Первые вопросы и ответы

Первыми вопросами по поводу музыкальной терапии из тех, что задают клиенты психотерапевтических клиник, являются совершенно однотипные вопросы о коллегах из смежных профессиональных групп или о других заинтересованных лицах.

Для более полного освещения нашей темы я приведу вымышленный диалог с неким любопытным собеседником, задававшим целый ряд типичных вопросов, и сразу же постараюсь дать краткие ответы, которые в дальнейшем будут рассмотрены более подробно на страницах настоящей книги. Возможно, подобные вопросы захотели бы задать мне и вы, мои дорогие читатели и читательницы.

• Что вы, собственно говоря, будете делать в ходе музьжальной терапии? Сыграете что-то клиентам или дадите им прослушать определенные музыкальные произведения?

В основном мы импровизируем вместе с вами, ведем диалог. Для этого в кабинете музыкальной терапии имеется огромный выбор музыкальных инструментов различных стран и культур. Не на последнем месте стоит здесь использование своего собственного голоса — самого чуткого нашего «музыкального инструмента». Иногда мы действительно вместе слушаем какое-либо музыкальное произведение, или ту музыку, которую создаем сами, или определенный музыкальный отрывок, впечатления от которого обязательно обсуждаем после прослушивания.

• Значит, все ваши клиенты — музыкально одарены? Я имею в виду, все они умеют играть на определенных музыкальных инструментах?

Нет, большинство из них еще никогда не играли на музыкальных инструментах, и мы вовсе не собираемся обучать их этому, просто предлагаем им поэкспериментировать, самим попробовать извлечь какие-либо звуки из музыкальных инструментов.

Ну а если кто-нибудь все-таки владеет музыкальным инструментом?

Конечно, это очень хорошо. Значит, у человека имеется опыт музицирования, возможно, у него неплохой слух. Но может случиться и такое, что ему придется труднее. Если кто-то, например, умеет играть на гитаре, он склонен к тому, чтобы вновь и вновь играть те произведения, которые знает, и так, как его этому обучали. И ему с большим трудом удастся сделать со своим инструментом нечто необычное. То же самое касается и самой музыкальной терапии. В импровизации должно рождаться что-то новое, поразительное, новый взгляд на вещи, так сказать, новый стиль поведения. «Дилетанты» чаще всего ведут себя намного непосредственней.

• Мне было бы очень неприятно делать что-то, чего я делать не умею, мне было бы просто стыдно.

Вначале оно, конечно, так и бывает, особенно в группе. Тут каждый думает, что он особенно неловок и может только осрамиться, делая то, чего делать не умеет.

Первые вопросы и ответы 15

Затем человек замечает, что и с остальными происходит то же самое. Неловкость ощущается в течение первых двух часов. Затем многие начинают чувствовать себя более раскованно и делать то, до чего раньше никогда бы не додумались, потому что в данной сфере нет никаких ранее внедренных в сознание ограничений, никаких «правильно» или «неправильно». Люди оправдывают себя тем, что им просто хочется что-то попробовать, дать выход собственным чувствам, поэкспериментировать, поиграть с чем-то новым.

• Но ведь люди приходят к вам не просто так, они страдают и поэтому обращаются к вам за помощью...

Большинство из них попадают в такие жизненные ситуации, с которыми им в одиночку не справиться, в такой лабиринт, из которого им, несмотря на напряженный поиск и подсказки добрых советчиков, не найти выхода. Конечно же, нам приходится вначале расспрашивать их о том, что с ними случилось, выяснять, каковы важнейшие вехи их биографии, в чем причина душевного гнета или нервного расстройства, мы составляем так называемый анамнез. Здесь все остается так же, как и в других видах терапевтического вмешательства. Но после этого в музыкальной терапии наступает тот момент, когда мы говорим: давайте- ка поиграем...

• То есть вы делаете нечто, не имеющее ничего общего с рассказанным вами ранее...

Это только кажется, что нет никакой взаимосвязи. В большинстве случаев очень скоро выявляется некая общность, правда, раскрывает она совсем другую, не менее важную, сторону проблемы.

• Можете привести пример?

Мне вспоминается одна 35-летняя женщина, продавщица из обувного магазина. Она рассказала о том, что часто теряет сознание и что для этого нет никаких естественных причин. Во время предварительного разговора выяснилось, что она настроена против музыкальной терапии. В достаточно резкой форме женщина заявила, что вообще не представляет, чем ей это лечение может помочь: «Вот поговорить — это да, но так...» Тем не менее она была готова поиграть вместе со мной на некоторых инструментах. Уже потом пациентка призналась, что была просто поражена, особенно тому, насколько ей удалось погрузиться в звуки и оставить за порогом кабинета все неприятное и тягостное, «хотя на самом деле быть такого не может». В ходе групповых занятий музыкальной терапией стало очевидно, что причиной обмороков является еще одна ее проблема: одиночество. Муж не так давно бросил ее. Кроме этого, восемь лет назад умер ее отец, и она так и не смогла оправиться от потери. Вынужденная быть самостоятельной, она старательно скрывала от самой себя, как тоскует по теплым человеческим взаимоотношениям, в которые смогла бы «окунуться с головой, позабыв обо всем на свете». Импровизируя в ходе нашей сессии, мы смогли выявить все ее проблемы, хотя суть их была не до конца понятна.

