POV Gerard. Часто я задумываюсь о том, как умру в одиночестве, все так же распластавшись на больничной койке, пропахшей плесенью и лекарствами

Часто я задумываюсь о том, как умру в одиночестве, все так же распластавшись на больничной койке, пропахшей плесенью и лекарствами, и рядом не будет никого, кто смог бы разделить уходящие секунды жизни моего уязвимого перед смертью тела. А, может, я давно уже умер, учитывая то, сколько иголок вонзалось в мои вены, и сколько таблеток скользило по стенкам моего пищевода? Никто, даже он не возьмет меня за руку, чтобы услышать последний сиплый вздох, когда я сухими губами залпом глотну большую порцию кислорода. Я просто уставлюсь на серые полосы на потолке, досчитаю до десяти и закрою глаза. Засну.

Да, смерть это особая разновидность сна, иллюзорная реальность – разница кроется лишь в том, что она тебя не отпустит, не вселит в тебя вибрационные каналы энергии, не позволит широко распахнуть заспанные глаза; толкнет в пропасть, как ножом в спину. Смерть – предательница жизни – поэтичная эгоистка, находящая утешение в агонических всхлипываниях и эпилептических конвульсиях бездыханных бледных тел. К тому же, она – коварная соблазнительница, как неземной красоты сирена, сбивающая моряков с пути, зазывая за собой в бесконечные глубины темного океана.

Пронзаю взглядом все тот же бессменный потолок, а на белесой шероховатой поверхности образно мелькает его отточенный белый лик. Я не видел его уже…так долго. Быть может, на самом деле прошло всего несколько часов, но я не могу утверждать правильность своих догадок. Я по-прежнему не могу встать, ибо прикован к кровати тягучим дыханием морфия. Пальцами вплетаюсь в простынь, влажную и шершавую. Начинаю чувствовать себя настоящим привидением, как будто порция наркотика возвышает меня над землей, и я становлюсь свидетелем собственного разложения.

Тот Джерард, который сейчас лежит на старых потертых простынях, не может сосредоточиться ни на чем другом, кроме как на потолке. Тот Джерард безучастно всматривается в трескающуюся шлифовку. Бетонные стены сужаются, сокращая расстояние друг между другом, надвигаясь на амебный организм посреди комнаты. Я смотрю на того Джерарда и замечаю, что взгляд его остекленел, а губы слегка подрагивают в невесомом шепоте. Я не хочу быть тем Джерардом. Я хочу выбраться из этой ловушки, чтобы добраться до Фрэнка.

Вздрагиваю от легкого покалывания в подушечках пальцев, немного удается пошевелить обеими руками. Кажется, “обморожение” морфием начинает спадать. Мурашки забегали по поверхности кожных покровов, заставляя каждый волосок вспорхнуть над эпидермисом. Слух, зрение, чувствительность – все постепенно нормализуется, принимая прежнее состояние. До меня незаметно быстро доходит, что за плотными прослойками деревянной двери отчетливо слышны сбивчивые крики, возгласы и оханья. На мгновение я даже надеюсь, что наступил апокалипсис, что всему совсем скоро придет конец, и я освобожусь в кои-то веки от тяжелых оков. Но, что бы это ни было, нельзя доверять звукам – они тоже могут оказаться мимолетной слуховой галлюцинацией, травмирующей мой и без того нефункциональный мозг.

Долгожданный поворот дверной ручки. Долгожданный потому, что я попросту изнемог от пребывания в одноместном склепе с резким запахом аммиака. Приподнимаю свинцовую голову и вижу Пеппер.

- Джи, – сомкнув губы в узкую полосу, на грани рыданий, прошептала она. – Я пришла проведать тебя. И, знаешь, пора нам с тобой умыться и расчесать забавное гнездо на твоей голове, – присев на краешек кровати, Пеппер взъерошила мои волосы и натянула улыбку, печальную улыбку.

- С-сколько времени? – задыхаясь от неприятных ощущений во рту, спрашиваю я. Единственный вопрос, который волнует меня, потому что счет времени я напрочь потерял.

- Час дня, милый. Скоро принесу твой обед, – рыжая девушка накрывает мои пальцы-ледышки своей дарящей тепло ладонью. На моем лице застывает эфемерная маска удивления. – Ты еще очень слаб, поэтому тебе пока нельзя особо шевелиться, мой хороший, – прижимается губами к моему лбу и аккуратным поцелуем оставляет невидимый талый след.

Я не совсем осознаю, что все еще нахожусь в этом дне, не в следующем, не в том, который будет через неделю, а в этом. Все верно. Помните, я говорил, что неделя здесь равносильна месяцу? Так вот вся ночь и следующие за ней утренние часы показались мне беспрерывной неделей. Несостыковка. В глазах темнеет, а к горлу подкатывает тошнота. Мешающий мне шум снова издается из-за приоткрытой двери.

