Практики команд наблюдателей

Линн Хоффман (1992) сказала, что для нее единственной направляющей идеей для групп наблюдателей является то, что участники должны быть готовы на принятие позитивной и дружественной позиции и проявлять “неустанный оптимизм”. Шесть месяцев спустя после того, как мы услышали это заявление (когда терапевты в нашей учебной программе размышляли над своим обучением за предыдущий год), нам ярко о нем напомнили. Эл Росс сказал нечто, что встретило восторженное согласие со стороны всех остальных членов команды. Он сказал, что снова и снова он понимал, что это установка, а не техника, которая лежит в центре работы такого рода. Комментарии, подобные высказываниям Линн Хоффман и Эла Росса дают нам паузу, когда мы начинаем делиться основополагающими идеями по поводу групп наблюдателей. Возможно, предлагая идеи о том, что делать, мы отвлечем ваше внимание от более важного вопроса о том, как быть.

С другой стороны, наше давняя неловкость и смущение заставили нас с радостью попробовать ту структуру, которую предлагал Майкл Уайт. Этот опыт привел нас к тому, чтобы продолжать тщательно формулировать то, что, похоже, срабатывает для нашей команды. Мы предлагаем эти идеи, поскольку мы нашли их полезными в нашей собственной командной работе. Мы убеждены, что они помогают нам держать неловкость и смущение вне стен помещения так, чтобы мы можем культивировать позитивную, дружественную, подлинную любознательность и способность удивляться, что более важно, чем любые техники или направляющие принципы.

Есть три первоочередные задачи, на которые, как мы полагаем, должны ориентироваться члены команды: присоединение к семье, поддержка развития нового нарратива и поощрение деконструкции проблемно-насыщенных описаний. В таком случае, члены команды выслушивают терапевтические беседы с тем, чтобы (1) развить понимание (чтобы они могли гармоничнее присоединиться к семье), (2) обращать внимание на различия и события, которые не согласуются с доминирующими нарративами (чтобы они могли поддерживать развитие новых нарративов) и (3) обращать внимание на убеждения, идеи или контексты, которые поддерживают проблемно-насыщенные описания (чтобы они могли вызвать деконструкцию этих описаний).

Какая из этих задач является наиболее важной в данный момент, решается в курсе терапии. Их относительная важность также меняется от семьи к семье, от человека к человеку. В общем случае, присоединение наиболее важно в начале терапии. Когда команда собирается для размышления первый раз — или когда новые члены появляются в команде — они начинают с того, что представляются и кратко рассказывают о себе, упоминая контекст своей работы и рассказывая, почему они появились в команде (напр., “Я — Энн Коген. Я работаю с детьми и их семьями в дневной программе, а также имею частную практику. Я нахожусь здесь как часть команды выпускников Эванстонского центра семейной терапии, которая собирается раз в месяц для дружеских консультаций.) Если, как часто случается, новые члены команды и/или новые члены семьи кратко встречались за зеркалом до начала “формального” интервью, представление нет нужды повторять.

Начальные комментарии команды должны включать указания на то, что привело людей к терапии, и краткое заявление одного или более членов команды по поводу того, как он понимает текущую ситуацию — примерно так: “Я слышу, что как Джордж, так и Луиза чрезвычайно обеспокоены суицидальными мыслями, которые мучат Марию, и я понимаю, что она рада вернуться домой из больницы и хотела бы посвятить это время работе с собой”.

Мы полагаем, что весь объем вопросов или комментариев команды должен фокусироваться на поддержке и уплотнении аспектов развития новых нарративов. Члены команды побуждаются к тому, чтобы отмечать вслух те вещи, сделанные, сказанные или описанные в интервью, которые, как им кажется, не согласуются с проблемным нарративом. Если событие, которое интересует члена команды, еще не было отмечено в интервью в качестве предпочтительного аспекта развития, член группы может предложить его в порядке пробы, если не забудет упомянуть вслух, что он не настаивает на том, что это именно так. Как только событие пересказано, члены команды — включая изначального рассказчика — ставят вопросы о нем, в частности, вопросы о том, как оно произошло и что оно может означать. По мере развития беседы, другие члены команды могут вступить в беседу, либо поднять вопрос о другом событии, либо поразмышлять по поводу обсуждаемого события. Таким образом, освещаются события и поднимаются вопросы, которые побуждают людей представлять новый смысл и развивать новый нарратив вокруг этих событий.

Мы убеждены, что команда должна быть осторожной, играя лишь вспомогательную роль в представлении этих смыслов — размышляя над ними и строя предположения, но не пытаясь “сбыть” их. Как отметил Майкл Уайт (1995), этот процесс совершенно отличен от выявления позитивов. Наше намерение не состоит в том, чтобы подмечать уникальные эпизоды и судить об их важности, не соревноваться в том, кто из членов команды отыщет невероятное событие, которое больше других поразит других членов. Тем не менее, любопытность и удивление, побуждаемые этим процессом, часто заразительны, и мы определенно надеемся, попытаются забрать и действительно заберут домой некоторые из смыслов, которые промелькнули, когда члены команды бросили свой взгляд на события их жизни.

В наших ранних опытах использования команды наблюдателей, мы ограничивали себя двумя задачами, описанными выше: (1) присоединением и (2) поддержкой развития нарративов. Как правило, люди находили эти команды полезными. Тем не менее, в нескольких случаях, когда люди обнажали исключительные страдания, мы позже узнали, что они ощущали фокус команды на “ярких событиях” как оскорбительный, либо как непонимание — а иногда и полное игнорирование — их опыта.

