Необходимо сразу же отметить, что теории Маннгейма постоянно претерпевали изменения, поэтому неправильно было бы думать, что его ранние или поздние работы в равной степени представляют его зрелые взгляды8. Так как мы здесь не ставим своей целью просле-
6 См. Heinrich Rickert, Diegrenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung, 4th ed.
(Tubingen, 1921), esp. 35-51, 245-271; Wilhelm Dilthey, Gesammelte Shriften (Tubingen,
1922), 111, 68f., 169 ff.; Max Weber, Gesammelte Aufsatse zur Wissenschaftslehre, 146-214;
403—502. — Примеч. автора.
7 См. Edmund Husserl, Ideas: General Introduction to Pure Phenomenology (New York,
1931), 187 ff., Karl Jaspers, Psychologie der Weltanschauungen (Berlin, 1925), 20 ff.; 142 ff.;
Julius Kraft Von Husserl/zu Heidegger (Leipzig, 1932), esp. 87 ff.; Max Scheler, Versuche zu
einer Soziologie des Wissens(Wi\incbtn— Leipzig, 1924);ft'e Wissensformen unddieGesellschaft
(Leipzig, 1926). — Примеч. автора.
8 Cf. op. cit., 266—267. Чтобы сократить последующие ссылки и провести разли
чие между «ранним» и «поздним» периодом Маннгейма, везде будут использованы
следующие алфавитные сноски. Поскольку статья «Wissenssoziologie» представляет
первый радикальный отход Маннгейма от его прежней позиции, она будет отмечать
появление его «новых формулировок».
|
|
A. 1923. «Der Histrismus», Archivfur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, 52, 1—60.
B. 1925. «Das Problem einer Soziologie des Wissens», ibid., 53, 577—652.
C. 1926. «Ideologische und soziologische dergeistigen Gebilde», Jahrbuchfiir Soziologie
(Karlsruhe), 424-440.
D. 1927. «Das konservative Denken», Archivfur Sozialwissenschaft, 57, Heft. 1—2, 68—
142.
E. 1928. «Das Problem der Generationen», Kolner Vierteljahrshefte fur Soziologie, 7,
157-185.
F. 1929. «Die Bedeutung der Konkurrenz im Geibiete des Geistigen», Verhabdlungen
der 6. Deutschen Soziologentages in Zurich (Tubingen), 35—83.
дить за развитием идей Маннгейма, хотя такая задача вполне могла бы принести пользу тем, кто занимается социологией познания, то при объяснении его настоящих взглядов мы будем исходить из его более поздних работ, а на ранние труды будем ссылаться лишь в тех случаях, когда они проливают дополнительный свет на эти взгляды. Из этого, безусловно, не следует общий вывод, что поздние формулировки всегда точнее и значительнее ранних, нов данном случае это именно так.
Теория идеологии
Маннгейм выводит некоторые основные концепции социологии познания из анализа понятия идеология9. О наличии идеологического мышления можно говорить тогда, когда утверждения оппонента считают неверными в силу их обусловленности его жизненной ситуацией. Так как эти искажения не считаются преднамеренными, то идеология отличается от лжи. Действительно, различие между ними очень важно, поскольку оно подчеркивает непреднамеренный характер идеологических высказываний. Эта концепция, названная Маннгеймом «специальной концепцией идеологии», отличается от «общей концепции» по трем главным признакам. Специальная рассматривает как идеологические лишь некоторые утверждения оппонента, то есть предусматривает возможность его неидеологического мышления; общая же концепция характеризует всю систему мышления оппонента как неизбежно идеологическую. Кроме того, специальная концепция с необходимостью занимается анализом на психологическом уровне, так как она допускает, что ее противники допускают общие с ней
|
|
G. 1929. Ideologie und Utopie (Bonn), trans. By Louis Wirth and Edward Shils as parts II—IV (49—236) of Ideology and Utopia (New York, 1936); ссылки даны на английское издание.
