознательное поставляет эти со­держания в сознание (точнее, как осторожно выражается Юнг, «дает повод для их образования»⁴), само будучи суммой психи­ческого опыта всех поколений предков, то, стало быть, в по­исках материала для их исследования естественно обратиться к первобытным образцам спонтанной творческой фантазии — фольклору и мифам.

Именно это и делает Юнг в работе «Трансформации и символы либидо» (1912, окончательный вариант названия:

«Символы трансформации», 1952). Правда, формально (хотя и не только формально) содержание работы ориентировано на модификацию фрейдовской теории неврозов, но фактически речь идет об универсальных закономерностях, управляющих взаимодействием чистой, индифферентной энергии бессозна­тельного с сознанием и проявляющихся в символических (ми­фологических) мотивах героя, матери, нового рождения, жерт­вы. Весьма характерно, что уже в этой работе со всей силой проявляется типичная для Юнга энантиодромия: самый ран­ний вариант имел подзаголовок «Доклады об эволюции мыш­ления» (что больше походило бы позднему, «гностическому» Юнгу), а самый поздний — «Анализ начала одного случая шизофрении» (что подобало бы скорее Юнгу — врачу и эмпи­рику раннего периода). На всю жизнь Юнг усвоил этот свое­образный прием: даже в теоретических работах общего, чтобы не сказать «гностического», содержания пользоваться психиат­рией с ее эмпирическими методами как алиби против обвине­ний в метафизике. Уж очень трудно было ему вырваться из теплого и уютного лона профессиональной психиатрии, со­храняя при этом престиж серьезного ученого и ответственного специалиста.

Было бы, однако, неверно на основании сказанного делать вывод о том, что Юнг занимался разработкой этих пионерских идей исключительно в пользу нового понимания человека. Он, разумеется, оставался врачом и, черпая материал и знания из двух сфер — медицинской практики и тезауруса символи­ческих форм выражения,— применял полученное в одной сфере для продвижения в другой. При этом обе сферы давали ему необходимые импульсы для построения общей картины психики. Такую картину можно назвать и теорией, учитывая, однако, что Юнг не создал (да, кажется, и не пытался создать) завершенной теоретической конструкции: вокруг его построй­ки на протяжении всей жизни исследователя стояли строи­тельные леса и кипела работа. В относительной несистематич­ности юнговского учения можно видеть как источник творче­ской свободы, позволявшей ему отбрасывать ставшее ненуж­ным, переделывать несовершенное и учитывать будущие воз­можности, так и результат нарочито выдвигавшихся им на передний план эмпиризма и феноменализма. По этой причи­не одни важные пункты учения остались едва намеченными (в теоретическом отношении), другие — недостаточно артикули­рованными и недостаточно четко встроенными в целое.

Итак, бессознательное действует внутри психики как энер­гия, имеющая символические формы выражения. Но оно дей­ствует не хаотически, а в некотором смысле упорядочение. Какого же рода этот порядок? Чтобы ответить на такой во­прос, Юнг выдвигает идею архетипов коллективного бессозна­тельного. Архетипы суть «трансцендентные по отношению к сознанию реальности... вызывающие к жизни комплексы представлений, которые выступают в виде мифологических мотивов»⁵. Эти представления «опосредствуются человеческим сознанием или, скорее, вводятся в наглядные формы»⁶. Их можно понимать как набор имеющихся в бессознательном определенных принципов, или предрасположенностей, кото­рые при известных условиях активизируются и вторгаются в сознание в виде энергетических потоков, принимающих там наглядные символические формы или выражающихся в сте­реотипных реакциях и способах поведения.

