Вопли из уборной

Особенно критический подход культивировался в 80–90‑х годах. Вам уже не могла сойти с рук пустая, слабо подготовленная презентация на корпоративном уровне. Хорошо, если вы отделывались только взбучкой, а могло быть и хуже.

Джим Роджерс, CEO одного из направлений, долго расспрашивал выступавшего, в чем смысл данных, которые в избытке были приведены и на словах, и в наглядных материалах. В ответ докладчик только раскашлялся. Раздосадованный Роджерс поднялся со стула, схватил выступающего за локоть, подтащил его к экрану и потребовал объяснить, «в чем же смысл всего этого».

Мой приятель из другой компании глубокомысленно заметил, что «преступник» хотел просто отбарабанить свое и уйти. У них в компании так тоже было принято: выступающий выдает все, что он знает и что он сделал, на любую тему, независимо от интересов аудитории и полезности этой темы, – просто чтобы произвести впечатление.

В GE такое больше не проходило. Критика Уэлча была страшна, презрительна или насмешлива.

Иногда, когда мы работали все утро над какой‑нибудь речью в конференц‑зале, Джек вдруг заявлял, что он голоден и пора подкрепиться. Он приглашал меня пойти с ним в столовую для членов правления, где он в течение получаса мог одновременно обедать, что‑нибудь бурно обсуждать и при этом все время торопить официантку.

Как‑то Уэлч принес с собой на обед копию письма, присланного ему неким нашим высокопоставленным руководителем. Тот написал его для аудитории в двадцать‑тридцать тысяч человек, чтобы растолковать им одну из инициатив GE.

Письмо было не очень удачным, местами просто бессмысленным, и Джек, пока мы пытались поесть, громко зачитывал отрывки из него, интонацией подчеркивая абсурдность написанного.

Наконец он изрек: «Похоже, он выкрикивал этот текст своему секретарю из туалета. (Все перестали смеяться.) Точно. Это были вопли из уборной».

Я спросил одного из членов правления, сидевшего рядом со мной, с которым был в приятельских отношениях: «Как же люди обедают, когда такое устраивается?» Он ответил: «Он забегает ненадолго, и к тому же по несколько дней его вообще здесь не бывает».

Джек много ездил, и, как заметил мой приятель Чак Уэлч (он не имеет никакого отношения к Джеку), менеджер GE: «Когда Джек приезжал в Фэрфилд, все знали, что он здесь». Место, где он находился, приобретало особую ауру: менялись даже звуки. Начинались суета и беготня. Кто‑то мчался вверх на третий этаж к Уэлчу, кто‑то сбегал по лестнице вниз, волновались секретари.

Менеджеры, видя, как Тасманийский Дьявол носится со скоростью ракеты по кабинетам, шептали кому‑то в телефонную трубку, что чаепитие отменяется.

Однажды я вернулся на работу после посещения спортзала. Линда, мой секретарь, была чем‑то очень взволнована. Она сказала, что заходил Уэлч и спрашивал меня. «Я сказала ему, что вы в спортзале. Тогда он зашел к вам в кабинет, но пробыл недолго».

Я отправился в свой кабинет и осмотрел его. В понедельник после работы я собирался играть в гольф; мой кричащего вида костюм для гольфа лежал на одном из стульев, а на нем записка, написанная моей ручкой на почтовой бумаге, взятой с моего же стола. Текст записки был следующего содержания: «Это одежда для гомосексуалиста. Никуда в ней не выходите. Джей (J)».

Как‑то Джек ворвался ко мне и потребовал идти с ним. Схватил за руку и потащил через холл в кабинет моего коллеги‑спичрайтера.

«Посмотрите, разве может в таком бардаке возникнуть дельная мысль?»

Мой сосед, человек широких взглядов, интеллектуал, выпускник Оксфорда, тоже спичрайтер, каждый день, просматривая газеты, что‑нибудь вырезал и складывал небрежно в папки, которые разбрасывал по всему офису. Везде кучами валялись жуткие старые газеты.

Кроме того, у него была привычка отрывать кусочки бумаги, попавшейся под руку, жевать их и скатывать в шарики, чтобы потом стрелять ими в мусорную корзину, куда, замечу, он попадал далеко не всегда. Нетрудно представить, как выглядело пространство вокруг.

Я не мог объяснить поведение моего приятеля, к тому же я так смеялся (как и сам Джек потом), что просто ничего не мог выговорить.

Помню, как‑то Уэлч опять оказался на нашем этаже – может быть, кого‑то искал, – и я услышал, как он открыл дверь соседней комнаты и спросил: «Вы все еще здесь? Чем занимаетесь?» – «Вношу свой вклад, Джек». – «Пришли пообедать и остались на ужин?» (Еще одно ирландское клише 50‑х годов из его обихода.)

Испортил бедняге весь день.

Был еще один странный визит Уэлча на наш этаж, когда он заявил во всеуслышание: «Мне надо поговорить с кем‑нибудь из чернокожих о деле О. Джей[36]». (Речь шла о судебном процессе, на котором Джек был буквально зациклен.)

Он тут же прицепился к Бетти Тил, секретарю Джойс, и спросил: «Бетти, вы как чернокожая можете мне сказать, виновен он или нет?»

Бетти, не поведя бровью, стала пространно рассуждать о том, что убийцей в действительности был Маркус Аллен и т. д. Уэлч слушал с интересом, а потом шутливо доставал этим вопросом каждого, кто попадался ему на пути.

Судебное разбирательство по делу O.J. достигло кульминации – заседания суда присяжных – в тот же день, когда проходило и корпоративное собрание членов правления. Уэлч попросил членов правления проголосовать поднятием рук, кто за какой вердикт суда.

Когда через несколько часов решение суда присяжных было объявлено, он уже утратил интерес к этой теме и больше ее не касался.

Как‑то я сопровождал Джека на одну из сессий большого собрания GE. Мы вошли и встали в самом конце очень маленького зала, где проходила эта сессия, и заметили, как испуганно вздрогнул при нашем появлении выступавший. Насколько мне было известно, Уэлч относился к нему с симпатией. Но через пару минут после нашего прихода Эд вдруг достал одну из старых диаграмм. Это была катастрофа. Наступил конец всему.

Реплика Джека: «Какая славная диаграмма, Эд. Сколько времени у тебя на нее ушло? Что там на ней написано? Нам отсюда не видно. Ха‑ха».

Эд и все присутствующие, человек шестьдесят, рассмеялись, начали шутить, а мы ушли. Эд должен был понять, что в тот день он не проиграл, а просто не сделал шага вперед в своей карьере. Ему следовало бы пригрозить тому, кто готовил эту презентацию: «Если вы еще хоть раз дадите мне такую нечитабельную чушь и выставите меня на посмешище, то готовить следующую презентацию придется уже не вам».