(2) Термин («человеческий») используется Платоном, как правило, или в противоположность «божественному» (и, соответственно, иногда в несколько пренебрежительном смысле, особенно в тех случаях, когда требуется подчеркнуть ограниченность человеческого познания или человеческого искусства — см. «Тимея», 29 c-d, 77 а, или «Софиста», 266 с, 268 d, или «Законы», 691 е и след., 854 а), или в зоологическом смысле, в противопоставлении животным, например орлам, или в отношении к ним. Нигде, за исключением ранних сократических диалогов (о еще одном исключении см. прим. (6) ниже) я не нахожу этого термина (или термина
«человек») в гуманистическом смысле, т.е. указывающем на нечто, преодолевающее национальные, расовые или классовые различия. Термин «человеческий» используется редко даже в «менталистском» смысле. (Я имею в виду такое использование, как в «Законах», 737 b — «нечеловеческое невежество».) В действительности, крайне националистические взгляды Фихте и Шпенглера, высказывания которых приведены в гл. 12, текст к прим. 79, точно передают платоновское использование термина «человеческий» как выражающего зоологическую, а не моральную категорию. К числу фрагментов Платона, в которых этот термин так (или почти так) используется, могут быть отнесены следующие: «Государство», 365 d, 486 а, 459 b-с, 514 b, 522 с, 606 е и след. (где Гомер, напутствующий людей в их делах, противопоставляется Гомеру, слагающему гимны богам), 620 b; «Федон», 82 b; «Кратил», 392 b; «Парменид», 134 е; «Теэтет», 107 b; «Критон», 46 е; «Протагор», 344 с; «Политик», 274 d (пастырь человеческого стада, являющийся богом, а не человеком); «Законы», 673 d, 688 d, 737 b (890 b, пожалуй, еще один пример пренебрежительного оттенка использования — «человек» здесь, по-видимому, почти тождествен «толпе»).
|
|
(3) Конечно, верно, что Платон допускает форму или идею Человека, однако это не значит, что такая форма представляет нечто общее для всех людей, скорее, это аристократический идеал гордого сверхгрека. На этом-то и основана вера не в братство людей, а в иерархию «характеров» (natures) — аристократических или рабских — в соответствии с их большим или меньшим подобием оригиналу, древнему прародителю человеческой расы. (Греки схожи с ним больше, чем всякая другая раса.) Таким образом, «ум... есть достояние богов и лишь малой горстки людей» («Тимей», 51 е; ср. с Аристотелем в тексте к прим. 3, гл. 11).
(4) «Государство на небе» («Государство», 592 b) и его граждане, как правильно заметил Адам, — не греческие, однако это не значит, что они принадлежат «человечеству», как он полагает (прим. к 470 е 30 и др.), скорее, они сверхисключительные, сверхгреческие (они «выше» греческого города из фрагмента 470 е и след.), — в наибольшей степени удаленные от варваров. (Это замечание не означает, что идея Города на небе — подобно, например, идее Небесного Льва и других созвездий — не могла прийти с Востока.)
|
|
(5) И, наконец, можно упомянуть о фрагменте 499 c/d, в котором различие между греками и варварами отменяется в той же степени, что и различие между прошлым, настоящим и будущим. Здесь Платон пытается представить широкое обобщение, распространив его во времени и пространстве. Он хочет сказать лишь следующее: «Если когда бы то ни было и где бы то ни было» (мы могли бы добавить: даже в таком маловероятном месте, как некоторое варварское государство) «такое случится, то...». Замечание из «Государства», 494 c-d, выражает подобное, хотя и более сильное чувство — чувство, что вы сталкиваетесь с чем-то близким к абсурду. Это чувство в данном случае вызвано надеждами Алкивиада на всеобщую империю греков и чужеземцев. (Я согласен с позицией, выраженной Филдом в работе G. С. Field. Plato and His Contemporaries, p. 130, прим. 1, и Тарном — см. прим. 13 (2) к гл. 5.)
Итак, я не могу обнаружить у Платона ничего, кроме враждебности по отношению к гуманистической идее единства человечества — единства, преодолевающего расовые и классовые различия, и я полагаю, что тот, кто это все же находит, идеализирует Платона (см. прим. 3 к гл. 6 и текст) и не может понять связи между его исключительными аристократизмом и
348
антигуманизмом и его теорией идей (см. также прим. 51, 52 и 57 к настоящей главе, далее).