Хотя учение об архетипах — одно из центральных в юнговском подходе к психике, оно совсем не свободно от проти­воречий. В самом деле, с одной стороны, архетипы бессодер­жательны и суть пустые формы, заполняющиеся лишь в со­знании. Но тогда они и принадлежали бы именно сознанию, почти ничем не отличаясь от кантовских априорных форм восприятия. К тому же они «непознаваемы в своей основе», и за ними стоит нечто «непостижимое». (Это, кстати, соответ­ствует «кантианскому», эмпирически-феноменалистическому элементу энантиодромии самого Юнга.) А бессознательное, или непостижимое, в таком случае должно быть просто источ­ником индифферентной энергии, по сути бессознательным.

С другой стороны, Юнг активно пользуется термином «со­держания бессознательного». И не просто пользуется, а изо­бражает эти содержания как автономные субъекты, обладаю­щие «спонтанностью и целенаправленностью, а соответствен­но, неким родом сознания и liberum arbitrium, свободы воли»⁷. Они даже ведут себя как «относительно самостоятельные орга­низмы». Здесь Юнг полностью отдает себе отчет в двусмыс­ленности подобной позиции и опасности признания познава­емости трансцендентального, или «метафизического». Поэто­му, как и всегда в таких ситуациях, он спешит отвести от себя подозрения в «ненаучной» метафизичности, заверяя, что и бессознательные содержания, и их мыслительное совмещение с «трансцендентальным предметом» «суть психические про­цессы, отличные» от него; они не «полагают, а только обрисо­вывают его»⁸.

Разрешить это центральное в его учении противоречие Юнгу оказалось необычайно трудно. Вот как он пытался это сделать в одной из поздних работ: следует «признать за архети­пом определенную степень самостоятельности, а за сознани­ем — соответствующую его положению творческую свободу. Тогда... между двумя относительно автономными факторами возникнет то взаимовлияние, которое заставит нас при описа­нии и объяснении этих процессов пускать на передний план в качестве действующего субъекта то один, то другой фактор»⁹.

Но ведь это вовсе не разрешение противоречия, а класси­ческая энантиодромия. Юнг, ожидая упреков со стороны ра­ционального мышления, то начинает оправдываться, призывая в свидетели и судьи саму науку, то, наоборот, делает смелые вылазки, громя «научное кредо нашей эпохи» за «суеверную фобию» перед иррациональностью бессознательного. Между тем к концу 20-х годов ему удается в общих чертах завершить свою концепцию психики как целого (в итоговой для этого периода работе «Отношения между Я и бессознательным»).

Отдавая должное медицинской стороне дела, Юнг создает общую картину строения и развития нормальной человече­ской психики, причем душевная болезнь оказывается в некотором смысле не противоположностью здоровья, а только спе­цифическим случаем проявления универсальных законов, управляющих психикой. Существует ограниченный набор ва­риантов взаимодействия сознания и бессознательного, и ин­дивидуальная судьба зависит от того, какой из них сознатель­но выбран или бессознательно реализован каждым человеком.

Основным законом развития психики Юнг признает индивидуацию как процесс становления личности. Такая идея могла появиться, разумеется, лишь на фоне учения о коллективном бессознательном или, лучше сказать, о коллективной природе бессознательного вообще (в том числе так называемого лич­ностного бессознательного, этой буферной зоны, отделяющей сознание от более глубоких и все более коллективных слоев бессознательного).

Смысл индивидуации состоит в выделении личности из коллективных, основ собственной психики, или, иначе говоря, во втором, не физическом, а духовном рождении человека, возникновении психически самостоятельного и, таким обра­зом, способного к саморазвитию существа. В древности инди-видуация заходила не далеко (за редкими исключениями, без которых не было бы и современности), а до пределов, необхо­димых потребностям сохранения жизнеспособности коллекти­ва. Лучше сказать, что это был лишь очень грубый эскиз индивидуации, так как последняя протекала в коллективно-символических формах групповых обрядов (инициации) и не затрагивала сознание.

