Идея того, что в экономике и обществе ключевую роль будут играть не собственники средств производства, появилась уже очень давно. Еще в 60-е годы Джон Кеннет Гэлбрейт писал, что со временем в корпорациях ключевую роль будет играть не владелец, а «техноструктура» – «целая совокупность ученых, инженеров и техников, специалистов по реализации, рекламе и торговым операциям, экспертов в области отношений с общественностью, лоббистов, адвокатов и людей, хорошо знакомых с особенностями вашингтонского бюрократического аппарата и его деятельности, а также посредников, управляющих, администраторов». Также и Дэниэл Белл тогда указывал на то, что «постиндустриальное общество... предполагает возникновение нового класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов». При этом интересно, что Гэлбрейт отметил несколько черт этой группы, которые, как мы увидим, успешно проявились в реальности, – что одаренная молодежь захочет вливаться в ряды техноструктуры лишь при условии ослабления там формальной дисциплины и иерархий, что менеджеры техноструктуры отождествляют свою жизнь и работу, и что задачей техноструктуры является усиление собственной власти и положения в корпорации.
|
|
Далее общество стало не просто постиндустриальным, а еще и информационным, и, наконец, «сетевым» (М.Кастельс). Причем, как писал Кастельс, «технология не определяет то, каким является общество: она сама является этим обществом». Также как, по его мнению, к 2000-м годам устарела и концепция виртуальной реальности, а на смену ей пришла «реальная виртуальность».
Произошли радикальные трансформации и в сфере потребления. Хотя тот факт, что потребление само по себе есть не покупка товаров, а покупка символов, также был обоснован философом Жаном Бодрийяром еще в 60-е, апофеоз этого «символизма» пришелся уже на конец века. Потребление стало вопросом стиля и конструирования идентичности. Имидж и его выстраивание через покупку тех или иных товаров стали ключевыми понятиями для описания мотивации спроса потребителей уже в 80-е. Причем имидж стал территорией некой свободы. Как писал социолог Стюарт Ивен: «повседневная культура потребительского капитализма очень бюрократична, в огромных корпорациях человек не видит результат своей работы, она становится бессмысленным действием, у него возникает голод по значимым действиям. Имиджи всегда предлагают, наоборот, свободу».
Так началась эпоха «тайных бунтарей» – тех, кто, с одной стороны, оставался встроенным в корпоративные схемы, а с другой, хотел показать, что он «классный» и «крутой» («hip» and «cool»), и что вместо классической буржуазности выбирает модную богемность.
|
|
Эта потребность вовсе не взорвала капитализм, а напротив, успешно была превращена в источник новых прибылей, причем «в квадрате»: с одной стороны, глобализированный капитализм встроил «тайных бунтарей» в свои корпорации (если больше прибыли приносят не те, кто ходит в офис в костюме, а те, кто ходит в рваных джинсах, – то правилом надо объявить последнее), а с другой – возник огромный спрос на «маркетинг освобождения», товары с атрибутами контркультуры. С этого момента, если внимательно проанализировать наиболее успешные рекламные кампании транснациональных корпораций, можно убедиться: они пропагандировали отнюдь не буржуазный конформизм, а напротив, идею «стать самим собой», выделиться из толпы, подчеркнуть свою индивидуальность и отличие от других.
Именно это слияние богемных и буржуазных ценностей породило креативный класс. Автор термина Ричард Флорида писал, что «мы не просто совместили эти категории: нам удалось полностью превзойти их, так что они утратили всякий смысл. Под влиянием креативного этоса мы сочетаем работу и образ жизни, конструируя свою творческую идентичность».
К креативному классу сам Флорида относил огромное число своих сограждан – до 30% всех работающих американцев: «Ядро креативного класса составляют люди, занятые в научной и технической сфере, архитектуре, дизайне, образовании, искусстве, музыке и индустрии развлечений, чья экономическая функция заключается в создании новых идей, новых технологий и нового креативного содержания. Помимо ядра, креативный класс включает также обширную группу креативных специалистов, работающих в бизнесе и финансах, праве, здравоохранении и смежных областях деятельности. Эти люди занимаются решением сложных задач, для чего требуется значительная независимость мышления и высокий уровень образования и человеческого капитала». Однако выразителем главного признака креативного класса – «креативного этоса» – является его ядро.
