Природно-культурный каркас

Понятие «природно-культурный каркас» предлагается для обозначения ключевых структур территории, где природные и культурные компоненты на­ходятся в сложной взаимосвязи и взаимообусловленности и предопределяют характер и направленность геоэкологического и одновременно социокультур­ного развития, а также особенности формирования культурного ландшафта, образуемого в результате такого развития. Для сохранения ландшафтов, пред­ставляющих ценность в качестве наследия, необходимо знание закономерно­стей их формирования и установление возможностей управления ими. Выделе­ние природно-культурного каркаса территории - один из перспективных ме­тодов, способствующих решению этой задачи.

Предваряя изложение концепции природно-культурного каркаса, отме­тим, что она не исключает целесообразности и актуальности исследования соб­ственно природного и собственно культурного каркасов, причём их изучение позволяет понять степень зависимости или независимости социокультурных процессов и взаимодействий от природных факторов. Помимо физико-геогра­фических детерминант, территориальные социокультурные системы развива­ются под воздействием множества обстоятельств — исторических, экономиче­ских, этнических и др. Природный и культурный каркасы никогда полностью не совпадают, так как у них нет полного функционального совмещения, но они в значительной степени могут совмещаться пространственно. Культурный кар­кас всегда будет ориентирован на природный и будет его видоизменять. При адаптивном характере изменений будут формироваться исторически устойчи­вые природно-культурные системы — культурные ландшафты.

Идея культурного каркаса используется в работах Ю. А. Веденина, который употребляет понятие «территориальный каркас культурного ландшафта». Ос­новные структуры такого каркаса — центры инновационной культуры, очаги традиционной культуры, пути коммуникации, зоны диффузии отдельных эле­ментов культуры от очагов и центров. Центры инновационной культуры — ис­точники новых идей, технологий, разработок, определяющих развитие и изме­нение ландшафта. Они отличаются определённой иерархией, в первую очередь

Культурный ландшафт как объект наследия

это — столичные города. На определённых этапах своего развития к таким цен­трам относились и монастыри, помещичьи усадьбы, уездные города. С течени­ем времени инновационные центры могут становиться очагами традиций: это хорошо прослеживается на примере монастырей. В качестве очагов традиций сегодня можно рассматривать и небольшие островки сельской жизни, музей­ные комплексы, сформировавшиеся на базе дворянских усадеб или традицион­ных художественных промыслов. Все вместе они формируют интеллектуаль­но-культурный потенциал ландшафта. Коммуникационные линии пронизыва­ют ткань культурного ландшафта, питают его интеллектуально-культурной энергией, обеспечивают связь между культурными центрами и перемещение вещества, энергии и информации. Зоны диффузии важны как пространство взаимодействия культур, в частности, взаимодействия их традиционных и новационных элементов (Веденин, 1997).

Взаимодействие природных и социокультурных территориальных систем ещё не очевидный аргумент формирования природно-культурного каркаса. Существуют иные точки зрения. Социокультурные системы относятся к антро­погенным образованиям, основные звенья которых некоторые исследователи рассматривают в качестве антиподов природных каркасов и оговаривают недо­пустимость их пространственных и функциональных совмещений. Если же та­кие совмещения возникают, то это должно приводить к деградации природного каркаса и ухудшению экологической обстановки. Так, наиболее яркий идеолог природного каркаса П. Каваляускас (1995, 1996), представляя схему природного каркаса Литвы, оговаривает также наличие градостроительного каркаса и под­черкивает его антагонистичность природному каркасу. Структуры природного каркаса в такой концепции должны быть защищены от градостроительного и индустриального воздействия; допустимы только сельскохозяйственная (50% сельскохозяйственных земель Литвы выполняют каркасные функции) и лесо-хозяйственная деятельность. Антагонизм природного и антропогенного начал наиболее лаконично выражает идея поляризованного ландшафта Б.Б. Родомана (1974), работы которого оказали большое воздействие на многих экологов, географов и проектировщиков, в том числе и на П. Каваляускаса, что выражает­ся в экоцентризме разработанной последним теории природного каркаса.

Действительно, во многих случаях приходится наблюдать конфликт ценно­стей и функций при совмещении ключевых структур геосистем, с одной сторо­ны, и хозяйственно-расселенческих систем — с другой, а также при замене есте­ственного биоценоза антропогенными комплексами (что, с точки зрения эколо­гической этики, может быть интерпретировано как оккупация чужой территории). Наибольшая острота конфликта наблюдается тогда, когда антро­погенное действие основано на одной единственной (как правило потребитель­ской) мотивации и исходит от узкого круга малокомпетентных, но дееспособных и заинтересованных лиц. Не учитываются свойства и качества нарушаемого ландшафта. Не учитываются допустимые пределы воздействия. Не осуществляется компенсация нарушений планировочными и техническими средствами. Однако есть и другие примеры, когда воздействие на ландшафт осуществляется с учётом его возможностей и с сохранением его основных достоинств, когда новые свойства и качества, важные для социума, обогащают исходный ландшафт.

Методология изучения культурных ландшафтов

Обратим также внимание на амбивалентность многих антропогенных структур. Они одновременно и очаги созидания новых ценных качеств окру­жающей среды и ландшафта, и источники разрушения ценных природных объ­ектов, комплексов, структур. Концепция культурного ландшафта как наследия предполагает ориентацию исследователя на поиск конструктивных примеров взаимодействия природы и социокультурной среды и выявление основных за­кономерностей, определяющих это взаимодействие. Предлагается принципи­ально иной подход к формированию территориального каркаса, основанный на взаимодействии, а не противодействии природного и антропогенного начал в формировании ландшафтного покрова Земли.

Исследования, проведённые в ряде российских регионов, показывают, что наиболее ценные историко-культурные объекты и культурные центры в своём распределении взаимосвязаны с природным каркасом и преобразуют его в природно-культурный каркас. Между такими центрами возникают связи, допол­няющие или развивающие коммуникативные функции природного каркаса. Это не простая сумма природных и культурных факторов, а действующая полифункциональная система, активно влияющая на характер развития и про­странственную организацию всех территориальных подсистем — хозяйствен­ных, расселенческих, инженерно-технических.

Тяготение культурных центров и объектов к узловым структурам природ­ного каркаса в каждом конкретном случае имеет своё рациональное объяснение. Однако рациональные основания можно найти и вне узловых структур, и вне природного каркаса вообще. Видимо, существует некий синергизм между при­родными процессами и социокультурными явлениями. В этой связи отметим одну интересную деталь. Так, в сакральной географии выделяется ряд топогра­фических объектов, наделяемых особым сакральным статусом, то есть сущест­вует культурная интерпретация определённых местоположений, таких, как пе­рекрёсток, мост, река, вода, яма, остров (Теребихин, 1993). Можно заметить, что перечисленные топографические объекты, значимые для культурных интер­претаций, соотносятся с определёнными элементами природного каркаса.

Узловые структуры природного каркаса представляют исключительный интерес, так как освоение природного ландшафта культурой начинается имен­но с таких ключевых местоположений. Большинство культурных центров, что особенно важно, тяготеет к узлам природного каркаса, а связующая культурные центры дорожная сеть, как правило, сопровождает линейные формы природно­го каркаса. К культурным центрам могут быть отнесены исторические поселе­ния, духовные центры, музейные комплексы, исторические промыслы и произ­водства и т. д. Природный заповедник, национальный парк, музей-заповедник также можно рассматривать как научные, просветительские и культурные цен­тры. Характер освоения местности, включения её в культурное пространство будет зависеть от типа узла — оттого, какими именно структурами природного каркаса он образован.