- Кто к-кричит? – упорно пытаюсь занять вертикальное положение. Тщетно. Скатываюсь обратно на подушку под тяжестью медикаментозного тела.

- О, Джи, один паренек поднял на уши чуть ли не все отделение, – принялась как можно корректнее изъясняться Пеппер, понимая, что я такой же “паренек”. – Он… – она запнулась, явно не желая произносить следующие слова, боясь как-то задеть меня, или что-то вроде этого, – …его нашли в луже крови на полу в собственной палате, – все-таки продолжила девушка и вздохнула, поглаживая меня по волосам.

Знаете, во мне вдруг вспыхнула огненная решетка пламени, как будто я что-то упустил. Я вжался в поверхность кровати и начал дрожать. Губы слегка приоткрылись, как будто моим долгом было спросить то, чего так боялся сделать вслух. Меня не покидало ощущение, что с Фрэнки что-то не так, словно невидимая лента скользила мимо грузных стен и посторонних людей, соединяя наши души.

- Фрэнки… – сорвалось с моих губ, сомкнутых в трубочку. Я не сразу обратил внимания на непонимающий взор Пеппер.

- Да, Фрэнки…Фрэнк Айеро. Откуда ты… – не успела санитарка договорить, как вдруг, клянусь, меня парализовало. Ее слова острой иглой вонзились в сердце. Я боялся произносить это вслух, боялся даже думать о том, что этим “пареньком” может быть Фрэнки. Но Пеппер только что подтвердила мои опасения. Она осязала, как я остолбенел – ладонь, хрупкая изящная ладонь дрогнула и отстранилась от моих бескровных пальцев. – Джи! Боже мой, Джи, – дотягивается до тумбочки, достает из небольшого контейнера успокоительное и приоткрывает мой рот, чтобы поместить пилюлю под язык. Рассасывающее свойство.

Чувствую, как напряжение улетучивается, а дымчатая сетка спадает с радужек глаз. Онемение во всем теле растворяется в неизвестность и превращается в мимолетный приступ истерики. Сжимаю скрипучую ткань в кулак и набираю в легкие тонкую материю воздуха.

- Он ж-жив? – молящими расширенными зрачками направляю взгляд на Пеппер.

- Жив, Джи, – лаконичный ответ, такой уместный сейчас, вмещающий в себя самое емкое послание.

- Г-где он?

- В здравпункте, милый, – рвано выдохнув, сообщает девушка, сжимая мою руку в своей. – Прости меня, Джи. Я не знала, не знала, что вы знакомы. Боже, у тебя появился друг, как я этому рада, солнышко! – плачет и смеется одновременно, закрывая лицо руками, а потом обнимает меня, так невесомо. Она понимает, все понимает. По моим глазам. – О, Джи, с ним все будет в порядке, санитары вовремя успели зайти в палату, – ее ободряющие слова повисают в воздухе, а тонкие руки заботливо гладят меня по скулам.

Как такое могло произойти? Фрэнки, глупый, глупый Фрэнки. Теперь я узнал, за что ты попал сюда, отчасти. Зачем ты сделал это с собой? Почему не дождался меня? Ты начал помогать мне заново обретать себя, а теперь ты губишь себя сам, а я не могу спасти тебя, обессиленно покоясь под жарким одеялом. Вот он, тот Джерард. Вид сверху. Джерард – ничтожество. Ничтожество, которое рушит все представления о духовной связи сбившихся с пути отшельников. Ничтожество, которое сломило бойкий дух Фрэнка. Я жалок, позорен и никчемен.

- М-можно к нему? – под покровами пыли и спертого воздуха моя речь кажется невнятной. Я даже забываю о нелепости своего вопроса. Это не детский лагерь, чтобы навещать друга в медпункте, когда у того прихватило живот.

- Джи, послушай, я…не знаю, – почти беззвучно проговаривает Пеппер. – Хочешь, я поговорю с доктором Вангер? Его должны уже ближе к вечеру перевести обратно в палату. Может…может, мы сходим вместе к нему, как думаешь? – ямочки на розовых щеках санитарки проступают, как только она воодушевленно улыбается и снова прикладывает теплые губы к моему покрытому испариной лбу. От ее слов мне становится спокойнее, хотя все это происходит за гранью возможного.

- С-спасибо. Ты лучшая, Пеппер, – стараясь изо всех сил четко шевелить губами, говорю я. Кажется, искрящиеся слезы проступают в уголках глаз Пеппер. Она прижимается ко мне, и я чувствую влажность на щеках. Она и вправду лучшая среди остальных работников этого заведения. Она на моей стороне, я знаю. Остальные лишь механические животные, роботы, нервы которых из нержавеющей стали.