Например, мы встречались с семьей, состоящей из Аннетт и ее четырех детей, от восьми до шестнадцати лет. На начальной встрече терапевт предложил каждому участнику по очереди описать, как он видит текущую ситуацию, тогда как другие члены семьи должны были слушать. Мы услышали, что Алекс, восьмилетний мальчик, вызвал озабоченность учителя, заговорив о самоубийстве; Робби, десятилетний мальчик, был временно исключен из школы за агрессивное поведение; а Аннетт обуревали чувства ошеломления и несоответствия требованиям материнства. Длинная история психиатрических госпитализаций из-за депрессии поддерживала идеи никчемности. На момент интервью, озабоченность предстоящей работой по получения степени магистра, выполнением своих обязанностей на работе и заботой о своих детях доминировали над ее опытом.

Другие дети жаловались, что старший ребенок, 16-летний Сэм, приказывал, что им надо делать, подкрепляя свои приказы угрозами и пинками. Все больше и больше времени дети проводили в домах соседей. Тогда как Аннетт переживала это как облегчение, это также подтверждало (ей) ее неспособность заботиться о детях. Аннетт развелась несколько лет тому назад, и отец детей проживал в отдаленном штате. Его контакты с детьми имели весьма непостоянный характер, но Арлен, 15-летняя девочка, хотела бы знать, может ли она жить с ним.

За беседой, касающейся этих многочисленных проблем, было довольно трудно следить из-за зеркала, поскольку два младших мальчика смешили друг друга и носились по комнате.

Когда мы переключились на наблюдательную команду, члены команды представились и сделали небольшое вступительное заявление. Один из членов сказал что-то вроде: “Я вижу, что этой семье довелось многое пережить”. Остальные члены команды согласно закивали головами. Затем команда включилась в обсуждение возможных начал нового нарратива.

Это началось с того, что один из членов команды отметил, что вся семья явилась на сеанс вместе и вовремя. Затем мы размышляли и судили, что это означает в контексте родительской компетентности Аннетт и потенциальных сил семьи. Кто-то заметил, что многие люди находят, что воспитание четырех детей — это больше, чем постоянная работа. Она удивлялась, как Аннетт удавалось осуществлять это наряду с работой над степенью магистра и выполнением своих обязанностей на работе. Другая женщина из команды рассказала, с какой неохотой она решила бросить работу, когда у нее родился ребенок, хотя до этого она планировала, что справится со всем. Ей было интересно, как эта мать делала все это, и что это говорит о ней. Еще кто-то отметил, что все дети проводили время с соседями, и что один из детей поделился с учителем своими ужасающими и скорбными мыслями. Он говорил о том, что, хотя многие люди оказываются в изоляции, когда наваливаются трудности, члены этой семьи, похоже, знают, как налаживать связь с другими людьми. Другие члены команды удивлялись тому, как дети научились выходить во внешний мир, и могло ли это принести им пользу в прошлом.

Когда члены семьи воссоединились после работы команды, они казались покорными и весьма неохотно комментировали размышления команды. На следующий день Аннетт позвонила терапевту, чтобы сказать ей, что сомневается в полезности этой команды. Она сказала, что ей было очевидно, что команда не понимает всей серьезности проблем. Она удивлялась тому, что они тратили наше время на разговоры о том, что семья явилась на терапию вовремя, тогда как один из ее детей проявлял суицидальные наклонности, еще один был временно исключен из школы за проявления агрессивности, а другая предлагала сломать семью, уехав жить к своему отцу. Она полагала, что команда не имела ни малейшего понятия о том, насколько ошеломленной она себя чувствовала.

Опыты такого рода привели нас к тому, что мы стали включать деконструкцию в качестве возможной задачи для команды наблюдателей. Как члены размышляющей команды, мы идем вслед за людьми, которые пришли консультироваться с нами. Если они вместе с терапевтом посвящают большую часть беседы описанию и деконструкции проблемных нарративов, команда будет больше фокусироваться на деконструктивных вопросах.

В только что приведенном примере, семья чувствовала бы себя гораздо лучше понятой членами команды, если бы мы говорили о тех же проблемах, что и семья. Например, кто-нибудь из команды мог бы упомянуть борьбу Аннетт с чувствами ошеломления и заинтересоваться тем, не играют ли эти чувства свою роль в некоторых других проблемах, которые люди упоминали. Могли появиться вопросы о последствиях этих чувств. Некоторые члены команды могли бы поразмышлять об определенных контекстах, которые оставляют дверь открытой для этих чувств. Члены команды могли бы заинтересоваться, что этому способствовало. Кто-то мог бы рассказать историю о своем собственном опыте невозможности жить в соответствии с имиджем “суперженщины”.

Кроме того, можно было особо обратиться к другим проблемам. Например, член команды мог бы поразмышлять о влиянии суицидальных мыслей, которые прозвучали — не только на Алекса, но и на каждого члена семьи. Кто-то еще мог бы заинтересоваться тем, насколько сильны эти мысли, и какие конкретные ситуации или люди подготовили их. Другой член команды мог бы поразмышлять о том, что часто такие мысли подстегиваются образами и словами, и не нашел ли Алекс такие образы или слова, вторгающиеся в его мысли. Вопросы такого рода подтвердили бы проблемные нарративы семьи, одновременно побуждая к их деконструкции.

Перемежаясь с вопросами этого типа, вопросы, побуждающие к конструированию альтернативных историй, встречались бы с большим энтузиазмом. Например, после беседы о чувствах ошеломления, члены команды могли бы поинтересоваться, удавалось ли Аннетт когда-либо избегать влияния этих чувств. Мы могли бы поразмышлять о том, не служит ли помещение ее семьи в центр в тот вечер примером запрещения ее чувствам править ею. Такой вопрос мог бы быть встречен благожелательно в контексте деконструктивных вопросов.