Так, при пересечении гидроморфных осей каркаса (речных долин, древних ложбин стока, озёрных систем) возникают поселения, хозяйственные и торго­вые центры — например, г. Кунгур (см. раздел 3.2), возникший в Предуралье в месте слияния четырёх рек. На таких участках все обменные географические

Культурный ландшафт как объект наследия

процессы и геоэнергетическая активность усиливаются. Место слияния четырёх рек — это не просто усиление водного потока, но ещё и интенсивный воздухо­обмен по долинам, биогенный обмен, миграции, смещение флористических и фаунистических границ. На всех уровнях происходит интенсивное поступле­ние и перераспределение вещества и энергии. Аналогом в социокультурных сис­темах могут служить торговые и транспортные центры, каковым и был Кунгур. Социокультурные аналоги гидроморфных осей — пути сообщения. В ряде слу­чаев сами гидроморфные оси (крупные реки и озёрные системы) служат путя­ми сообщения и осями расселения, то есть это одновременно и планировочные оси, имеющие не только геоэкологическое, но и социокультурное значение.

Высотные доминанты рельефа и острова (энергетические «окна» геосистем) предпочитаемы духовными религиозными центрами, в частности, монастыря­ми. Что касается высот, то важны не только их абсолютные значения, но и ам­плитуды, то есть перепады высот между вершиной и подножием. Так, гора Гол­гофа — семантический центр острова Анзер на Соловках, где находится Голгофо-Распятский скит,— среди подобных ей высот выделяется именно по этому параметру и по размещению на основной оси природного каркаса (см. раз­дел 2.3). Гора Белая с Белогорским монастырём в Пермской области — не просто одна из самых высоких гипсометрических отметок; она выделяется и своей фор­мой (единственное купольное поднятие в ближайших окрестностях) и амплиту­дами высот (см. раздел 3.2). Любой культурный центр приобретает свою специа­лизацию не только вследствие географического удобства и ресурсных возможно­стей, но и в силу соответствия характера социокультурной деятельности геоэнергетической нише в ландшафте: тогда легче адаптироваться, не нужно «бо­роться» с природой, в этом случае обеспечено «мягкое» вхождение в геосистему. Геоэнергетические «окна» — автоморфные структуры природного каркаса — наиболее соответствуют задачам духовного сосредоточения.

На контактных осях природного каркаса, на пересечениях различных природных границ и иных контактных зон «сидят» преимущественно особо ох­раняемые территории, поскольку это зоны повышенного разнообразия — био­тического, ландшафтного, культурного. Здесь формируются центры природо­охранной, научно-исследовательской и просветительской деятельности. Место­рождения ценных минералов и минеральные источники, с которыми связаны добывающие и бальнеологическая отрасли и соответствующие очаги деятель­ности, также тяготеют к подобным местоположениям. Если же узловая структу­ра природного каркаса дополнена важной планировочной осью (исторические пути сообщения) — можно наблюдать локализацию исторических поселений и связанных с ними историко-культурных и природно-культурных памятников. Таким образом, в однотипных узловых структурах характер культурного освое­ния может быть различным — от образования поселений (потребление предос­тавляемых ландшафтом возможностей) до учреждения заповедников (консер­вация природных черт, свойств, процессов, то есть информационного потен­циала территорий, в целях защиты от энтропии).

Хозяйственная деятельность, в свою очередь, может влиять на формирова­ние структур природного каркаса. Особенно наглядно это прослеживается на морфологически выраженных по характеру растительности линейных структурах,

Методология изучения культурных ландшафтов

которые могут образоваться в процессе сельскохозяйственной или лесохозяйственной деятельности (ландшафтный переход между преимущественно лесными и пахотными массивами или границы между вторичными мелколист­венными и коренными лесами и т. д.). Такие структуры каркаса наиболее отчётливо прослеживаются на умеренно освоенных территориях, поскольку хо­зяйственная активность сначала фиксирует и подчёркивает природную границу или природную форму ландшафта (например, влажный лог или лесной участок среди распаханных полей), а уже потом, при интенсивном и экологически агрес­сивном воздействии, нивелирует её, создавая монотипный антропогенный ланд­шафт. Тогда начинают действовать не культурно-экологические императивы, а чисто производственная целесообразность и экономическая рентабельность. Социум, состоящий из различных социокультурных общностей, осваивает ландшафт, оказывает влияние на ландшафтообразующие процессы и преобра­зует природный каркас в природно-культурный, то есть дополняет его новыми фрагментами, усиливает или ослабляет интенсивность обменных процессов в геосистемах, создаёт собственные пути сообщения и коммуникации. Выявле­ние природно-культурного каркаса позволяет предусмотреть неизбежные кон­фликты между природными и социокультурными компонентами территори­альных природно-хозяйственных систем и предложить пути их разрешения. Чтобы не входить в противоречие с естественной эволюцией и динамикой при­родной системы, тип социокультурной деятельности должен быть адаптирован к особенностям вещественно-энергетического обмена и к ритмике геосистемы. Если освоение территории той или иной культурой не учитывает природных закономерностей — потребуются значительные и неадекватные затраты на формирование и поддержание культурного ландшафта, если же оно их учиты­вает и использует — ландшафт сохранит свои основные исходные качества и устойчивость. Культурные ландшафты, подлежащие особой охране как объек­ты природно-культурного наследия, непосредственно связаны со строением и эволюцией природных каркасов.

Методология выявления природных и природно-культурных каркасов в связи с задачами
создания особо охраняемых территорий

Знание строения природного и взаимосвязанного с ним природно-культурного каркаса способствует обоснованию развития систем особо охраняемых территорий. Не только природный, но также и природно-культурный каркас, будучи системным целым, должен являться гарантом экологической устойчи­вости и экологического благополучия в регионе, эдификатором основных эко­логических характеристик окружающей среды (в том числе — информацион­ных, например биоразнообразия или культурного разнообразия). Это более широкое в сравнении с системой особо охраняемых территорий понятие. Можно сказать, что это идеальная модель системы особо охраняемых террито­рий, к которой необходимо стремиться, но которая едва ли когда-нибудь будет реализована. Природные (экологические) каркасы существуют и функциони­руют вне зависимости от того, что мы о них думаем. Системы охраняемых территорий —

Культурный ландшафт как объект наследия

результат человеческих усилий. Их создание аргументируется не только особой ценностью природного/историко-культурного комплекса или его компонентов, но и угрозой их утраты, планировочной ситуацией, правовы­ми возможностями, политическими предпочтениями. Каркасные концепции служат методическим приёмом выявления экологического потенциала, а кон­цепции охраняемых территорий — стратегией действия. Тем не менее, за­рубежные «экологические сети» наиболее близки к отечественным системам охраняемых природных территорий, их «ядра», или «ключевые районы» опре­деляются как находящиеся под охраной особо ценные природные участки, а прочие составляющие — «коридоры», «буферные зоны», «восстанавливаемые районы» — рассматриваются в связи со специально устанавливаемыми для них режимами природопользования.