Идея, что любого, кто «зарабатывает деньги, проектируя и создавая что-то новое, и делает это с большей степенью автономии и гибкости», надо относить к какому-то отдельному классу, на первый взгляд довольно странна. Всю историю человечества кто-то постоянно создает что-то новое. И такие люди всегда пользовались относительной свободой и привилегиями. Также вряд ли можно считать отличительным признаком и желание разносторонней и полноценной профессиональной жизни: «мы хотим не только приличной оплаты своего труда и навыков, но и возможности учиться и развиваться, влиять на содержание своей работы, контролировать свой график и выражать себя как личность посредством профессиональной деятельности». Это же скажет любой профессионал, занятый любимым делом. Что же все-таки является ключевым?
Три главных ценности креативного класса, по Флориде, это индивидуальность, меритократия и открытость (понимаемая как разнообразие).
Индивидуальность в данном случае понимается как то, что «они не желают подчиняться инструкциям со стороны организаций и институтов и сопротивляются традиционным групповым нормам», и то, что «несогласие с организационными нормами можно считать новым общепринятым принципом».
Меритократия – это примат личных качеств и успехов, и оценка человека по этим успехам. «Креативный класс образуют люди амбициозные, для которых важен профессиональный рост, обеспеченный собственными усилиями и способностями». При этом важно отметить, что креативные меритократы вроде бы против кастового общества, но, по сути, создают его – когда ключевым фактором являются личные заслуги, за кадром остаются социальные условия их возникновения. Мало родиться умным и способным – нужно иметь возможность получить образование, доступ к культурным ценностям и социальным лифтам. Но это уже вопросы не «индивидуальности», а государственного устройства, которые людей, ориентированных на личные успехи, волнуют весьма мало.
|
|
И, наконец, открытость. «К талантам не применимы классификации по признаку расы, этнической принадлежности, пола, сексуальной ориентации или внешности».
Сам Флорида отчетливо понимал, что речь идет вовсе не о профессиональном креативе. Совершенно не случайно он приводит данные исследований ценностей благополучных западных стран, где происходил все больший крен в сторону ценностей самовыражения. Но и ценности самовыражения лишь вершина айсберга. В 2000-х годах в книге «Творцы культуры» социолог Пол X. Рэй и психолог Рут Андерсон так описали эту наиболее сильно влияющую на современную культуру социальную группу: им не свойственна приверженность ни «традиционным», ни, условно говоря, «современным» ценностям. Как правило, они занимают активную общественную позицию по важным для себя вопросам, выступают в защиту окружающей среды и гендерного равноправия. Многие из них имеют серьезные духовные интересы, отказываясь при этом от общепринятых религиозных представлений. Членам этой группы в большей степени, чем другим, свойственны эклектичные вкусы, забота о саморазвитии и межличностных связях, потребность в путешествиях и экзотических впечатлениях, а также склонность не считать себя «материалистами в финансовом смысле».
Можно добавить и то, что открытость подразумевает постоянную непривязанность ни к чему и готовность к так называемым «ненаправленным переменам» (термин Зигмунта Баумана из его работы Liquid modernity («Текучая современность»)). Изменения не являются более мостиком между какими-то постоянными этапами или состояниями. Эпоха перемен становится бесконечной. В итоге рекомендуемая жизненная стратегия – flexibility (гибкость, эластичность) и подозрение ко всем долговременным обязанностям. «Рекомендуется не принимать долгосрочных обязательств, потому что они будут ограничивать новые шансы, новые возможности, которые неизбежно появятся в будущем. Поэтому наиболее честно было бы раскрыть flexibility как непроявление лояльности к чему-либо, какому-либо способу жизни, какой-либо идее, так как и идеи тоже изменяются из года в год – нужно быть открытым и не закрывать ни одной из опции выбора, которые вы должны делать», – это также одно из важнейших кредо креативного класса. В социальном поведении это выражается в так называемых «ослабленных связях» – когда человек поддерживает массу контактов в «мерцающем режиме», в отличие от прошлого, когда он имел устоявшийся круг семьи, друзей и коллег, неизменный практически на протяжении всей жизни. Как мы увидим ниже, практическая реализация этого тренда самым тесным образом связана с развитием и распространением ИТ-технологий.
|
|