Уровень сознания современного человека, конечно, неиз­меримо выше, чем у дикаря, и естественный путь подлинной индивидуации проходит исключительно через сознание. Юнг с грустью замечает, что, несмотря на повышенный уровень сознания, нынешние люди пользуются им не для индивидуа­ции, а совсем для других целей. Сам по себе возросший уро­вень сознательности (так называемого «сознания Я», эмпири­ческого центра всего поля осознаваемых содержаний психики, и связанного с ним мышления) еще отнюдь не гарантирует, что психическую жизнь человека нельзя свести к коллективным ее формам. Сознание может преспокойно оставаться сознанием, но при этом быть одержимым «содержаниями бес­сознательного», отдавая себе отчет в чем угодно, только не в этой своей одержимости. Именно это и происходит, по Юнгу, в современном обществе с его массовой «культурой», подавле­нием личности и тоталитарным государством. Даже демокра­тия с ее стремлением к поощрению индивидуальных «свобод» не защищает человека от одержимости коллективным нача­лом — ведь она изначально ориентирована на большинство.

Трагизм современной ситуации состоит, по Юнгу, в том, что, упоенное прогрессом и благополучием, нынешнее общество не замечает и не желает замечать смерти личности и собствен­ного грядущего окончательного вырождения.

Как же возможна такая ситуация на уровне отдельного человека?

Каким бы несовершенным ни было сознание, но это единственная составляющая часть личности, неотъемлемым свойством и задачей которой являются соответственно свобода воли и ответственность. Многообразие способов взаимодей­ствия сознания и бессознательного объясняется как раз свобо­дой выбора, которая всегда так или иначе проявляется — ведь даже отказ от выбора тоже есть выбор. Правда, как мы уже знаем, автономные содержания бессознательного тоже облада­ют, по Юнгу, «неким родом сознания и свободы воли», и, к сожалению, столкновение этих двух идей порождает колли­зию, преодолеть которую в рамках юнговского учения оказы­вается нелегко. Дело несколько прояснилось бы, если бы речь шла о содержаниях личностного бессознательного, которые некогда принадлежали сознанию, но по каким-то причинам были вытеснены «вниз». Однако здесь речь идет именно об архетипах коллективного бессознательного.

Есть у Юнга, конечно, зачатки теории «инсулярного» (ос­тровного), или аппроксимативного (приблизительного, смут­ного), сознания, изложенной в работе «Теоретический дискурс о сущности психического» (1946). Согласно этой теории, в бессознательном эмпирическим путем можно установить на­личие квазисознательных образований, занимающих промежу­точное между сознанием и бессознательным положение. Они как будто бы характеризуются той же «светимостью» (луминозностью), что и сознание, но не имеют отношения к ком­плексу Я, центральному в сознании. Но, во-первых, эта тео­рия осталась слабо разработанной, а во-вторых, она лишь фиксирует тот факт, что в действительности психической жиз­ни сознание и бессознательное в чистом виде почти не встре­чаются, а, наоборот, налицо всегда та или иная степень их смешения. Итак, оставив пока названную коллизию в сторо­не, отметим про себя ее существование.

Как бы то ни было, сознание, игнорирующее существова­ние бессознательного, не желающее признать факт его воздей­ствий на себя и пытающееся отгородиться от таких воздей­ствий, оказывается не в состоянии принять на себя исходя­щую от бессознательного энергию и подвергается диссоциа­ции, т. е. растворению в коллективной стихии бессознатель­ного. Сближая свою позицию с естественнонаучной, Юнг харастеризует энергию бессознательного как энтропийную (в работе «Об энергетике души», 1928). Соответственно «чистую» энергию сознания можно было бы, вслед за автором назван­ной выше идеи, обозначить как негэнтропийную. Это юнговское открытие очень важно, поскольку кладет в основание психологии универсальный принцип, позволяющий ей инте­грироваться в максимально широкий спектр человеческого знания.