Существующие сети охраняемых территорий и перспективные планы их развития, являясь формализованным нормативно-правовым воплощением идеи природного или природно-культурного каркаса, могут, в свою очередь, служить в качестве первичной информации для его выявления (это индикато­ры наличия тех или иных структур природного/природно-культурного карка­са). Этот метод достаточно удобен и часто используется, так как основан на ана­лизе той информации, которая уже представлена специалистами и признана, хотя бы частично, органами управления. В ряду охраняемых территорий следу­ет рассматривать не только особо охраняемые природные (они, как правило, со­ответствуют узловым структурам каркаса), но и ценные природно-культурные комплексы, а также различные охранные и защитные зоны, которые нередко выполняют роль связующих звеньев (экологические коридоры, экологические мосты). Информация об имеющихся формах территориальной охраны позво­ляет получить картографическую основу, которая может быть дополнена и раз­вита на основании анализа выраженности экологических функций территории либо анализа экологической значимости слагающих территорию геоструктур. В результате создаётся картографическая модель реально действующего эколо­гического или природно-культурного каркаса, сопровождаемая соответствую­щими охранными режимами. Этот метод можно рассматривать как своеобраз­ную методическую инверсию. С одной стороны, каркас выявляется в целях создания охраняемых территорий и служит методическим средством их обос­нования, а с другой стороны, существующая сеть охраняемых территорий ис­пользуется для выявления каркаса, поскольку состоит из отдельных фрагмен­тов каркаса. Примерно по такому принципу были созданы модели экологиче­ских (природно-экологических) каркасов Ярославской области (в составе природоохранного раздела к «Схеме районной планировки Ярославской облас­ти», ЦНИИП градостроительства, 1986 г.), Верхневолжья (фрагмент этого кар­каса показан на рисунке), российско-финского приграничного региона (Финско-российские леса. Концепция устойчивого развития. М., 1994). Автором этих моделей является Ю. С. Захаров. Оригинальные модели были созданы для прибалтийских республик Павеласом Каваляускасом и Гедеминасом Павликявичусом (в составе республиканских «Комплексных схем охраны природы», 1980-е годы). Метод хорошо оправдывает себя на макротерриториальном и мезотерриториальном (то есть на межрегиональном и региональном) уровнях

Методология изучения культурных ландшафтов

Фрагмент природного каркаса Ярославского Поволжья (Ю. Захаров)

и при наличии относительно развитой сети действующих и проектируемых ох­раняемых территорий. Получаемый в результате экологический каркас уже со­держит в себе рекомендуемые режимные ограничения, поэтому его в ряде слу­чаев (и это правильно) называют природоохранным каркасом. Такой каркас от­ражает формально зафиксированную систему ценностей, находящихся под охраной или претендующих быть поставленными на охрану. Его рисунок, как правило, имеет чёткие контуры, поскольку режимная территория может быть достаточно точно оконтурена.

На микротерриториальном (районном или более локальном) уровне, а так­же при единичности участков, находящихся под особой охраной, их отсутствии или неадекватности их сети реально наблюдаемой природной или культурной ценности территории, приходится обращаться к детальному изучению геогра­фического строения территории и её социокультурных параметров (так как «подсказка» из схем или планов развития особо охраняемых территорий отсут­ствует) и по различным прямым и косвенным признакам выявлять формально не обозначенный экологический или природно-культурный каркас. В результа­те метод оптимизации, дополнения и развития исходной сети или системы охраняемых территорий сменяется методом выявления наиболее значимых в экологическом отношении участков и геоструктур. Такое исследование может осуществляться на основании анализа экологических и социокультурных функций территории. Освоение первого метода (с «подсказкой» — где искать)

Культурный ландшафт как объект наследия

Природно-экологический каркас Литвы (по П. Каваляускасу)

позволяет понять принцип действия второго (нахождение по заданным крите­риям). Примером применения последнего являются модели природно-экологических каркасов горных территорий — Таджикистана (в «Комплексной схеме охраны природы Таджикистана», ЦНИИП градостроительства, 1985 г.) и Ка­бардино-Балкарии (в «Комплексной схеме охраны природы Кабардино-Балка­рии», ЦНИИП градостроительства, 1992 г.), также выполненные Ю. С. Захаро­вым. Контуры элементов, составляющих каркас такого рода, не всегда легко ус­тановить, однако он служит стратегической основой формирования систем охраняемых территорий.

В качестве наиболее показательного примера назовем природный каркас Литвы. Его схема выполнена П. Каваляускасом в 1990-х годах на основе анали­за геосистемного строения территории, особенностей обменных процессов и с учётом гравитационных характеристик местности. Выделяются три типа гео­структур и соответствующих им функциональных элементов природного каркаса: 1) входы в геосистему, или природные «окна» — высшие гипсометри­ческие (гравитационные) уровни геосистем, выполняющие роль геоэкологи­ческих барьеров, обеспечивающих дифференциацию геосистем и компенси­рующих расходы вещества и энергии (истоки рек, водоразделы, болотные и озёрные системы на водоразделах, места накопления подземного стока, кар­стовые и литоральные зоны); 2) каналы водного стока и пути миграций, или природные коридоры — наиболее низкие гравитационные уровни геосистем, выполняющие обменные функции в геодинамическом и биоинформацион­ном отношениях (речные русла и долины, овражно-балочная сеть); 3) стабилизаторы

Методология изучения культурных ландшафтов

геосистем, или буферные зоны — участки среднего гравитационно­го уровня, которые регулируют водный сток и другие природные процессы и поддерживают природное разнообразие в пределах разделяемых барьерами геосистем (луга, леса, болота и др.). Предполагается, что каждый участок при­родного каркаса должен иметь свой охранный режим — от режима природно­го заповедника до регулируемых сельскохозяйственного, лесохозяйственного и рекреационного видов пользования. Во всех случаях исключаются урбаниза­ция и индустриальное развитие. Самым замечательным результатом является то, что природный каркас Литвы получил легитимный статус в начале 1990-х годов, его наличие зафиксировано природоохранным законодательством, что позволяет реализовать на практике вышеизложенную теоретическую конст­рукцию (Kavaliauskas, 1995).

К той же группе выявляемых по заданным критериям каркасов следует от­нести природно-культурные каркасы, модели которых были выполнены для группы административных районов Пермской области в составе «Основных положений концепции организации исторической территории «Кунгурский край» Российским НИИ культурного и природного наследия, 1996 г. (см. раз­дел 3.2), а также для Соловецкого архипелага в составе исследовательских работ Института Наследия по изучению культурного и природного наследия архипе­лага, 1994–98 гг. (рис. на с. 102). Основные структуры природно-культурного каркаса на Соловках, то есть наиболее значимые компоненты геосистем, это:

1) системы озёр, нередко соответствующие линиям тектонических разло­мов, соединённые древними ледниковыми ложбинами стока и системами кана­лов, либо разъединённые дамбами — гидроморфная составляющая;

2) наиболее высокие ледниковые холмы, группы холмов и гряды — автоморфная составляющая, с нею связаны многие сакральные центры;

3) чётко выраженные в рельефе высотные ступени, соответствующие ли­ниям тектонических разломов либо зонам контакта морского и ледникового рельефа — линейные экотоны, с которыми обычно связаны пути сообщения;

4) псевдозональные границы между лесными и квазитундровыми сообще­ствами — природные экотоны — зона повышенного биоразнообразия и раз­мещения известных неолитических стоянок;

5) контактная зона суши и моря — маргинальная составляющая, где на­блюдаются локальные сезонные скопления редких видов биоты и концентрируются археологические памятники прошлых тысячелетий.