Н. 1931. «Wissenssoziologie», Handworterbuch der Soziologie, ed. By Alfred Vierkandt (Stuttgart), 659—680, translated as part V (237—280) of Ideology and Utopia; ссылки даны на перевод.
I. 1934. «German Sociology», Politico, 12—33.
J. 1935. Mensch und Geseltschaft im Zeitalter des Umbaus (Leiden).
K. 1936. «Preliminary approach to the problem», написано специально для английского издания Ideology and Utopia, pt. 1, 1—48.
L. 1940. Man and Society in an Age of Reconstruction (New York), перевод Эдварда Шилза переработанного и значительно расширенного варианта J. — Примеч. автора.
9 Соотносительное понятие «утопия» можно с большей пользой обсудить позднее, поскольку оно главным образом связано со взглядами Маннгейма на критерии обоснованных утверждений. — Примеч. автора.
критерии валидности, тогда как общая концепция занимается ноо-логическим уровнем, на котором форма, содержание и концептуальный каркас любого «образа мыслей» представляются неизбежно обусловленными жизненной ситуацией. И, наконец, как следствие, в первом случае занимаются «психологией интересов» (во многом в том же смысле, как психоаналитик оперирует способами «рационализации»), а во втором стремятся лишь установить «соответствие» между социальным окружением и системой мышления. Таким образом, вторая концепция не требует определения мотивов, а довольствуется указанием на доступные нашему пониманию соответствия между различными образами мыслей и конкретной ситуацией10. Из этих различий следует, что специальная концепция носит индивидуалистический характер; занимаясь групповыми идеологиями, она лишь «складывает» отдельные идеологии членов группы или отбирает те, которые являются общими для индивидов данной группы. А общая стремится установить интегрированную систему мышления группы, которая имплицитно присутствует в суждениях ее членов (G, стр. 49—53). Развитие концепции идеологии от специальной до общей, которое Маннгейм прослеживает с непревзойденным мастерством, приводит к проблеме ложного сознания, то есть к вопросу о том, «как вообще могла появиться такая вещь, как... полностью извращенный ум, искажающий все подряд» (G, стр. 61—62).
Специальная и общая концепции впервые слились в марксистской теории, которая несомненно сместила акцент с психологического уровня на социальный. Нужно было сделать еще один шаг, чтобы появилась социология познания, — перейти от «специальной» формулировки понятия идеологии к «общей». В специальной формулировке только мышление наших оппонентов считается полностью функцией их социального положения; в общей — таким образом рассматривается мышление всех групп, включая нашу. Как сжато выразился Маннгейм, «с появлением общей формулировки общей концепции идеологии простая теория идеологии превращается в социологию познания. То, что когда-то было интеллектуальным оружием одной партии, превращается в метод исследования социальной и интеллектуальной истории в целом» (G, стр. 69).
Хотя теорию идеологии можно представить как мать социологии познания, необходимо отказаться от многого в ее наследии, если мы хотим, чтобы эта последняя стала скорее когнитивной, а не полити-
10 G, 50—51. Сравните Scheler, Versuche..., p. 95. Прежде всего здесь не может быть и речи о мотивах и субъективных целях исследуемых индивидов, так как эти мотивы и цели могут быть бесконечно разнообразными: технические проблемы, тщеславие, честолюбие, корыстолюбие, любовь к истине и т.д. — Примеч. автора.
|
|
ческой дисциплиной. Теория идеологии в первую очередь нацелена на дискредитацию противника a toutprix* и лишь в очень малой степени на получение достоверных четких знаний о сути рассматриваемого предмета. Она полемична в своем стремлении разгромить противника. Она по сути своей антиинтеллектуальна. Она готова установить истину по приказу, в силу чисто политического господства, если потребуется. Она хочет, чтобы с ней соглашались вне зависимости от того, есть ли для этого основания. Она сродни скорее риторике, чем науке. Цели теории идеологии таковы, что их необходимо решительно отвергнуть, чтобы они не заслонили собой чисто познавательные цели социологии познания. Фактически Маннгейм стремится элиминировать ярко релятивистские и пропагандистские элементы, сохранившиеся в ранних формулировках социологии познания.
