Красотки и себялюбцы

Кены и Барби собрались вокруг стола. Сверкающие улыбки, потрясающие прически, сногсшибательный загар, благоухание дорогих духов, смешанное с запахом лосьона для тела. Я был увлечен едой, а собравшиеся за столом тем временем перешли к главной теме разговора.

— Ну что, Кевин, — игриво поинтересовалась Барби № 1, — ты расскажешь нам, с кем теперь встречаешься?

Кевину было не привыкать находиться в центре внимания. Сходство с Томом Крузом начала девяностых служило хорошей подкормкой для его самолюбия. Кроме того, его отец был сенатором. «А я-то уже и не надеялся, что вы спросите меня об этом» — можно было прочитать на его лице, когда он усмехнулся, продемонстрировав всем свои идеальные зубы и попутно отправив в рот пару чипсов.

Когда все мы, вожатые летнего христианского лагеря, придвинулись поближе, сгорая от любопытства, Кевин наконец открыл свой секрет, тихо и с показным равнодушием произнеся:

— Ее зовут... Сандра.

Любопытство присутствующих усилилось, поскольку никто не имел ни малейшего представления о том, кто такая эта

Сандра.

— И как она — ничего? — поинтересовался местный Брэд Питт, Майк из Вайоминга.

Не заставив долго себя упрашивать, стремительным и отточенным, как у биоробота, движением Кевин распахнул свой бумажник. Мгновение спустя все уже разглядывали фотографию «красотки века», как с гордостью окрестил ее наш Том Круз.

— У-у-у! - раздалось из того угла, где Брэд Питт и Лео Ди Каприо (Уэйн из Денвера) обсуждали наиболее привлекательные черты подруги своего приятеля.

— Мне кажется, у нее слишком большой нос! - чуть слышно проворчала одна из Барби. Я продолжал ковырять вилкой в своей тарелке.

Барби № 2, сидевшая рядом с точной копией героя из фильма «Топ Ган», была следующей в очереди на дознание.

Фотография, которую продемонстрировала она, была встречена одобрительными возгласами остальных Барби и приглушенными замечаниями по поводу «цыплячьей шеи» со стороны Кенов, Брэдов Питтов и Томов Крузов.

После недели, на протяжении которой все вожатые должны были являть собой образец святости для подростков, приехавших в лагерь, а в присутствии дирекции лагеря быть и вовсе невообразимо духовными, настало время чуть-чуть расслабиться и поговорить о том, что интересовало и заботило всех на самом деле. Ведь когда тебе почти двадцать или чуть больше двадцати, ты не можешь все время распевать гимны — рано или поздно ты чувствуешь, что тебе не хватает самой обыкновенной, старой доброй влюбленности!

Год назад мне безумно нравились такие разговоры. В кругу вожатых я любил прихвастнуть насчет своих романов и поведать всем о своей «красотке века», так чтобы парням стало завидно, а у девчонок поубавилось самоуверенности. В лагере ты можешь придумывать все что угодно, и это сойдет тебе с рук: ведь никто не собирается отправляться к тебе домой, чтобы проверить — а правда ли то, что ты рассказал?

Тогда я с нетерпением ждал моментов, подобных этому, но теперь в Эрике Луди (он же — «Мистер Посмешище») что-то изменилось, и это были серьезные перемены. Теперь, когда все глаза с любопытством смотрели в мою сторону, мне захотелось спрятаться под стол.

Я никогда не забуду того, что произошло тогда. Вот он я, сижу за столом и ковыряю вилкой маринованный перец, загнанный на край тарелки, а в голове тяжелым набатом звучит одна-единственная мысль: «Пожалуйста, не спрашивайте меня... Пожалуйста, не спрашивайте меня!» Но они все-таки спросили.

— Ну, Эрик, а как насчет твоей любви?

Все голубые, зеленые и темно-карие глаза, моргая, смотрели на меня и ждали ответа. Я кашлянул.

—М-м-м, — промычал я. Мои ладони моментально вспотели, во рту пересохло, а язык стал как ватный. Наконец,

«Мистер Посмешище» заговорил:

—Э-э-э, я, хм-хм, ну, в общем, м-м-м, я жду, что скажет мне Бог.

Честно говоря, прозвучало это вовсе не так отчетливо, как я только что написал. Последние слова я пробормотал очень тихо, так что получилось что-то вроде «эя-жу-шо-ка-ме-бо».

Я надеялся, что быстро отделаюсь от них, и они переключат свое внимание на Эль Макферсон, сидевшую рядом со мной и готовившуюся продемонстрировать фотографию своего дружка. Но я добился обратного результата! Сам того не желая, я пробудил всеобщее любопытство!

— Э-э, что-то мы не расслышали, что ты сказал, Луди? — с вызовом в голосе спросил Том Круз. — Это имя девушки или название твоего любимого блюда китайской кухни?

Когда смех утих, я заговорил снова, на этот раз более внятно:

— Я знаю, ребята, что это может показаться странным, но я решил, что не буду строить отношений ни с одной девушкой до тех пор, пока Бог не покажет мне, что это — моя будущая жена.

Впоследствии я часто сожалел о том, что не сумел подобрать слова, которые меньше шокировали бы моих собеседников, смотревших на меня с раскрытыми ртами. Но, наверное, Бог хотел, чтобы я отдавал себе отчет в том, что я пошел по другому пути, не ища одобрения Кенов и Барби этого мира, но желая угодить Ему.