Зоны взаимного наложения или сближения составляющих природно-культурного каркаса образуют его узловые структуры, отличающиеся особыми ландшафтными характеристиками. Можно констатировать, что все скиты на архипелаге и центральный ансамбль монастыря, все крупные археологические комплексы, иные исторически достопримечательные места находятся на узло­вых структурах природного каркаса, а основные островные дороги сопровож­дают его линейные структуры. Связанная с этими объектами социокультурная деятельность преобразовала природный ландшафт в культурный, а природный каркас — в природно-культурный.

Бывают ситуации, когда природный (экологический) каркас или его звенья разрушены или сильно повреждены в результате непродуманной хозяйственной

Культурный ландшафт как объект наследия

Методология изучения культурных ландшафтов

деятельности. Тогда он воссоздается в картографической модели согласно логике строения подобных каркасов, и модель может использоваться для его последующей реставрации. Этот метод предполагает не столько выявление, сколько формирование каркаса с элементами выявления его сохранившихся следов, но не реально действующей структуры, как в двух предшествующих случаях. Примером такого каркаса может служить экологический каркас, пред­ложенный автором для зоны влияния Елабужского автомобильного завода (в составе природоохранного раздела в ТЭО строительства Елабужского завода, ЦНИИП градостроительства, 1993). Территория в зоне влияния завода занята преимущественно сельскохозяйственными угодьями и селитебными землями. Естественные природные комплексы (сосновые боры, участки смешанных ле­сов, пойменные биоценозы) сохранились единичными изолятами в долине Ка­мы, выполняют роль локальных рефугиумов, но не способны существенным образом влиять на экологическую обстановку в районе. Природно-экологический каркас для данной территории выделялся не только на основе этих ключе­вых (для сохранения биоразнообразия) местообитаний, но и по овражно-балочной сети, существующим водотокам и предлагаемым полезащитным лесо­полосам, соответствующим локальным водоразделам и уступам рельефа.

Три методологических подхода, обозначенных в этой главе, редко исполь­зуются в чистом виде. В большинстве случаев какой-то из них является веду­щим, а другие — вспомогательными. Однако как бы ни был построен или вы­явлен природный (экологический) или природно-культурный каркас, он слу­жит планировочной аргументацией природоохранной политики, сохранения природного и культурного наследия, упорядочения развития расселенческих и хозяйственных систем.

Как было показано выше, природный каркас — базовое концептуальное и инструментальное понятие для выявления природно-культурного каркаса. Природно-культурный каркас — объективно существующая целостная систе­ма наиболее значимых природных и планировочных структур, определяющих характер и направленность геосистемного обмена и социокультурной деятель­ности. У каждой территории такие структуры наличествуют и определяют её особенности, функции, характер развития. Выявление природно-культурного каркаса — эффективный метод нахождения ключевых местоположений, обра­зующих «ядра» системы особо ценных и охраняемых природных и истори­ко-культурных территорий, а также метод режимной дифференциации терри­тории, осуществляемой в процессе её культурно-ландшафтного районирова­ния, основывающегося на закономерностях строения природно-культурного каркаса. Основные межландшафтные взаимосвязи и взаимодействия чётко прослеживаются, если выявить природно-культурный каркас территории, по­этому многие проблемы культурного ландшафта легче идентифицировать и разрешить, исходя из изложенной концепции. Концепция природно-культурного каркаса позволяет целенаправленно избрать стратегию территориального развития, обосновать приоритетность намечаемых мероприятий по сохране­нию природного и историко-культурного наследия, выделить зоны особого экологического и историко-культурного значения для установления в их границах

Культурный ландшафт как объект наследия

особого режима пользования. Конкретные примеры применения изло­женной концепции для решения исследовательских и прикладных задач будут рассмотрены в следующих главах в связи с определением культурно-ланд­шафтных особенностей исторической монастырской территории острова Анзер Соловецкого архипелага, а также задачами культурно-ландшафтного рай­онирования Кунгурского края Пермской области и территории Бородинского музея-заповедника Московской области.

Литература

Веденин Ю. А. Очерки по географии искусства. СПб., 1997. 224 с.

Владимиров В. В., Захаров Ю. С. Система охраняемых природных территорий в комплексе мероприятий по охране окружающей среды//Глобальные проблемы современности и комплексное землеведение. Л.: АН СССР, ГО СССР, 1988.

Захаров Ю. С. Природный каркас как основа взаимосвязи охраняемых территорий // Географиче­ские проблемы развития заповедного дела. Самарканд, 1986.

Каваляускас П. С. Системное проектирование сети особо охраняемых территорий // Геоэкологи­ческие подходы к проектированию природно-технических систем. М., 1985.

Кулешова М. Е., Захаров Ю. С., Максаковский Н. В. Разработка общей концепции выделения и фор­мирования территорий особо ценного наследия // Ориентиры культурной политики. Вып. 6. М.: МК РФ, ГИВЦ, 1994. С. 32–70.

Кулешова М. Е. Особенности формирования природно-культурного каркаса о. Анзер (Соловец­кий архипелаг) // Наследие и современность. Вып. 4. М.: Институт Наследия, 1996. С. 58–76.

Кулешова М. Е.Природно-культурный каркас и его роль в решении экологических проблем // Ма­териальная база сферы культуры. Информкультура. Вып 1, М., 1999. С. 76–81.

Кулешова М. Е. Экологические каркасы // Охрана дикой природы, № 3 (14). 1999. С. 25–30.

Паневропейская стратегия сохранения биологического и ландшафтного разнообразия // Охрана живой природы. Вып. 2 (7). Н. Новгород, 1997. 78 с.

Реймерс Н. Ф., Штильмарк Ф. Р. Особо охраняемые природные территории. М.: «Мысль», 1978. 295 с.

Родоман Б. Б. Поляризация ландшафта как средство сохранения биосферы и рекреационных ре­сурсов // Ресурсы, среда, расселение. М., 1974. С. 150–162.

Соболев Н. А. Предложения к концепции охраны и использования природных территорий // Охрана дикой природы, № 3 (14). 1999. С. 20–24.

Теребихин Н. М. Сакральная география Русского Севера (религиозно-мифологическое простран­ство северорусской культуры). Архангельск: Изд-во Поморского международного педаго­гического университета им. М. В. Ломоносова, 1993. 223 с.

Экоинформатика. СПб., 1992.

Kavaliauskas P. Lithuania: the Nature Frame // Perspectives on Ecological Networks.— ECNC. Arnhem, 1996. P. 93–99.

Kavaliauskas Paulius. The Nature Frame: Lithuanian Experience // Landschap 12/3, 1995. P. 17–26.

Kouleshova Marina. Natural-cultural Skeleton as a Basis for Cultural Landscape Development // Shaping the Land. Vol. III: The Future of the Past. Papers from the Department of Geography, University of Trondheim, New Series A, No. 27. 1999. P. 676–691.

1.5 О звуковом маркировании
культурного ландшафта
и пространства этнокультуры

Л

Е. Д. Андреева

юбой культурный ландшафт формируется в процессе истории и несёт в себе её следы. В зависимости от гео­графического положения, времени и социального контекста в нем доминируют те или иные культурные приоритеты, в некоторых случаях оказывающие влияние на весь ландшафт в целом (включая и природную часть), иногда же затрагивающие лишь отдельные культурные слои.