Фундаментальные теоремы
Вообще говоря, в социологии познания можно выделить два основных аспекта: теорию и «историко-социологический метод исследования». Теоретический аспект можно, в свою очередь, подразделить на (а) «чисто эмпирическое исследование посредством описания и структурного анализа того, каким образом социальные отношения действительно воздействуют на мышление»; и (б) «эпистемологическое изучение того, какое значение имеет эта соотнесенность для проблемы валидности» (Н, стр. 277). Методологический аспект связан с разработкой процедур для конструирования идеальных типов мировоззрения, имплицитно присутствующих в типах мышления, существующих на данный момент в различных социальных слоях (социальных классах, поколениях, сектах, партиях, кликах, философских школах). Именно с помощью подобных хорошо разработанных реконструкций конкретные виды мышления следует выводить из социального «состава групп и слоев», выражающих себя таким способом (Н, стр. 277). Таким образом, становится очевидным, что методологический аспект этой дисциплины тесно связан с первым из теоретических аспектов, о которых упоминалось выше. Поэтому мы можем изменить классификацию Маннгейма и считать, что эта дисциплина охватывает два основных класса проблем: проблемы, связанные с существованием социологии познания как самостоятельной дисциплины, которая включает эмпирический и процедурный аспекты, и проблемы, связанные с эпистемологической релевантностью социологии познания. Хотя большин-
|
|
* любой ценой (фр). — Примеч. пер.
ство толкователей работы Маннгейма главным образом занимались ее эпистемологическим аспектом, представляется более полезным уделить внимание фундаментальной социологии познания, как фактически признает сам Маннгейм (Н, стр. 275).
Предмет самостоятельной дисциплины получает отражение в ее проблемах, понятиях, теоремах и критериях доказательств. Мышление считается экзистенциально детерминированным, когда можно показать, что оно не имманентно и не детерминировано внутренне, и когда на его происхождение, форму и содержание существенно влияют внетеоретические факторы (Н, стр. 240). [Как сказал Джексон Тернер: «Каждый век переписывает историю прошлого заново в зависимости от обстоятельств, задающих тон в данное время».] На основе эмпирических исследований можно утверждать, что коллективные цели и социальные процессы заставляют осознать наличие различных проблем, которые иначе могли бы остаться незамеченными и невыявленными. В связи с этим Маннгейм и выводит проблемы, представляющие особый интерес для самой социологии познания, из интенсивной горизонтальной и вертикальной мобильности в обществе, ибо только столкнувшись с кардинально различными видами мышления, участник и в то же время наблюдатель событий начинает сомневаться в общей валидности тех форм мышления, которые он сам считает правильными. Более того, именно тогда, когда быстрые социальные перемены разрушают обычные институциональные гарантии мировоззрения — например, государство, церковь, — множественность форм мышления и начинает представлять собою проблему. Подобные перемены в социальной структуре приводят к пересмотру тех форм мышления, которые он сам считает правильными (того, что прежде считалось само собой разумеющимся и принималось как данное) (J, стр. 132 f.).