***

Коридор. Такой длинный коридор, обрамленный бело-голубыми стенами. Кажется, что он никогда не закончится, а линолеум, скользящий под ногами, выстилается в зигзагообразную форму. Крики и стоны повсюду. Из-за каждой двери, расположенной по бокам узкого коридора. Только черные номера и буквы на дверях напоминают о том, что ты все еще в психиатрической клинике. В нос забивается резкий запах мочи и сырости – видимо, кто-то из пациентов совсем не управляет своим организмом. И это пугает. Они стали такими благодаря новейшим псевдометодикам. Глаза опущены вниз, а узоров на линолеумной поверхности становится все больше, и они все пестрее и четче.

Тук. Тук. Тук. Бешеные удары сердца обостряются, готовясь проломить ребра.

Клац. Клац. Клац. Зубы наезжают друг на друга в порывах сумасшедшей дрожи, как если бы это был озноб.

Кх. Кх. Кх. Кашель от волнения как нельзя кстати / лучше /.

Передо мной возвышается дверь под номером 311. Черным по белому. Такое впечатление, что она уменьшается – я не могу дотянуться до блестящей ручки, как если бы у меня был синдром Алисы в стране чудес. Сглатываю ком. Тремор рук зашкаливает.

- Мы пришли, Джи, – звонкий женский голос приводит меня в сознание. Пеппер. Ей удалось получить разрешение на то, чтобы сопроводить пациента к другому пациенту под кодовым именем “друг”.

Представьте, что вы в пустыне. Вы идете долго, несколько дней, но никак не можете добраться до источника воды. Ее попросту нет. Ваши органы иссушились, вы истощены и потеряны. Палящее солнце отыгрывается на вашем угасающем сознании – и вы готовы уже упасть плашмя на обжигающий песок. Но, внезапно, вы слышите характерные для верблюдов звуки, оборачиваетесь и видите то чудо, которого так не хватало – оазис. Да, оазис, с распростертыми объятиями встречающий вас со своим обилием чистейшей воды и приятными зелеными раскидистыми растениями. Вы несетесь сломя голову к желанному омуту и, как только губы ваши касаются леденящей мраморной воды, в голове проносятся искры экстаза – так долго вы желали насытиться дефицитным элементом вашего организма. И вы пьете, пьете, пьете, пока вода не польется изо рта, пока не сойдете с ума от удовольствия.

Такое же чувство я испытал, как только увидел его. Он – мой оазис. Его хрупкое тело покоилось на небезызвестной поверхности. Глаза его плотно были закрыты, и пышные ресницы отбрасывали тени на фиолетовые синяки под глазами. Приглушенный свет падал на его лицо. Такое красивое лицо: четко очерченные выпирающие скулы, заостряющие и без того худосочные черты; сжатые бледно-розовые губы, окаймленные сухой пленкой; идеальный ровный нос, и также черные как смоль волосы, ниспадающие тоненькими прядками на глаза. Сиплое дыхание разносится по пустому пространству комнаты. На шее у него замечаю квадратной бинт, заклеенный лейкопластырем в форме икса. Руки сложены по швам – правая из них полностью перебинтована, а из-под белой марлевой ткани слегка просачиваются остатки крови. Он накрыт одеялом по живот. Острые ребра его вздымаются с каждым тугим вздохом, просвечиваясь под тонким материалом больничного одеяния.

Кажется, я на мгновение перестал дышать. Я забыл, где нахожусь. Я просто смотрел на него, осознавая, как нуждался в нем. Нуждался в том, чтобы быть рядом с Фрэнки в одном временном отрезке.

Его глаза медленно приоткрываются. Представляю, с каким трудом ему это дается. Учащенно моргает ресницами и вскоре устремляет взгляд на меня, стоящего возле его кровати и смущенно поправляющего липкие волосы. В этот момент я точно ощутил, как парализовало все мышцы, все нервные клетки мозга – знаете почему? – он улыбнулся. Улыбнулся мне. Дрожащей улыбкой он сопроводил каждое мое неловкое движение.

Теряю рассудок и срываюсь с места – бросаюсь на колени перед кроватью и осторожно помещаю голову на его груди, ощущая, как он вбирает воздух, и грудная клетка поднимается и опускается. Как колыбельная, успокаивает. Пеппер осталась где-то позади. Она даже говорит мне что-то, но я не слышу. Или не хочу слышать? Сейчас все, что я хочу слышать, это его дыхание и невнятный шепот.

- Джи, ты пришел…

- Тшш, – шепчу я в ответ и начинаю еле слышно напевать строчки из песни, которую он посвятил мне:

«Never let them take the light behind your eyes...

One day, I'll lose this fight...

As we fade in the dark, just remember

You will always burn as bright»