В зависимости от социальной значимости и замеченности сведения об этих приоритетах попадают в различного рода источники (научные, литературные, фольклорные, публицистические и пр.), которые в своей совокупности создают своеобразную «летопись» культурного ландшафта и надолго остаются в его ин­формационном пространстве. Изученная и отрефлексированная «продукция» этих приоритетов имеет шанс быть приобщенной к материальному или духов­ному культурному наследию разных уровней, суть которого и составляет осно­ву историко-культурных ландшафтов и даёт возможность их типологизации и сравнения. Подобный подход правомерен как в отношении культурного ланд­шафта в целом, так и ландшафтообразующих составляющих: видимых, слы­шимых, виртуальных (Агапкина, 1999). Анализ же «летописи» помогает пред­ставить картину формирования и развития культурного ландшафта, развёрну­тую в пространстве и времени.

Естественно, что в реальности эта картина по определению не может быть полной. Она будет состоять из фрагментов, различных по значимости: фактов в качестве «интеллектуально-сформулированных событий», жизнеспособных, уходящих и ушедших традиций, отражений различных тенденций, веяний, влияний и т. д. Такая «инвентаризация» культурного ландшафта даёт возмож­ность проследить процесс его наполняемости и наполненности в истори­ко-культурном контексте, выявить культурные доминанты и символы, разные по масштабу и значимости.

В данной работе мы остановим свое внимание лишь на некоторых явлени­ях «мира слышимого», которые, на наш взгляд, выступают в качестве значимых ландшафтообразующих элементов.

Напомним, что восприятие и воспроизведение звука не свободно от куль­турной предвзятости, и поэтому он является одним из существенных компо­нентов, «окрашивающих», структурирующих и индивидуализирующих прак­тически каждый культурный ландшафт.

Культурный ландшафт как объект наследия

В то же время комплекс звуков (природных, привнесенных человеком и пр.), тесно связанный с конкретной территорией (природной, окультуренной или смешанного типа), образует внутренне структурированный, относительно целостный, индивидуальный «звуковой ландшафт». Являясь неотъемлемым компонентом любого культурного ландшафта, звуковой ландшафт, тем не ме­нее, обладает некоей самостоятельностью, а вступая во взаимодействие с други­ми составляющими культурного ландшафта, он часто оказывается одной из ос­новных культурных доминант. Характерные звучания маркируют территорию и подчас создают невидимую, но очень жёсткую границу своего — чужого, воз­можного — невозможного, сакрального — профанного и т.д. В зависимости от типа культурного ландшафта, его географической, этнической, хозяйственной, природной и прочих составляющих возникает необходимость специального взгляда на то, что, где и как звучит (или может звучать) в его пределах. И этот специальный аспект рассмотрения звукового ландшафта и его взаимодействий внутри культурного ландшафта ещё предстоит разработать, несмотря на то, что исследователи «мира слышимого» уже раскрыли многие особенности функ­ционирования звука в человеческой культуре.

***

В литературе, как правило, звук рассматривается следующим образом: ана­лизируется «звуковое пространство», понимаемое в высоком, философском смысле этого слова. «Звуковое пространство» — своего рода метафора, связы­вающая феномен звучания с «мерными» геокосмическими категориями, доступ­ными человеческому сознанию (Ярешко, 1992). Эта широкая интерпретация тер­мина в настоящей работе затрагиваться не будет, поскольку нас будут интересо­вать более частные, конкретные культурные явления, связанные со звуком.

Другой аспект рассмотрения связан с функционированием звука в кон­кретных культурных традициях и конкретных географических пространствах (Агапкина, 1999). В посвященных этой теме работах можно найти чрезвычайно интересный материал, гораздо ближе стоящий к нашей задаче — попытке по­строить описание конкретного звукового ландшафта как в его современном со­стоянии, так и, по возможности, в исторической ретроспективе. Многие тради­ционные культуры как бы «осознанно» оперируют звуком (и продуцируя его, и используя природные звучания), маркируя разные «отделы» культуры и вы­страивая «композицию» своей картины мира.

Упомянутые аспекты рассмотрения роли звука в культуре не исчерпывают всех возникающих в этой области вопросов. Однако звуковой ландшафт — это явление устной (то есть не письменной) культуры, многие черты которого сбли­жают его с фольклором. Как и фольклор, звуковой ландшафт складывается есте­ственно, постепенно, развивается во времени, воспринимается слухом, он не имеет одного автора, структурирован социально и территориально, в его форми­ровании принимают участие все члены социума и т. п. Изучение звукового ланд­шафта отчасти напоминает фольклористическое исследование, понимаемое в широком смысле слова, то есть включающее в себя элементы исторического, эт­нографического и т. п. Поэтому этапы и процедуры описания конкретного зву­кового ландшафта близки аналогичным этапам и процедурам фольклористики.

Методология изучения культурных ландшафтов

Предварительно определив территорию для исследования, познакомив­шись с историческими, этнографическими и прочими литературными источ­никами, специалист выезжает «в поле». Конечно, в фольклористике существу­ют труды, основанные исключительно на печатных источниках и вносящие очень важный вклад в науку, прежде всего — в её теоретической части. Но если изучение фольклора уже имеет свою солидную традицию, наработало свои спо­собы изложения и обобщения материала, то изучение звукового ландшаф­та — новая проблема в исследовании культуры, и здесь ещё предстоит вырабо­тать свои методы и методики, учитывающие специфику самого объекта. Поэто­му первостепенными представляются задачи непосредственного наблюдения и фиксации звучащего объекта, а следовательно, принципиальное значение при­обретает «полевое» исследование.

Попытаемся кратко определить, какими могли бы быть основные этапы исследования звукового ландшафта при том, что подобное исследование, на наш взгляд, не является самоцелью: оно, в свою очередь, даёт материал для включения в описание культурного ландшафта в его исторической ретроспек­тиве, современном состоянии и дальнейшем планировании.

Письменные источники (исторические, этнографические, фольклористи­ческие), прежде всего, дают возможность представить себе, как звучало про­странство избранной территории в прошлом. Здесь важны не только собствен­но звуковые факты (скажем, упоминания о военной или крестьянской музыке, звуковых сигналах или регулярных религиозных музыкальных звучаниях, уличных или садово-парковых оркестрах и т. п.), но и описания природы и бы­та, поскольку многие природные объекты имеют свойство звучать, а хозяйст­венные действия сопровождаются характерными звуками. Природные звуки и шумы, а также звуки, сопровождающие определённые действия человека, могут быть случайными, но многие из них являются как бы системными, ибо они вы­званы регулярно повторяющимися явлениями. Так, в традиционном сельском быту звон отбиваемых кос, звон вёдер, рожок (или «барабанка») пастуха, крики петухов, пение песен во время полевых работ, стук топора при рубке леса и т. п. входят в основу звукового ландшафта и одновременно маркируют культурный ландшафт данной территории.

В связи с этим, вероятно, большее, нежели в других исследованиях, значе­ние приобретают описания природы и быта, содержащиеся в художественной литературе, поскольку писатель зачастую создаёт и «зримый», и «слышимый» пейзаж, упоминая в своём описании характерные звучания.

Работа с источниками даёт исследователю возможность выстроить анали­зируемый звуковой ландшафт в его движении, развитии, выделить некие «зву­ковые постоянные», проследить ряд изменений (например, были в данной местности кузница или мельница — были и постоянные звучания, связанные с этой работой; если этих «предприятий» не стало — из данного ландшафта ис­чезли и характерные звуки). При выезде «в поле» подготовительная работа с ис­точниками позволяет произвести необходимые сравнения современного звуко­вого ландшафта исследуемого ареала с тем, что был когда-то раньше, особенно в области системных звучаний. Сохранившиеся (или возрождённые, или ре­конструированные) системные звучания окажутся тогда «звуковыми доминан­тами» данного ландшафта.