Другие теоремы Маннгейма показывают в общих чертах корреляции между мышлением и социальной структурой, которые он стремится установить. Он выдвигает следующий тезис: «Даже категории, с помощью которых классифицируются, собираются и упорядочиваются эмпирические данные, различаются в зависимости от социального положения наблюдателя» (G, стр. 130). Органично интегрированная группа видит историю как непрерывное движение, направленное на реализацию своих целей; потерявшие социальные корни и нечетко интегрированные группы придерживаются антиисторического интуитивизма, который подчеркивает все случайное и неуловимое. Консервативно настроенный менталитет не расположен к теоретическим рассуждениям об истории, так как рассматривает социальный строй «таким, как им он есть», скорее считая его естественным и пра-
вильным, чем проблематичным. Консерваторы прибегают к оборонительным философским и историческим рассуждениям о социальном мире и своем месте в нем только тогда, когда находящиеся к ним в оппозиции группы подвергают сомнению status quo. Более того, консерватизм обычно рассматривает историю с точки зрения морфологических категорий, подчеркивающих уникальный характер исторических конфигураций, тогда как сторонники перемен применяют аналитический подход с тем, чтобы извлечь такие элементы, которые посредством причинной связи или функциональной интеграции можно перегруппировать в новые социальные структуры. При первой точке зрения подчеркивается стабильность, присущая социальной структуре как таковой; при второй делают акцент на изменчивости и нестабильности, вычленяя компоненты этой структуры и группируя их по-новому. В стране с расширяющимися экономическими и территориальными горизонтами, такой как Соединенные Штаты, ученые в области общественных наук занимаются детальным изучением отдельных социальных проблем и допускают, что решение индивидуальных проблем автоматически приведет к адекватной интеграции всего общества. Это допущение может успешно применяться только в том обществе, где широкие возможности и многочисленные альтернативы действия обеспечивают ту меру гибкости, которая действительно позволяет найти лекарство для исправления институциональных дефектов. Напротив, в такой стране, как Германия, ограниченное поле действия приводит к осознанию взаимозависимости социальных элементов и тем самым к взгляду на общество как на единый организм, подразумевающему скорее полное преобразование социальной структуры, чем частичный реформизм (G, стр. 228—229; I, стр. 30-33).
Примерно таким же образом Маннгейм увязывает четыре вида утопического менталитета — анабаптистский хилиастический, либерально-гуманистический, консервативный и социалистическо-ком-мунистический — с определенной социальной локализацией и коллективными целями их сторонников. В этой связи он показывает, что положение и стремления этих групп оказывают влияние даже на анабаптистский хилиазм, порождаемый революционным пылом и «чаяниями» угнетенных слоев, особо выделяет непосредственное настоящее, «здесь и сейчас». Нарождающиеся средние классы, породившие либеральный гуманизм, делают упор на «идее» неопределенного будущего, которое в свое время станет свидетелем осуществления их этических норм благодаря прогрессу «просвещения». У консерваторов их «ощущение времени» порождает мысль о том, что прошлое неумолимо приводит к существующему состоянию общества и безусловно оправдывает его. («Справедливо все, что существует». «Ясно одно: все
существующее справедливо».) И наконец, социалистическо-комму-нистические концепции дифференцируют историческое время более сложным образом, проводя различие между ближайшим и отдаленным будущим, подчеркивая при этом, что конкретное настоящее содержит в себе не только прошлое, но и латентные тенденции будущего. Сформулировав эти связи между социальным положением, коллективными стремлениями и временной ориентацией, Маннгейм создал область исследования, которую сейчас интенсивно разрабатывают".
Типы знания
Необходимо отметить, что приведенные выше теоремы относятся не столько к позитивному знанию, сколько к политическим убеждениям, различным системам философии истории, идеологиям и социальным взглядам. Этот тезис сразу же подводит к основной проблеме. Какие области «мышления» входят в тезис Маннгейма, касающийся экзистенциальной детерминированности (Seinsverbundenheit) мышления? Что именно охватывает термин «знание», анализом которого номинально занимается дисциплина «социология познания»? Если исходить из задач данной дисциплины, существуют ли значительные различия в типах знаний?