Первые вопросы и ответы

• Тогда в чем вы видите смысл игры в данном случае?

В изменении перспективы, направления хода мыслей. Когда что-то ищешь в страшном напряжении, чаще всего это что-то найти так и не удается. И только тогда, когда взглянешь на проблему с другого ракурса, начинаешь вести поиск совершенно иначе, иногда неожиданно для самого себя. Способности осознанно мыслить, решать проблемы все-таки весьма ограниченны. Художники, ученые, бизнесмены демонстрируют нам, насколько эффективна бывает интуиция. Я имею в виду особый стиль мышления, который заключается не только в последовательном поиске ответа на вопрос, но и в подспудном, подсознательном «прокручивании» обстоятельств — до тех пор, пока решение не возникнет как будто из ничего.

• Вы уже упоминали о групповой музыкальной терапии. Так все-таки что же это такое? Играют ли все члены группы одновременно? Но тогда это просто адский шум...

Иногда это немного напрягает, особенно соседей за стенкой, которые незнакомы с принципами нашей терапии. Но ведь чаще всего речь идет о нежной, прямо- таки нежнейшей музыке или очень печальной мелодии.

• По моему мнению, когда шесть, семь или восемь человек, до сих пор не обучавшихся музыке, начнут вдруг одновременно экспериментировать с издающими какие-либо звуки инструментами, получится не что иное, как какофония.

Какофония — понятие относительное. Новая музыка, к примеру, — то есть современная музыка — тоже большинству людей кажется сущим хаосом, и они ее тотчас же выключают. А вот слушатели подготовленные, наоборот, порадуются модернистским находкам. Групповые импровизации в музыкальной терапии всегда новы — поскольку это музыка, которую еще никогда не слышали, — но они тоже весьма четко структурированы. К ним только необходимо привыкнуть, для того чтобы лучше понимать их. Психолог Вильгельм Сальбер сказал бы о «скрытой интеллигентности духа», структурирующего различные произведения. Группа формирует основной лейтмотив, который со временем становится все очевидней. «Динамика» группы, образованная из взаимоотношений и настроений, становится явственно слышна в звуковых структурах импровизации.

• Так эти структуры слышны только эксперту или о них способны рассказать сами участники группы?

Описания большинства людей, вероятно, были бы элементарными. На вопрос о том, что они сами поняли, мы получали следующие ответы: между исполнителями царило почти полное согласие; все играли нечто аналогичное; не было заметно вопиющих контрастов или разрывов; играли не очень громко, ничего не драматизируя. Все эти описания опираются на подсознательное узнавание и различие звуковых структур.

И что тогда получается из данных «инвентарных описей», что вообще должно из этого воспоследовать?

Важно, конечно, то, какое значение имеет эта так называемая игра в данной ситуации и что из всего этого может получиться. Итак: первое ли это восприятие общности и единства группы, или же это соединение после долгих ссор, или затишье перед бурей, перемирие после конфликта? Означает ли сие существенный, серьезный базис для группы или же это все-таки поверхностная «гармония»?

• Вы все время говорите про группу как про единое целое. А как же быть с отдельно взятой личностью?

Каждый в группе узнает для себя то, что ему необходимо, оставаясь и индивидуумом, и существом общественным, и частью какого-либо социального образования. Он вживается в определенные взаимоотношения в группе на правах то члена исполнительского коллектива, то — стороннего наблюдателя и слушателя, того, кем управляют, или того, кто сам способен управлять другими. Возможно, ему удастся найти нестандартные решения, обрести новый опыт. Даже композиторам предоставляется хорошая возможность испытать подобные метаморфозы, поначалу в составе группы, а потом возможно что и в полном одиночестве, соло — и все это при свидетелях, на глазах у посторонних.

• Можете ли вы хотя бы примерно описать, как все проходит для отдельно взятого человека в процессе групповой терапии?

Позвольте сделать это в виде истории: одна молодая женщина настолько испугалась первых же звуков первой групповой импровизации, что была вынуждена уйти. На следующее «занятие» она пришла снова и рассказала, что почувствовала и услышала в кабинете одни только «агрессивные ударные инструменты», которые напомнили ей об ужасных приступах ярости у ее отца. Таким образом, можно сказать, что ранее ее восприятие и ожидания были сосредоточены на определенной «тональности» и определенных «взаимоотношениях» с остальной группой, на воспоминаниях беспомощного ребенка о родительском насилии и жестокости. И хотя она заговорила об этом в группе и боязнь воспоминаний уменьшилась, ее нынешние взаимоотношения с реальностью пришлось обсуждать уже при индивидуальном разговоре. Позднее эта женщина пыталась играть и на барабане, и на ксилофоне, возвращая себе активное жизнелюбие.