Культурный ландшафт как объект наследия

Полевое описание современного звукового ландшафта, очевидно, должно включать как словесное («дневниковое») описание, так и фиксацию реальных звучаний доступными на сегодня техническими (аудио- и аудиовизуальными) средствами. Представляется, что сама по себе подобная фиксация (полная или выборочная) является первичным архивным материалом, который в дальней­шем может быть как-то использован. Помимо разного рода прикладных функ­ций (материалы для озвучивания фильмов, применение в так называемой «кон­кретной» музыке и т. п.), такая «фонограмма», если она осуществляется повтор­ночерез определенные временные промежутки, станет своего рода «звучащей летописью» звукового ландшафта данной территории и источником для даль­нейших исследований.

Если же речь идет о серьезном культурологическом исследовании, полу­ченная фонограмма должна быть интерпретирована с тех точек зрения, кото­рые определяют направление изучения всего культурного ландшафта. Воз­можно, как и в случае с записью фольклорной музыки, между фонограммой и её научной интерпретацией понадобится ввести письменную (графическую) модель звукового ландшафта — то есть «расшифровку» фонограммы (подоб­но нотной расшифровке фольклорной музыки), а следовательно, потребуется и разработка системы графических знаков для составления своего рода «пар­титуры» звукового ландшафта или, по крайней мере, «партитуры» его систем­ных звучаний. Анализ такой «партитуры» и при изучении звукового ланд­шафта как такового, и при изучении всего культурного ландшафта, и при решении практических задач реконструкции традиционного звукового ланд­шафта (допустим, при создании музеев-заповедников) или восстановления «связи времён» при разработке стратегии культурного развития мог бы дать исключительно ценные результаты, поскольку он основывался бы на реаль­ных «звуковых фактах». Однако, пока подобные методики еще не опробованы, сегодня исследователю звукового ландшафта приходится довольствоваться литературными источниками и собственной слуховой восприимчивостью. Но уже сейчас практика культурного строительства требует применения подоб­ных методов для конкретного и объективного анализа звуковых ландшафтов: например, «грамотный» звуковой ландшафт в современных музеях-заповед­никах встречается очень редко — звуковое наполнение культурного простран­ства музея либо недостаточно, либо иногда прямо противоречит всем осталь­ным его составляющим. И если в чисто природных заповедниках задача реша­ется довольно просто — достаточно всего лишь не нарушать естественно складывающейся звуковой среды ненужными «звуковыми продуктами» чело­веческой деятельности, то в остальных случаях задача представляется более сложной. Её решение зависит от направленности, с какой осуществляется ор­ганизация звукового пространства (звукового ландшафта), ибо организован­ное должным образом оно может выполнять, как нам кажется, множество функций и быть средством:

донесения ранее неизвестной информации (играя, таким образом, информационно-образовательную роль);

¨ достижения большей историко-культурной достоверности ландшафта (или интерьера);

Методология изучения культурных ландшафтов

подчёркивания одного из значимых атрибутов уникальности и самобыт­ности заповедной территории, в том числе, этнического своеобразия;

создания эстетической (стилистической) цельности данной территории;

¨ структурирования территории с помощью «звуковой драматургии»;

¨ своего рода «временного маркирования» (отражающего либо одну куль­турно-историческую эпоху, либо разные временные пласты в существо­вании данного ландшафта);

активизации ассоциативного восприятия заповедника;

¨ гармонизации восприятия историко-культурного ландшафта;

создания эффекта более глубокого погружения в соответствующую ис­торико-культурную атмосферу;

¨ стимулирования определённого настроения у посетителей музея-запо­ведника и т. д., и т. п.

В конечном счёте организация звуковой атмосферы историко-культурного ландшафта, учитывая вышеперечисленные параметры, может привести к за­метным социально-культурным результатам.

Гармонизация территории может повысить проявляемый к ней общест­венный интерес по меньшей мере в двух направлениях: воспитания общества путем «ненасильственной» расстановки культурных ориентиров и увеличения посещаемости территории (дающего и экономический эффект). Дополнитель­но может возникать и «терапевтический» эффект, релаксирующее или стабили­зирующее воздействие на человека в результате его погружения в корректно и гармонично «сконструированную» историко-культурную среду.

Отдельно следует сказать о том, что в реальной жизни «озвучены» не толь­ко территории, но и исторические периоды той или иной культуры. Существо­вание различных фонофондов убеждает в том, что документы истории и куль­туры важны не только в своем письменном, но и в звучащем варианте.

У каждого времени и каждой культуры своё звучание — своё звуковое со­держание, звуковой облик, звуковая реализация. Поэтому воссоздание того или иного звукового ландшафта имеет непосредственное отношение к проблемам культурной экологии: звук — один из существенных культурно-экологических факторов, который нельзя игнорировать.

Организация звукового пространства в историко-культурном ландшафте может осуществляться разными средствами: от использования естествен­но-природных звуков до создания звуковой атмосферы с помощью самой со­временной звукозаписывающей и звуковоспроизводящей техники. Включе­ние в звуковую среду собственно музыки допускает самые различные виды «живого» музицирования с использованием традиционных для данной куль­туры музыкальных инструментов. Во многих случаях целесообразно прибег­нуть к созданию бытовой звуковой атмосферы, характерной для той или иной эпохи или культуры (в том числе использовать, например, сигнальные инст­рументы — колокола, била и т. п.). Достаточно широк и диапазон стилей при­влекаемой музыки. В зависимости от конкретной задачи в организации звуко­вого ландшафта может участвовать и фольклор, и бытовая музыка, и классика, и музыкальный авангард. Широкие возможности в организации звукового пространства представляет, как нам кажется, комбинирование звуковых

Культурный ландшафт как объект наследия

средств (музыкальных, шумовых, природных и искусственно-природных). В отличие от относительной «неподвижности», консервативности собственно природного и «материально-культурного» ландшафта, звуковой ландшафт можно изменять в зависимости от разных задач — социальных, научных, культурологических и т. д.

Уже накоплен некоторый научный опыт по выявлению взаимосвязей му­зыки с другими составляющими культуры (архитектурой, изобразительным искусством), причём речь идет не о поверхностных соответствиях, а о глубоких уровнях, имеющих отношение к художественному мышлению, характерному для определённых стадий развития определённых культур (не говоря уже о раннестадиальных культурах, где музыка была не вычленимым компонентом не­коего синкретического единства). Поэтому вопрос о существовании того или иного историко-культурного территориального звукового облика может быть поставлен не только в теоретическом, но и в практическом плане. Как представ­ляется, своего рода «полигоном» для проверки теории практикой и могут стать территории музеев-заповедников.

Как можно видеть, работа по организации звукового ландшафта, «сопутст­вующего» историко-культурному ландшафту, имеет безусловно творческий характер. Ограничения в подобного рода творчестве обусловлены только науч­ной выверенностью соответствия привлекаемых средств данному заповедному ландшафту, а также наличием вкуса и чувства меры. Но несомненно одно — ре­шение поставленной задачи имеет практически неограниченные перспективы. Как и всякое творчество, работа по «конструированию» историко-культурных звуковых ландшафтов не должна сводиться к сухому следованию тем или иным теоретическим постулатам и догматической подчинённости требованиям науч­ной (в данном случае историко-культурной) достоверности. В ней есть место фантазии, изобретательности, индивидуальной инициативе. В связи с этим воз­можно появление некоего нового направления, связанного с интеллектуаль­но-художественной игрой — направления музыкальной (или — шире — звуко­вой) экологии.