Ни в одной работе Маннгейма нет конкретного и детального ответа на эти вопросы. Но из отдельных замечаний и эмпирических исследований становится ясно, что его постоянно мучил этот фундаментальный вопрос и что, более того, ему не удалось прийти ни к какому ясному, пусть даже временному заключению по этому поводу. Из-за этой неудачи возникают серьезные расхождения между некоторыми его теоремами и конкретными эмпирическими исследованиями. Иногда знание толкуется столь широко, что включает любой тип суждения и любой способ мышления от пословиц и поговорок до строго научных выкладок. Так, в ранней формулировке он утверждает, что
11 Осуществленный ранее Дюркгеймом социологический анализ временной системы отсчета был целиком связан с материалами обществ, не имеющих письменности, и (вследствие этого?) не касался различий во временной ориентации у групп того же общества. См. его Elementary Forms of the Religious Life, 1 f. 440 f.; также Е. Durkheim and M. Mauss «De quelque formes primitive de classification», L'Annee sociologique, 1901— 1902, 6, 1—71; H. Hubert and m. Mauss, Melanges d'histoire desreligions (Paris, 1909), глава о «La representation du temps». Недавние дискуссии см.: P.A. Sorokinand R.K. Merton, «Social time», American Journal ofSociology, 1937, 42, 615—629; A.I. Hallowell, «Temporal Orientation in Western Civilization and in a Preliterate Society», American Anthropologist, 1937, 39, 647—670. Сорокин включает обширное обсуждение этого предмета в четвертый том Socio/ and CulturalDynamics. — Примеч. автора.
«как обыденное, так и историческое, политическое и социальное мышление» является экзистенциально детерминированным (F, стр. 41). Из другой работы мы узнаем, что социальный процесс во многом определяет «перспективу в большинстве областей знания». Мы узнаем также, что на содержание «формального знания» [аналитических суждений? Логики? Математики? Формальной социологии?] социальная или историческая ситуация воздействия не оказывает (G, стр. 150). Таким иммунитетом обладают «точные науки», но не «науки о культуре» (Н, стр. 243). В других работах нравственные убеждения, эпистемологические постулаты, материальные предикации, синтетические суждения, политические убеждения, категории мышления, эсхатологические доктрины, нормы морали, онтологические допущения и эмпирические наблюдения — все они почти без разбору считаются «экзистенциально детерминированными»12. Когда выделяют совершенно разные типы исследования, но относят их кодной категории, это приводит лишь к путанице, а не проясняет механизмы, задействованные в «экзистенциональной детерминации». Разные комплексы идей обычно выполняют разные функции, и мы придем лишь к долгим дебатам и бесконечной полемике, если будем настаивать, чтобы их считали по существу сходными. Этот недостаток характерен для всей работы Маннгейма: Если бы он, например, учел известное различие между референтными и эмотивными функциями языка, едва ли бы эта смешанная масса осталась недифференцированной. Как выразился И.А. Ричарде, «Мы совершенно в разном смысле верим научному утверждению и эмотивным высказываниям, будь то политические — «Мы не намерены складывать оружие», критические — «Прогресс поэзии вечен», или поэтические высказывания».
Неспособность Маннгейма различить на практике явно разнородные типы знания, которые он считает экзистенциально детерминированными, особенно поразительна, поскольку он знаком с полезным разграничением культурологического и цивилизационного знания у Альфреда Вебера13. К счастью, собственные исследования Маннгейма по фундаментальной социологии познания почти полностью посвя-
12 С/ Е, 162; F, 41, К, 22-23; G, 71-72, 150; Н, 243, 260, etc. См. по этому вопросу решительные возражения: Alexander von Schelting, Max Weber's Wissenschaftslehre (Tubingen, 1932), 95, 99 n.2. Отметьте также уместность замечания И.А. Ричардса, что «мысль в строгом смысле этого слова меняется в зависимости от подтверждения, а установки и чувства изменяются по множеству причин». Это не отрицает их интерпретации. — Примеч. автора.
15 Что ясно из обсуждения Маннгейма в А, 37, 48 и мимолетного замечания по поводу работы Вебера в другой связи, G, 159. Краткое общее обсуждение этого разграничения см.: R.M. Maclver, Society (NewYork, 1937), 268-281; R.K. Merton, «Civilization and culture». Sociology and Social Research, 1936, 21, 103—113. — Примеч. автора.