Сама по себе диссоциация сознания еще не равнозначна болезни: даже полная диссоциация даст всего лишь доистори­ческого человека, которого как-никак не назовешь душевно­больным. А уж частичная диссоциация — дело совершенно обычное. Ведь, как уже было сказано, какие-то элементы пси­хики всегда являются смешанными, сознательно-бессозна­тельными. Болезнь имеет место тогда, когда «автономные со­держания бессознательного», в том числе диссоциированного сознания, воспринимаются сознанием (часто в персонифици­рованной форме) как реальные объекты. Негэнтропийная энергия еще работающего сознания заставляет Я стремиться к объединению этих объектов, а отрицательная, энтропийная энергия бессознательного «растаскивает», вновь растворяет сплав Я с ними, в результате чего наступает расщепление Я.

Обе энергии — энтропийная и негэнтропийная, «отрица­тельная» и «положительная» — суть чисто природные, лучше сказать, космические процессы. А основная тенденция психи­ческой жизни, индивидуация, конечно же, соответствует негэнтропийному процессу, который, таким образом, не так-то легко повернуть вспять. Поэтому большинство людей все-таки не выходит за пределы «нормы». Однако рассматриваемая установка сознания, игнорирующая и блокирующая бессозна­тельное, характерная для этого большинства, чревата тяжкими последствиями и в рамках так называемой нормальной психи­ки. Пожалуй, у Юнга нет такой работы, в которой не затраги­вались бы «проблемы души современного человека», перерас­тающие из проблем личных во всеобщие, мировые. Мораль­ная и духовная деградация, торжество улюлюкающего плоско­го здравого смысла, разложение искусства, повышенная конфликтность и агрессивность — и нарочитый пиетизм; расцвет суеверий и изуверских форм религиозности, культ тела — и вырождение, рост числа соматических заболеваний и появле­ние новых болезней: все это следствия одержимости «нор­мального» сознания содержаниями бессознательного, ярко и драматично изображенные Юнгом.

Содержания бессознательного, которым сознание позволя­ет захватить над собою власть, сами по себе, разумеется, ни хороши ни плохи. Плохо, если сознание делает выбор в поль­зу собственной диссоциации и, таким образом, в пользу кол­лективности и энтропии личности. Для архаичного человека состояние бессознательности было естественным и законным, но он свою задачу выполнил — шагнул на ступеньку выше, оставив в наследство будущему возможность развития созна­ния, этого маленького поначалу плацдарма в борьбе за личность. Большего от него и не требовалось. Миссия же совре­менного человечества ставится над большой знак вопроса, и его ближайшее будущее оценивается Юнгом весьма пессими­стически.

Что же, однако, происходит при благоприятном для индивидуации выборе сознания? Ассимиляция бессознательного путем осознанивания его спонтанно прорывающихся «наверх» содержаний, отвечает Юнг. Отрицательная энергия бессозна­тельного, поступая в сознание, не разрушает его, а действует очистительно, потому что направляется на устранение про­блем самого сознания. Путь дифференциации сознания со­всем не легок и не обходится без своих трудностей и даже угрозы регрессии (например, посредством инфляции, раздува­ния сознания, ведущего к возникновению своего рода ком­плекса превосходства и, стало быть, к нарушению баланса энергий в рамках психической целостности). Эти трудности могут быть постепенно преодолены с помощью «разбирательства с бессознательным» — ядра терапевтического метода Юнга, метода, имеющего универсальное значение.

Этот метод применялся Юнгом уже в 10—20-х годах, одна­ко окончательно прояснился для него, по его же собственному признанию («Тайна Золотого Цветка», 1929), лишь после того, как он обратился к изучению восточных религий и филосо­фий. А это произошло в конце 20-х годов под влиянием зна­комства с личностью и трудами синолога Рихарда Вильхельма, выдающегося исследователя и переводчика. В произведениях классической китайской, индийской и тибетской духовной ли­тературы Юнг нашел не только много родственного собствен­ным идеям, но и импульсы для их развития.