* (6) Насколько мне известно, существует лишь одно настоящее исключение, один фрагмент, находящийся в вопиющем противоречии со всем сказанным здесь. В отрывке («Теэтет», 174 е и след.), который призван проиллюстрировать терпимость и широту взгляда этого философа, мы читаем, что «у каждого были несметные тысячи дедов и прадедов, среди которых не раз случались богачи и нищие, цари и рабы, варвары и эллины». Я не знаю, как примирить этот интересный и определенно гуманистический фрагмент с другими взглядами Платона (сделанный в этом отрывке акцент на параллели: хозяин или раб и грек или варвар напоминает о всех тех теориях, которым противостоит Платон). Вероятно, это, как многое в «Горгии», сохраняет дух Сократа, а «Теэтет», возможно (в противоречие обычному допущению), был создан раньше, чем «Государство». См. также «Дополнение II» в конце тома 1. *
51 Это, я полагаю, намек на два отрывка из истории о Числе, где Платон
(говоря о «вашей расе») имеет в виду расу людей: «то, что на ней [земле]
обитает» (546 а/b; см. прим. 39 к гл. 5 и текст) и «испытывать Гесиодовы
поколения» (546 d/e и след.; см. прим. 39 и 40 к гл. 5 и следующий
фрагмент). См. также доводы, приведенные в прим. 52 к данной главе,
касающиеся «моста» между двумя этими фрагментами, т.е. между ключевым
фрагментом о правителе-философе и историей о Числе.
52 «Государство», 546 d/e и след. Процитированный здесь отрывок — это
часть истории о Числе и Упадке Человека, 546 а-547 а, процитированной в
тексте к прим. 39/40 к гл. 5; см. также прим. 13 и 43 к настоящей главе.
Мое утверждение (см. текст к последнему примечанию), что замечание в
ключевом фрагменте о правителе-философе, «Государство», 473 е (см.
прим. 44 и 50 к настоящей главе), предвещает историю о Числе, подтверж
дается наблюдением, что на самом деле существует мост между этими двумя
фрагментами. Нет сомнения, что историю о Числе предвещает «Государст
во», 536 а/b, отрывок, который, с другой стороны, может быть описан как
обращение (или вариант) фрагмента о правителе-философе. Ведь в дейст
вительности в нем говорится о том, что, если правители выбраны неверно,
может произойти самое худшее, и кроме того, он заканчивается прямым
напоминанием о великой волне: «если мы возьмем неподходящих для этого
людей, то все у нас выйдет наоборот и еще больше насмешек обрушится на
философию». Я полагаю, это ясное напоминание показывает, что Платон
осознавал особенность данного фрагмента (который на самом деле развива
ется с конца 473 с-е к началу), в котором показано, что должно произойти,
если предлагаемым в данном фрагменте советом пренебрегут. Далее, фраг
мент-«обращение» (536 а/b) может быть описан как мост между ключевым
фрагментом (473 е) и фрагментом о Числе (546 а, и след.), так как он
содержит недвусмысленные ссылки на расизм, предвещающие посвященный
тому же самому фрагмент (546 d и след.), к которому относится данное
примечание. (Это можно расценить как дополнительное свидетельство в
пользу того, что Платон подразумевал расизм и намекал на него, когда писал
фрагмент о правителе-философе.) Теперь я процитирую начало фрагмента-
«обращения» (536 а/b): «Не умеющий это различать — будь то частное лицо
или государство, — сам того не замечая, привлечет для тех или иных
надобностей — в качестве друзей ли или правителей — людей, хромающих
на одну ногу и подлых». (См. также прим. 47 к настоящей главе.)
|
|
Интерес Платона к проблемам расового вырождения и расового «взращивания» в какой-то степени объяснен в тексте к прим. 6, 7 и 63 к гл. 10, в связи с прим. 39 (3) и 40 (2) к гл. 5.