щены культуре (мировоззрениям, эсхатологиям, политическим убеждениям), так что эта путаница не сводит на нет его эмпирическую работу. Тем не менее его более общие теоремы становятся сомнительными из-за применения недостаточно дифференцированной, аморфной категории знания. Более того, этот недостаток препятствует любой попытке установить статус естественных наук в связи с экзистенциальной детерминацией. Если бы Маннгейм систематически и явно уточнял свою позицию в этом отношении, он бы далеко не столь охотно допускал, что естественные науки полностью неподвластны внетеоретическим влияниям, а общественные науки, соответственно, особенно подвержены им14.
Связующие звенья между познанием и обществом
Анализ Маннгейма также является неполным из-за того, что ему не удалось точно определить тип или вид отношений между социальной структурой и познанием. Этот пробел делает туманным и неясным главного элемента его центральный тезис, касающийся «экзистенциальной детерминации познания». Маннгейм явно осознал (но не преодолел) эту трудность, поскольку он пишет:
Здесь под «детерминацией» мы понимаем не механическую причинно-следственную связь: мы оставляем значение «детерминации» открытым, и лишь эмпирическое исследование покажет, насколько строгим является корреляция между жизненной ситуацией и процессом мышления или в каких пределах эта корреляция варьирует15.
Можно согласиться с тем, что неразумно заранее судить о типах связей между познанием и социальной структурой; но и верно также и то, что отсутствие точного определения этих типов фактически исключает возможность сформулировать проблемы для эмпирического
14 Например, недавние эмпирические исследования Боркно, Хессена, Бернала,
Сорокина и Мертона по крайней мере указывают, что роль вненаучных факторов в
определении направления развития естественных и социальных наук отличается ско
рее по степени влияния, чем по сути. Теоретическую формулировку этой точки зре
ния см. в: Talcott Parsons, The Structure of Social Action, 595 f. И, предвосхищая нашу
последующую дискуссию, нет оснований предполагать, что валидность эмпиричес
кого суждения обязательно подвержена этим экстранаучным влияниям в одном слу
чае больше, чем в другом. — Примеч. автора.
15 Н, стр. 239, п. Вирт и Шилз, переводчики, добавляют: «Немецкое выражение
«Seinverbundenes Wissens» выражает такое значение, которое оставляет точную при
роду детерминизма неясной». — Примеч. автора.
исследования. Ибо nolens volens* исследователь — и эмпирические труды самого Маннгейма являются подтверждением этого — включает в свою концептуальную схему или молчаливо предполагает некую концепцию этих связей. Так, стоит кратко остановиться на разнообразных терминах, используемых Маннгеймом для обозначения отношений между состоянием общества и познанием. Приведенный ниже список показателен [курсив мой].
Потребностям индустриального общества... соответствовало стремление основывать свои коллективные действия... на рационально оправданной системе идей (К, стр. 33).
Поколение, появившееся вслед за Романтизмом... [приняло] революционную точку зрения как соответствующую требованиям времени (G, стр. 144).
[Эта конкретная концепция идеологии] направляет наше внимание на ошибки... которые... неизбежно и невольно вытекают из определенных каузальных детерминант (G, стр. 54).
...данная точка зрения и данная система понятий, поскольку они связаны с определенной социальной реальностью и из нее произрастают... (G, стр. 72).
Когда меняется социальная ситуация, то система норм, которую она до этого породила, перестает гармонично сочетаться с ней. Такое же отчуждение происходит и в отношении познания... (G, стр. 76).
...интеллектуалистская концепция науки, лежащая в основе позитивизма, сама коренится в определенном мировоззрении и развивалась в тесной связи с определенными политическими интересами (G, стр. 148).
В социальном отношении базисом этой интеллектуалистской концепции является средний слой, буржуазия и интеллектуалы. Эта концепция в соответствии со структурными отношениями групп, представляющих ее, проводила динамичный курс... (G, стр. 199).