***

Понятие «звуковой ландшафт» — не метафора. «Звуковое землеустройст­во» — реальный, действующий фактор и природы, и культуры. В освоении че­ловеком той или иной территории звук — один из главных ориентиров и ис­точников информации, и это аксиоматично. Интересным, однако, представля­ется вопрос о том, каково соотношение звука с другими элементами структуры культурного ландшафта. С чисто «физической» точки зрения, звук производит­ся кем-то или чем-то (или кем-то с помощью чего-то), то есть либо живым су­ществом, либо в результате взаимодействия каких-то предметов. Казалось бы, в этом смысле звук — это всегда следствие, а не причина. Однако восприятие человеком определённого географического (пусть даже весьма узкого) про­странства достаточно часто начинается именно с восприятия звука. И в этом процессе следствие оказывается первичным и главным отправным пунктом. Человек сначала реагирует на слуховое раздражение (звук), а затем уже опреде­ляет его причину — носителя (или производителя) звука. В уже освоенном пространстве

Методология изучения культурных ландшафтов

(слово «пространство» в настоящей работе употребляется для обозна­чения географического пространства) человеку бывает и не нужно искать ис­точник звука — сам звук является маркёром источника, и более того — источник вообще может не интересовать воспринимающего. Его сознание на­чинает «работать» со звуком как самостоятельным объектом, отражаясь на по­ведении, рождая разнообразные реакции и ассоциации.

Всё это происходит потому, что звуковой ландшафт, будучи выражением культурного ландшафта в звуке, в то же время обладает определённой автоно­мией благодаря своей структурированности. Например, звуковой ландшафт может возникать в памяти человека тогда, когда он находится на иной террито­рии или в иное время.

Эта память может быть сугубо индивидуальной, связанной, например, с пребыванием в каком-то месте в прошлом, с определёнными событиями лич­ной биографии и т. д. Но это может быть и историческая память — особенно, если речь заходит о преобразовании культурного ландшафта (естественном, постепенном или внезапном, произошедшем в результате резких социокуль­турных сдвигов). И в случае индивидуальной, и в случае исторической памяти целостный культурный ландшафт может возникнуть в сознании на основе вос­поминания об одной или нескольких звуковых доминантах, служащих маркёрами определенного культурного или природного пространства.

Отметим ещё одну особенность звукового ландшафта как составляющей культурного ландшафта. Звук, как нам кажется, активнее (и агрессивнее) дру­гих материальных составляющих культурного ландшафта. Например, при засе­лении природной территории люди прежде, чем развернуть в полной мере хо­зяйственную деятельность, сразу привносят с собой новый звук — речь, пение, музыку, которые быстрее, чем что-либо другое, очерчивают границы культур­ного ландшафта. Особое значение при этом приобретают звуки, связанные с от­правлением религиозных культов. Перемены в конфессиональном составе на­селения какой-либо территории немедленно отражаются на её звуковом ланд­шафте — опять же благодаря языку, речи, культовой музыке.

Звуковой ландшафт в нашем восприятии обладает той же трёхмерностью, что и геометрическое пространство, звук распространяется по тем же направ­лениям, по каким распределяются иные (например, зримые) объекты. Звуки также накладываются один на другой, вытесняют и поглощают друг дру­га — иными словами, соответствуют другим способам восприятия человеком окружающего мира. Пространственно неориентированный звук воспринима­ется как загадочный, идущий «неизвестно откуда», наделяется мистическим смыслом.

«Привязанность» звукового ландшафта к определённому пространству на­деляет его индивидуальностью в той мере, в какой индивидуально культурное пространство в целом, где каждый культурный ландшафт имеет свои естествен­ные границы. Как известно, культурные ландшафты типизируются по разным основаниям, а следовательно, существует некое сходство, единство внутри этих типов, и было бы, вероятно, интересно проследить, а сходны ли при этом звуко­вые маркёры, и точно ли совпадают границы звуковых ландшафтов с граница­ми соответствующих им культурных ландшафтов.

Культурный ландшафт как объект наследия

***

В связи с этим возникает ещё один вопрос. Культурные ландшафты опре­делённой этнической территории составляют некое, по всей видимости, интег­рированное (а не просто суммирующее) поле этнической культуры в целом. То же можно сказать и о звуковых ландшафтах. Но есть ли доминантные культур­ные и звуковые маркёры, которыми отмечено своеобразие этой этнической культуры как целого, которые позволяют вычленить эту культуру из ряда других этнических культур? Иначе говоря — маркёры этнокультурного своеобразия?

Предположительно, этот вопрос можно также рассматривать в двух аспек­тах. Первый аспект связан с подробным изучением и анализом как можно боль­шего числа звуковых ландшафтов или их фрагментов по описаниям в источни­ках, начиная с данных о самых древних слоях культуры; затем — выявление звуковых доминант, поиск их в современности и оценка степени их сохранно­сти и актуальности для современной культуры. Возможно, таким способом уда­стся «вычислить» звуковые доминанты, которые сложились естественным, сти­хийным путем, удерживались в традиции и «дожили» до наших дней.

Второй аспект рассмотрения учитывает то обстоятельство, что звуковой маркёр культуры в целом может формироваться отнюдь не с самого начала культурного развития этноса. Возникнув на определённом этапе как «новый звук», в силу тех или иных социокультурных процессов он постепенно выдви­гается на первый план, «завоевывая» всё большее пространство и приобретая всё больший вес в звуковом ландшафте. В этом случае исследование, вероятно, может иметь другой путь и отталкиваться от самых ярких описаний (безотно­сительно к хронологии), современных впечатлений, от самых «сохранных» тра­диционных звуков, от общественной тенденции к восстановлению, возрожде­нию определённых традиционных звучаний. И уже после этого, собрав такой «штучный» материал, можно попытаться проследить его историю.

Именно второй путь рассмотрения поставленного нами вопроса и рассуж­дение, основанное как на непосредственных впечатлениях, так и на проработке источников, как бы post factum позволяет выдвинуть в качестве гипотезы сле­дующее суждение: к настоящему моменту развития русской культуры (учиты­вая все сложности и перипетии её исторической судьбы) звуковым маркёром её как целостного явления можно считать звук колокола.

Практически все основания для выдвижения подобной гипотезы можно найти в фундаментальной и обширной статье Т. А. Агапкиной «Вещь, образ, символ: колокола и колокольный звон в традиционной культуре славян» (Агапкина, 1999)¹. В этой работе изложены результаты глубокой проработки заявлен­ной темы в разных её аспектах. Для того чтобы представить полноту и разно­образие охвата темы, приведём названия разделов этой статьи: «— Из истории колоколов. Колокол и било. Формирование „колокольного“ символизма.— Пре­дания о колоколах. Сакрализация колокольного звона.— Колокольный звон и магия. Колокольный звон, мир небытия и нечистая сила.— Поминальный звон.

¹ Одновременно с публикацией статьи Т. А. Агапкиной вышла и специальная статья С. Е. Макаровой (1999) «Трубы, била и колокола как сакральные инструменты / К символическо­му истолкованию „трубного гласа“ и „звона“».