* К процитированному в следующем абзаце текста фрагменту о мученике Кодре см. «Пир», 208 d, более полно процитированный в прим. 4 к гл. 3. Айслер (R. Eisler. Caucasica, 5, 1928, p. 129, note 237) утверждает, что «Кодр» — это доэллинское слово, означающее «король». Благодаря этому афинская традиция автохтонного происхождения знати предстает более выпукло. (См. прим. 11 (2) к настоящей главе; 52 к гл. 8; «Государство», 368 а и 580 b/с.)*
53 А. Е. Taylor. Plato, 1908, 1914, p. 122 и след. Я согласен с этим
интересным фрагментом постольку, поскольку он процитирован в данном
тексте. Однако я опустил слово «патриот» после слова «афинянин», так как
я не полностью согласен с этой характеристикой Платона в том смысле, в
котором ее использует Тейлор. О платоновском патриотизме см. текст к
прим. 14-18 к гл. 4. О словах «патриот» и «отечество» см. прим. 23-26 и 45
к гл. 10.
|
|
54 «Государство», 494 о: «Такой человек с малых лет будет первым среди
всех, особенно если и телом он уродился таким, как душой».
55 Там же, 496 с: «о моем собственном случае — божественном знаме
нии — не стоит и упоминать».
56 Ср. с тем, что говорит Адам в своем издании «Государства» в прим. к
495 d 23 и 495 d 31, а также с моим прим. 47 к настоящей главе. (См. также
прим. 59 к настоящей главе.)
57 «Государство», 496 c-d; ср. с «Седьмым письмом», 325 d. Я думаю, что
Э. Баркер (Е. Barker. Greek Political Theory, I, p. 107, n. 2) вряд ли прав,
когда он говорит о процитированном здесь фрагменте: «возможно, что Платон
имеет в виду киников». Этот фрагмент, конечно же, не относится к
Антисфену, а Диоген, которого, должно быть, имеет в виду Баркер, вряд ли
был знаменит в ту пору, не говоря уже о том, что Платон не стал бы ссылаться
на него именно так.
(1) Немного раньше в этом же фрагменте содержится еще одно замечание, в котором, возможно, Платон говорит о себе. Говоря о малом числе людей, достойным образом общающихся с философией, он упоминает о тех, кто «подвергшись изгнанию, сохранил как человек, получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры» (т.е. спасся, избежав судьбы Алкивиада, павшего жертвой лести и осиротившего философию). Адам полагает (прим. к 469 b 9), что «вряд ли Платон был изгнан», однако отъезд учеников Сократа в Мегару после смерти учителя, возможно, сохранился в памяти Платона как один из поворотных пунктов в его жизни. Маловероятно, что эти слова относятся к Диону, т.к. Диону было примерно 40 лет, когда его сослали, и поэтому он к тому времени уже вышел из переломного юного возраста. Кроме того, здесь нет, как в случае с Платоном, параллели с младшим товарищем Сократа Алкивиадом (не говоря уже о том, что Платон препятствовал высылке Диона и пытался добиться ее отмены). Если мы признаем, что в этом фрагменте говорится о Платоне, придется признать то же в отношении фрагмента 502 а: «Но кто же станет оспаривать следующее: ведь может случиться, что среди потомков царей и властителей встретятся философские натуры...», т.к. окончание этого фрагмента так сильно напоминает предыдущий, что оба они, по-видимому, говорят об одной и той же «благородной натуре». Такое понимание 502 а само по себе допустимо, т.к.
мы должны помнить, что Платон всегда демонстрировал свою фамильную гордость, например, в похвалах отцу и братьям, которых он называл «божественными» («Государство», 368 а; не могу согласиться с Адамом, который полагает, что это ироническое замечание; см. также замечание о мнимом предке Платона Кодре в «Пире», 208 d, а также его мнимом происхождении от родовых царей Аттики). ** (В русском переводе фрагмента 368 а употреблено слово «славный». — Прим. переводчика.)** Если принять такую интерпретацию, то ссылку на сыновей нынешних властителей и царей либо на них самих (499 b-с), которая целиком соответствует Платону (он был не только потомком Кодра, но к тому же еще и вел свою родословную от правителя Дропида), следовало бы рассматривать в том же самом свете, т.е. как подготовку к 502 а. Однако это бы разрешило еще одну загадку. Я имею в виду 499 b и 502 а. Трудно, и даже невозможно, расценивать эти фрагменты как попытки польстить младшему Дионисию, так как такое понимание вряд ли согласовалось бы с неслабеющей яростью и явно (576 а) личной подоплекой платоновских нападок (572-580) на старшего Дионисия. Важно отметить, что во всех трех фрагментах (473 а, 499 b, 502 а) Платон говорит о наследственных царствах (которые он так настойчиво противопоставляет тираниям) и о династиях. Однако из «Политики» Аристотеля 1292b 2 (см. Е. Meyer. Gesch. d. Altertums, V, p. 56) и 1292 11известно, что династии — это наследственные олигархические семьи, а, значит, вовсе не такие семьи, как семья тирана Дионисия, а аристократические семьи, такие, как семья самого Платона. Утверждение Аристотеля поддерживают Фукидид, IV, 78 и Ксенофонт. Hellenica, V, 4, 46. (Эти доводы направлены против второго примечания Адама к 499 b 13.) См. также прим. 4 к гл. 3.