В тот момент я чувствовал себя очень одиноким. Над нашим столом воцарилась тишина, все глаза устремились на несчастный маринованный перец, который я безжалостно терзал своей вилкой.

—Это... интересно! — заметила с изумлением Барби Кайла, в чьих глазах явно просвечивало недоверие.

—Да брось ты! Как ты думаешь кого-то найти, Луди, если ты даже не собираешься искать? — воскликнул Ди Каприо, под аккомпанемент одобрительных возгласов «Да!», «Точно!», раздавшихся со всех сторон.

После нескольких секунд тишины я сделал глубокий вдох и заявил:

— Я верю, что если Бог хочет, чтобы я женился, — тут я сделал еще один глубокий вдох, — Он Сам найдет мне жену.

Казалось, черная туча опустилась над нашей компанией и пролилась дождем изумления и шока в виде искаженных лиц и разинутых ртов. Я оторвал взгляд от растерзанного перца, лежащего на моей тарелке, и обнаружил, что почти перед самым моим носом торчит нацеленный на меня длинный костлявый указательный палец. Кевин со своим пальцем был похож на Клинта Иствуда с револьвером. Он не намеревался ранить — он хотел убить! Его лицо, обычно покрытое бронзовым загаром, теперь было багрово-красным, губы дрожали, как поверхность лавы, наполнившей кратер и готовой вот-вот хлынуть через край. Спустя три долгие секунды он, наконец, взорвался.

— Я абсолютно не согласен с тобой! — выпалил он, при этом его палец все время целился в мою правую ноздрю. — Бог не хочет, чтобы мы лезли к Нему с такой ерундой!

Несколько «аминь», прозвучавших из уст остальных слушателей, послужили неплохим художественным оформлением его страстной проповеди. Кевин продолжил:

— Я считаю, Бог хочет, чтобы выбор сделали мы, — проповедовал он, — и тогда Он благословит то, что мы сами для себя избрали. — Сделав паузу, он с торжеством в голосе завершил свою речь: — Именно из-за таких сентиментальных христиан, как ты, все считают верующих беспомощными сиротами. Совершенно нелепо думать, что Богу до такой

степени небезразличны твои любовные отношения!

Палец-револьвер поторчал перед моим носом еще несколько долгих секунд, а затем медленно опустился вниз, этот жест как будто предупреждал меня: «Будешь подавать признаки жизни — я выстрелю снова!»

Я оказался невежей, бестактно помешавшим их приятно возбуждающей беседе. Если вы когда-нибудь захотите сделать тему любовных отношений пресной и неинтересной, просто постарайтесь приплести к этому Бога. Я совершил грех, непростительный для вожатого христианского лагеря, — и я мог прочитать это в глазах каждого сидящего за столом.

В детстве я всегда умудрялся жить в мире и согласии со всеми окружающими. Я знал, как вести себя в компании, чтобы никого не обидеть и не задеть. У меня всегда находились нужные слова, позволявшие избежать споров и разногласий. Эрик Луди никогда не отличался принципиальностью... разве что в спорах о спортивных командах, особенно когда говорили о его любимой команде — «Денверских мустангах». Когда же речь заходила о по-настоящему серьезных вещах, я оказывался просто тряпкой! Этот случай был одним из первых, запомнившихся мне, когда я отстаивал свои убеждения и боролся за то, во что верил (причем речь шла не о спортивных командах).

Это было довольно странно, ведь я даже не имел четкого представления, о чем говорил. Какими-нибудь двенадцатью месяцами раньше я тоже был бы «абсолютно не согласен» с тем, что сказал только что. Но за последний год я понял, что Бог призывает меня быть христианином всегда, во всех сферах моей жизни. Разве так уж нелепо было думать, что мои любовные отношения с девушками настолько сильно интересуют Бога, что Он поможет мне построить эти отношения и даст мне жену?

Я поерзал на стуле, в последний раз пронзил вилкой перец и заговорил:

— Я знаю только одно, — сказал я, — все мои попытки самостоятельно выбрать себе спутницу жизни заканчивались тем, что я убеждался — у меня отвратительный вкус.

Серьезность разговора не позволила его участникам рассмеяться.

Все внимательно слушали с широко раскрытыми глазами, в то время как я продолжал:

— Кевин, если бы Бог поставил передо мной десять женщин и сказал мне: «Эрик, выбирай», я упал бы перед Ним на колени и ответил: «Боже, Ты знаешь меня лучше, чем я себя... Выбирай Ты!»

Я уверен, что никто, кроме меня самого, не запомнил того момента. Для них это было лишь несвязным бормотанием свихнувшегося Луди. Но для меня этот момент был решающим. Казалось, Сам Бог спрашивал меня: «Эрик, доверяешь ли ты Мне полностью?»

И вот там, в обществе всех этих красоток и себялюбцев, Бог Ч> предложил мне открыть перед Ним книгу моей жизни и отдать перо Ему, чтобы Он мог начать Своей рукой заполнять ее V страницы. На протяжении двадцати лет я цепко держался за эту книгу, а теперь, сидя перед тарелкой с недоеденным буррито и истерзанным перцем, я открыл ее и протянул великому Творцу перо, чтобы Он мог сотворить чудо.

Эрик

Глава вторая