Идеи, формы мышления и психическая энергия сохраняются и трансформируются в тесной взаимосвязи с социальными силами. В социальном процессе они никогда не появляются случайно именно в данный момент (G, стр. 223).
Совсем не случайно одна группа [господствующие элиты] рассматривает историю как циркуляцию элит, тогда как для других [например, социалистов] она является трансформацией историко-социальной структуры. Каждая видит в первую очередь лишь ту сторону социальной и исторической целостности, на которую ориентирована по своей цели (G, стр. 127).
Те несколько терминов, которые номинально относятся к типам отношений между суб- и суперструктурой, свидетельствуют не столько
* волей-неволей (лат.). — Примеч. пер.
о стилистическом разнообразии изложения, сколько о присущей Маннгейму нерешительности. Для обозначения этих отношений он применяет общий термин «соответствие» (Entsprechung). Он сделал целый ряд не связанных воедино предположений, выводя определенные формы мышления из определенных типов социальных ситуаций. Остановимся кратко на некоторых из них.
1. Иногда — несмотря на то что он четко отрицает любое намерение такого рода — Маннгейм допускает прямую причинную обусловленность форм мышления социальными силами. Такому допущению обычно предшествует часто встречающаяся фраза: «Никогда не бывает случайным тот факт, что...» данная теория вытекает из данного состояния группы. (См., например, Н, стр. 248—249.) В этом случае Маннгейм принимает точку зрения естественных наук на «объяснение», согласно которой общее правило объясняет аспекты данного частного случая.
2. Второе предположение можно назвать «предположением об интересе», согласно которому идеи и формы мышления «соответствуют», то есть удовлетворяют интересам субъектов. В одной из формулировок оно является просто доктриной о влиянии корыстных интересов — экономических, политических, религиозных; согласно этой доктрине субъектам выгодно придерживаться определенных взглядов. Поэтому группа с социально выгодным положением будет, вероятно, менее восприимчива к разговорам о широкой социальной реформе или революции, чем группа с социально невыгодным положением. Одобрение или неприятие может быть сознательным или невольным'6. Это предположение можно найти в вульгарном марксизме, который,
16 Периодическая мода на такие «теории интереса», будто бы дающие адекватное объяснение, сама по себе прецсхавяяетпознавательно-социологическую проблему, заслуживающую дальнейшего изучения. Отдельные разновидности этой теории можно найти в выводах, сделанных из постулата об «экономическом человеке», «теории заговора» в политологии, чрезмерного расширения понятий «рационализации» и «пропаганды» в психологии, понятий Вольтера о «пасторской лжи», клише «религия — опиум для народа». Безусловно, периодическую популярность этих взглядов можно объяснить тем, что они «работают», что до определенного момента они объясняют поведение человека и совместимы с более обширными знаниями. Сказывается, однако, и то, что во всех этих доктринах поведение считается объясненным, если поступок или мысль можно приписать скрытым (особенно если они недостойные) мотивам, то любопытство удовлетворено: X — это особый ходатай, орудие корыстных интересов, большевик, «гамилътоновский» банкир. Общим допущением для этих версий является понятие Гоббса об эгоизме как о единственной побудительной силе поведения. Тщательное объяснение источников и последствий терзаний («теорий») по поводу заговора см.: Edward A. Shils, The Torment of Secrecy (Glencoe, Illinois: The Free press, 1956). — Примеч. автора.
хотя был отвергнут Маннгеймом, как и Марксом, иногда ощутим в трудах первого.
3. Третье предположение допускает наличие «фокуса внимания».
Согласно этому допущению, субъект специально сужает свой угол
• зрения, чтобы разобраться с отдельной проблемой, чисто практической или теоретической. Здесь направление мысли задается самой формулировкой проблемы, осознание которой, в свою очередь, можно объяснить социальным положением субъекта. В целом можно утверждать, что этой гипотезе особое значение придается в фундаментальной социологии познания, тогда как в теории идеологии выделяется «гипотеза интереса».