Кто в деревне, а кто в городе

В семидесятые годы я проводил замеры уровня шума различных школьных дворов. В большинстве случаев речь шла о шк олах в центре индустриальных зон на левом берегу Рейна, в четырех случаях — о таких же школах в маленьких городках Восточной Саксонии. Мои замеры показали, что в городских индустриальных зонах уровень шума более чем в два раза выше, нежели в маленьких городках. Наблюдения за обычным поведением школьников во время переменок сложились в следующую картину: нежелание детей и подростков в больших городах выходить во время перемены на школьный двор объясняется акустической агрессивностью среды (те школьники, которые все же оказываются во дворе, начинают кричать, реветь, улюлюкать, истошно вопить). Значительно меньше шума во дворах деревенских школ. Отвечая на вопросы анкеты, учащиеся городских школ заявили, что они и в свободное от уроков время не имеют права шуметь ни на площадках, ни во дворах домов. 84 % учеников деревенских школ сообщили о том, что в собственных дворах они могут делать все, что хотят, в том числе и кричать.

Наше исследование позволило сделать вывод, что для свободной игры городских детей существует слишком мало такого пространства, где бы они могли делать все, что им заблагорассудится.

«Дети, давайте подурачимся...»

«Дети» — это шесть-восемь человек, как и в большинстве нормальных терапевтических групп. Мы садимся в круг, и я предлагаю выбрать себе по два инструмента и исследовать их.

Закончив с «пробами», я приглашаю всех принять участие в простейшей игре, правила которой не столь и важны, важнее мое предложение заставить музыкальный инструмент зазвучать одновременно с голосом пациентов. Можно издавать любые звуки, можно петь — в общем, кому что нравится.

«Чувствовать себя удобно» — придумали мы для себя лозунг для нашей игры. Мы — это участники симпозиума по групповой музыкальной терапии и пациенты, которые проходили двухнедельный курс терапии. Среди них были люди, склонные к суициду, а также те, кто испытывает страхи и фобии, причем страхи болезненные, проявление неврозов...

Я объявляю дополнительные условия игры: «Можете зажать уши, когда шумите или поете. Тогда вы услышите себя с помощью внутреннего слуха, а другие участники будут слышать то, что у вас получилось». Первые участники играли в основном на ударных. Я установил видеокамеру, которая должна была снимать всех исполнителей. Все большее количество голосов звучит громче. Возникают аккорды, в помещении роятся звуки. Мелодии и отдельные фразы рождаются и исчезают вновь, меняются местами и варьируются. Инструменты, принесенные нами изо всех шкафов и углов и вначале помогающие голосам, постепенно оказываются ненужными.

Первая игра со звуками рождается из мешанины звуков инструментов и вокала; слышны кукареканье, квохтанье наравне с григорианскими хоралами, смех. Некоторые пациенты хохочут громко, высоким тонким голоском, другие смеются и одновременно вслушиваются в себя, зажав уши. Одна женщина произносит, укоризненно покачивая головой: «Дети, давайте подурачимся!» Другие подхватывают ее слова: «Дети, давайте подурачимся!», проговаривают, выкрикивают и про- певают эти слова. Женщина перестает укоризненно качать головой и, хихикая, вливается в эту какофонию звуков.

В заключение, обмениваясь мнениями по поводу данного эксперимента, участники группы рассказали об удивлении, которое вызвали у них возможности вокальной игры. «Я и не догадывался, что смогу сделать такое», «Все это напоминало хор в церкви средневекового монастыря!», «Пчелиный рой вокруг своей пчелиной королевы» — таковы были их комментарии.

Перед тем как показать видеозапись, я попросил участников сконцентрироваться на языке их тел, на том, что они говорили, причем не только тогда, когда я предложил им поиграть на инструментах, но и тогда, когда посоветовал дополнить игру инструментальную игрой вокальной. Некоторые участники группы музыкальной терапии благодаря видеофильму узнали целый ряд особенностей своего поведения: вот они непроизвольно хватаются руками за горло, когда я предлагаю им «спеть» и «пошуметь». Другие тянутся рукой к голове, чтобы озадаченно почесать ее. Третьи просто фыркают, покачивают головой, снова фыркают, смеются, краснеют... Налицо симптомы стресса...

В ходе данной работы мы сформулировали ряд вопросов.

Как же получается, что наше настроение становится «стрессовым настроением», когда мы пытаемся использовать наши голоса иначе, чем прежде, — не только как средство передачи информации, а как средство выражения в игре степени своего удовольствия, печали и ярости, нежности и любви. И почему тогда мы начинаем беспокоиться, если даже еще не начали игру на инструменте, а только- только достаем его из шкафа, из угла?