* (2) Еще один важный фрагмент, в котором Платон явно говорит о себе, находим в «Политике». Здесь в качестве основной особенности царственного политика названо его знание, или наука. В результате — еще одно оправдание софократии: «И из государственных устройств то необходимо будет единственно правильным, в котором можно будет обнаружить истинно знающих правителей» (293 с). Платон доказывает, что «мы должны в соответствии с прежним рассуждением наречь царем того, кто обладает царским знанием, — правит ли он на самом деле или нет» (292 е/293 а). Платон, конечно, утверждал, что он сам обладает царским знанием, и соответственно, из этого фрагмента несомненно следует, что он считал себя человеком, которого следует «наречь царем». Пытаясь понять «Государство», ни в коем случае не следует пренебрегать этим показательным фрагментом. (Царская наука — это, конечно, все та же наука романтичного педагога и воспитателя класса господ, который обеспечит структуру, ограждающую и удерживающую в единстве все остальные классы, описанные в 289 с и след. (рабов, ремесленников, слуг и т. д.). Таким образом, предполагается, что задача царской науки состоит в переплетении, смешивании наиболее сдержанных и мужественных характеров, когда они сведены воедино посредством царской власти для жизни в единодушии и дружбе. См. также прим. к 40 (2) к гл. 5, прим. 29 к гл. 4 и прим. 34 к настоящей главе.) *
58 В знаменитом отрывке из «Федона» (89 d) Сократ предостерегает против мизантропии, или человеконенавистничества (он сравнивает это с ненавистью к слову или недоверием к доводам разума). См. также прим. 28 и 56 к гл. 10 и прим. к гл. 7. Следующая цитата этого абзаца взята из «Государства», 489 b/с. Связь ее с предыдущими фрагментами станет более
очевидной, если мы рассмотрим отрывок 488-489 целиком, а особенно выпад (489 е) против «неизбежной порочности большинства» философов, т.е. тех же «людей, несовершенных по своей природе», о подавлении которых уже говорилось в прим. 44 и 47 к настоящей главе.
Знак того, что Платон однажды мечтал стать правителем-философом и спасителем Афин, может быть найден, я полагаю, в «Законах», 704 а-707 с, где Платон пытается указать, как опасны море, мореплавание, торговля и империализм с точки зрения морали. (См. Аристотель «Политика», 1326b-1327а, а также мои прим. 9-22 и 36 к гл. 10 и текст.)
См. особенно «Законы», 704 d: «если бы оно [государство] было приморским, с прекрасными гаванями... ему понадобились бы великий спаситель и божественные законодатели, чтобы воспрепятствовать развитию всевозможных дурных наклонностей» ** (в англ. пер.: «избежать изменчивости и вырождения». — Прим. редактора и переводчика.)** Не хотел ли Платон сказать этим, что его неудача в Афинах была вызвана «сверхчеловеческими» трудностями, связанными с географией места? (Но несмотря на все разочарования, см. прим. 25 к гл. 7, Платон все еще верит в этот способ победы над тираном; см. «Законы», 710 c/d, процитированный в тексте к прим. 24 к гл. 4.)
59 В одном месте (начинающемся с фрагмента 498 d/e в «Государстве»;
см. прим. 12 к гл. 9) Платон даже выражает надежду на то, что «это
большинство», быть может, заставит их передумать и согласиться с тем,
чтобы философы стали правителями: ведь они научатся (вероятно, из
«Государства»?) отличать подлинного философа от мнимого.
С двумя последними строками см. «Государство», 473 е-474 а и 517 а/b.