Методология изучения культурных ландшафтов

Колокольный звон и народная метеорология.— Колокольный звон: слова, речь, слухи.— Языковый образ колокольного звона.— Некоторые итоги».

Уже из простого перечисления видно, что рассмотрение колокольного зво­на как феномена охватывает основные типы культурных ландшафтов, выделяе­мых ЮНЕСКО для номинации объектов Всемирного наследия: 1) целенаправ­ленно созданные; 2) естественно сформировавшиеся, среди которых выделяют­ся субкатегории реликтовых и развивающихся ландшафтов; 3) ассоциативные ландшафты. Сказанное актуально и для типов ландшафтов, выделяемых по «иным логическим основаниям», а именно: усадебного, дворцово-паркового, монастырского, горнозаводского, военно-исторического (ландшафты полей сражений), архаичного или традиционного сельского (крестьянская культура), городского (исторические кварталы) (Веденин, Кулешова, 2001)

Иными словами, о каком бы типе культурного ландшафта на территории России ни зашла речь, в каждом из них найдется место звуку колокола. Истори­чески и функционально звук колокола в конкретном культурном ландшафте мог изменяться, но неизменно присутствует со времени появления колоколов на Руси (приблизительно, в чём сходятся все источники, в XI веке)до сегодняш­него дня. Намеренное (насильственное) снятие или уничтожение колоколов по­сле 1917 года на несколько десятилетий почти полностью изъяло из звукового ландшафта реально слышимый звук, ноне смогло вывести его образ из куль­турного обращения — культурной памяти. На уровне складывания «колоколь­ной» символики и мифологии он продолжал существовать. В письменных (ле­тописи и древнерусская литература) текстах, фольклоре образ колокола как бы «неслышно» продолжал присутствовать и функционировать в культуре. Кроме того, сам факт снятия колоколов породил множество устных (предания, леген­ды и др.) текстов.

Многофункциональность колокола (отнюдь не исчерпывающаяся только церковной практикой и связанными с этим представлениями) обеспечила исто­рически сравнительно позднему для славянской культуры инструменту возмож­ность прочного культурного укоренения. В этом плане не будет преувеличением сказать, что колокол, проникая на новые территории и в разные уровни культур­ного сознания, довольно быстро менял конфигурацию существовавшего до той поры звукового ландшафта, формируя его по-новому и выходя на роль звуковой доминанты. Создаётся впечатление, что звук колокола куполообразно (или шатрообразно) накрыл ограниченные по своим контурам звуковые ландшафты, объединил их, оставив их индивидуальное своеобразие как бы «внутри» сферы своего влияния. Активность колокольного звона как звукового маркёра культур­ного ландшафта отчётливо проявляется в тех довольно частых случаях, когда ко­локол используется раньше, чем возведены соответствующие здания (церковь, часовня, колокольня). Создаются временные сооружения (перекладины на стол­бах, лёгкие постройки типа «беседки»), куда помещается набор колоколов, ис­пользуемых по назначению. Таким образом, звук маркирует ритуальное про­странство ещё до того, как оно будет обозначено архитектурно.

Из этого рассуждения видно, что звуковой ландшафт не является плоско­стью. Он и многослоен, и многосферичен (как матрёшка). Изменяясь во време­ни, то есть обладая процессуальностью, и будучи сложным по своей структуре,

Культурный ландшафт как объект наследия

Колокол церкви Петра и Павла в д. Морщихинской на Лёкшмозере, Архангельская область (фото М. Кулешовой)

он, так же, как и культурный ландшафт, может быть сравним с живым организ­мом. И аналогично тому, как антрополо­гические типы выделяются на основе не­ких объединяющих их доминантных при­знаков, так и типы звуковых ландшафтов могут быть выделены по характеризую­щим их доминантным признакам, глав­ным из которых для русской культуры стал, с нашей точки зрения, звук колокола. В литературе, рассматривающей функционирование колоколов в России, затрагива­ется преемственная связь с другими инст­рументами, результатом извлечения звука в которых является громкий (звонкий) стук или собственно звон (била, бубенцы и пр.). Как пишет С. Е. Макарова, исполь­зование подобных инструментов в риту­альных целях отражало «веру в магиче­скую (очистительно-охранительную) силу звона» (Музыка колоколов…, 1999. С. 21). Будучи частным случаем феномена звона и связанных с ним представлений, звон колоколов на Руси приобрёл большое своеобразие, отличающее его как от звуков западноевропейских колоколов, так и от звуков гонгов, колокольчиков и прочих аналогичных азиатских инструментов. В этом плане расположенность России и в Европе и в Азии опять дала индивидуальный культурный результат. Русским стилям колокольных звонов, исполнительским школам и традициям посвящена специальная литература (Музыка колоколов…, 1999; Финдейзен, 1928; Ярешко, 1992), в которой отражено своеобразие колокольной музыки. Ина­че говоря, звуковой маркёр русской культуры и сам по себе оказывается своеоб­разен и индивидуален, если сравнивать его «акустическую» составляющую с внешне сходными явлениями в культуре других стран.

Колокола и колокольный звон являются культурными символами славян­ской культуры, порождающими «достаточно целостную систему представле­ний и образов» (Агапкина, 1999. С. 270). Выделение в этой системе индивидуа­лизированного фрагмента, связанного с типично русской культурной интер­претацией этого феномена даст, с нашей точки зрения, возможность с ещё большими основаниями констатировать ведущую роль колокола в создании целостного звукового образа русской культуры. Выше уже упоминалось, что звуковой образ функционирует в культуре не только в виде реального звуча­ния, но и как след, воспоминание, представление, отражённое в разнообразных текстах. Поэтому мы завершим настоящую работу цитатой из художественного литературного произведения, которая, на наш взгляд, является ярким свиде­тельством значимости колокольного звона для русского этнического сознания и, кроме того, даёт возможность «зримо» ощутить, как формируется в сознании человека образ звукового ландшафта: «…А какие звёзды!.. Форточку откро­ешь — резанет, ожжёт морозом. А звёзды!.. На чёрном небе так и кипит от света,

Методология изучения культурных ландшафтов

дрожит, мерцает. А какие звёзды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В возду­хе-то мёрзлость, через неё-то звёзды больше, разными огнями блещут,— голу­бой хрусталь, и синий, и зелёный,— в стрелках. И звон услышишь. И будто это звёзды — звон-то! Морозный, гулкий,— прямо серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят,— древний звон, степенный, с глухотцой. А то — тугое серебро, как бархат звонный. И всё запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без кон­ца-начала…— гул и гул.

Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлы­чок,— мороз и не щиплет. Выйдешь — певучий звон. И звёзды. Калитку тро­нешь,— так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тон­ко-тонко. По улице сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воз­дух…— синий, серебрится пылью, дымный, звёздный. Сады дымятся. Берёзы — белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звёзд. Звёздный звон, певучий,— плывёт, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних,— Рождество» (Шмелёв, 1990; курсив мой.— Е. А.).

Литература

Агапкина Т. А. Вещь, образ, символ: колокол и колокольный звон в традиционной культуре сла­вян // Мир звучащий и молчащий. Семиотика звука и речи в традиционной культуре сла­вян. М., 1999.

Андреева Е. Д. Звуковой ландшафт как реальный объект и исследовательская проблема // Эколо­гия культуры. М., 2000.

Андреева Е. Д. К проблеме зву