60 Иногда в этих мечтах признаются открыто. Ф. Ницше, «Воля к власти»,
аф. 958, ссылаясь на «Феага» (125 е/126 а), пишет: «В платоновском
"Феаге" говорится: "Думаю, я мог бы пожелать стать тираном, и лучше всего
над всеми людьми, а если это невозможно, то над их большинством. Да ведь,
пожалуй, и ты, и все остальные хотели бы этого, а еще более — стать
богами...". Это — дух, который должен вернуться». Нет необходимости
комментировать политические взгляды Ницше, однако есть и другие фило
софы, платоники, которые наивно давали понять, что если бы какой-нибудь
счастливый случай привел к власти в современном государстве платоника,
он продвинулся бы к платоновскому идеалу, оставив все в гораздо лучшем
состоянии, чем то, которое он застал в начале. «...Люди, рожденные в
"олигархическом" или "демократическом" государстве», — читаем мы (в
этом контексте это вполне может служить намеком на Англию 1939 года), —
«с идеалами платоновских философов, и оказавшиеся, по какому-то счаст
ливому стечению обстоятельств, у кормила верховной власти, конечно же,
попытались бы воплотить в жизнь платоновское государство. И даже если
бы они не достигли полного успеха, после них государство оказалось бы
гораздо ближе к идеалу, чем вначале» (цитата взята из работы Тейлора:
А. Е. Taylor. The decline and Fall of the State in «Republic», VIII, Mind, New
Series, 48, 1939, p. 31). В следующей главе я критикую подобные романти
ческие мечты.
* Пытливый анализ платоновского стремления к власти можно найти у X. Кельзена в его блестящей статье: Н. Kelsen. Platonic Love // The American Imago, vol. III, 1942, pp. 1 и след.)*
61 Там же, 520 а-521 с, цитата приведена из 520 d.
62 См. G. В. Stern. The Ugly Dachshund, 1938.
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 9
Эпиграф к главе взят из «Семьи Тибо» Роже Мартен дю Гара (Roger Martin du Gard. Les Thibaults. London, 1940, p. 575; русский перевод: Роже Мартен дю Гар. Семья Тибо. М., Художественная литература, 1972).
1 Мое описание утопической социальной инженерии, по-видимому, сов
падает с той ее формой, которую защищает М. Истмен в работе «Марк
сизм — это наука?» (М. Eastman. Marxism: is it Science?), см. особенно р. 22
и далее. Создается впечатление, что взгляды Истмена представляют резкий
переход от историцизма к утопической инженерии. Однако, может быть, я
заблуждаюсь, и Истмен в действительности подразумевает что-то более
похожее на то, что я называю постепенной или поэтапной инженерией.
Концепция «социальной инженерии» Роско Паунда явно является «посте
пенной или поэтапной» (ср. прим. 9 к гл. 3; см. также прим. 18 (3) к гл. 5).
2 Я полагаю, что с этической точки зрения страдание и счастье, боль и
удовольствие не симметричны. И утилитаристский принцип величайшего
счастья, и принцип Канта «Содействуйте счастью других людей...», по-мо
ему, не верны с этой точки зрения (по крайней мере в таких их формули
ровках), однако вряд ли это может быть доказано с помощью рациональных
доводов. (Об иррациональной стороне этических убеждений см. прим. 11 к
настоящей главе. О рациональной их стороне см. раздел II и особенно
раздел III гл. 24.) По моему мнению (см. прим. 6 (2) к гл. 5), человеческое
страдание с моральной точки зрения непосредственно взывает к помощи, в
то время как возрастание счастья людей, которым и так хорошо, не
подразумевает подобного призыва. (Для дальнейшей критики утилитарист
ской формулы «максимизации удовольствия» необходимо учесть, что эта
формула предполагает существование непрерывной шкалы «удовольствие —
боль», т.е. шкалы, которая позволяет нам рассматривать степени боли как
отрицательные степени удовольствия. Однако, с точки зрения морали,
удовольствие не может перевесить боль, и особенно удовольствие одного
человека — боль другого. Вместо того, чтобы требовать величайшего счастья
для огромного большинства, следует более скромно попросить, чтобы у всех
стало меньше тех страданий, которых можно избежать. Что касается неиз
бежных страданий — например, голода в те времена, когда нехватка про
дуктов неизбежна, то их следует разделить поровну, насколько это воз
можно.) Имеется некоторая аналогия между сформулированной этической
позицией и тем подходом к научной методологии, который я защищаю в
работе «The Logic of Scientific Discovery». Такой методологический подход
позволяет нам лучше понять сферу этики, где значительно правильнее
формулировать наши требования отрицательно, т.е. требовать устранения
страданий, а не содействия счастью. Аналогичным образом существенно
правильнее формулировать в качестве задачи научного метода устранение
ложных теорий (из ряда предлагаемых гипотез), а не получение точно
установленных истин.
3 Очень хорошим примером постепенной, поэтапной инженерии или
соответствующей поэтапной технологии являются две статьи К. Симкина о
бюджетной реформе (С. Simkin. Budgetary Reform // Australian Economic
Record, 1941, pp. 192 и след.; 1942, pp. 16 и след.). Я рад, что могу сослаться
на эти две статьи, поскольку в них осознанно применяются защищаемые
мною методологические принципы: ведь это показывает, что данные принципы полезны в практике технологии социального исследования.
Я не думаю, что постепенная или поэтапная инженерия не может быть дерзкой и должна ограничиваться лишь решением «мельчайших» проблем. Однако я полагаю, что степень сложности, на которую мы можем претендовать, определяется объемом нашего опыта, приобретенного в процессе сознательного и систематического применения частных методов социальной инженерии.
4 К этой точке зрения недавно привлек внимание фон Хайек в ряде интересных статей (см. например, F. A. von Hayek. Freedom and the Economic System // Public Policy Pamphlets, Chicago, 1939). Я полагаю, что моя «утопическая инженерия» в значительной степени соответствует тому, что Хайек называет «централизованным» или «коллективистским» планированием. Сам Хайек предлагает то, что он называет «планирование ради свободы». По-моему, он согласился бы с тем, что такое планирование приобрело бы черты «постепенной инженерии». Как мне кажется, возражения Хайека против коллективистского планирования можно было бы сформулировать примерно так. Если мы попытаемся построить общество в соответствии с нашей схемой, может оказаться, что в нашей схеме нет места индивидуальной свободе. Если мы все же включим ее в нашу схему, сама схема может оказаться нереализуемой. Причина состоит в том, что централизованное экономическое планирование устраняет из экономической жизни одну из важнейших функций индивида, а именно, его функцию свободного потребителя, т.е. человека, выбирающего продукт. Другими словами, критика Хайека относится к сфере социальной технологии. Он указывает на определенную технологическую невозможность — невозможность создать план общества, которое одновременно экономически централизованно и индивидуалистично.
* Тех, кто знаком с книгой Хайека «Дорога к рабству» (F. Hayek. The Road to Serfdom, 1944; русский перевод: Ф. Хайек. Дорога к рабству // Вопросы философии, 1990, NN 10-12), возможно, удивит это замечание, ведь установка, которой Хайек придерживается в этой книге, настолько отчетлива, что мои комментарии совершенно излишни. Однако мое примечание было опубликовано задолго до книги Хайека, и хотя в его ранних работах были предвосхищены многие из его позднейших идей, явное выражение они получили лишь в «Дороге к рабству». Кроме того, когда я писал это примечание, мне не были известны многие мысли, связываемые в настоящее время с именем Хайека.
Но и теперь мое описание позиции Хайека не кажется мне ошибочным, хотя, безусловно, в то время я преуменьшал ее значение. Возможно, следующие изменения помогут восстановить справедливость.
(а) Сам Хайек не стал бы использовать термин «социальная инженерия» в отношении какой-нибудь политической деятельности, которую он готов был бы защищать. Хайек возражает против этого термина, поскольку связывает его с общей тенденцией, которую он назвал «сциентизмом» — наивной верой в то, что методы естественных наук, или, вернее, то, что многие люди считают методами естественных наук, должны привести к таким же впечатляющим результатам и в социальной сфере, к каким они привели в области наук о природе. (См. серии статей Хайека в «Экономике» (Economica): «Сциентизм и изучение общества» (Scientism and the Study of Society), IX-XI, 1942-44, «Контрреволюция в науке» (The Counter-revolution of Science), VIII, 1941.)
354
Если, говоря «сциентизм», мы подразумеваем тенденцию перенести в сферу общественных наук то, что считается методом естественных наук, то историцизм может быть назван одной из форм сциентизма. Типичный и влиятельный аргумент в пользу историцизма в общих чертах состоит в следующем: «Мы можем предсказывать затмения, почему же тогда мы не можем предсказывать революции?». В более продуманном виде этот довод выглядит так: «Задачей науки является предсказание. Таким образом, задачей общественных наук должны быть предсказания относительно общества, т.е. истории». Я попытался опровергнуть этот довод (см. мои работы «Нищета историцизма» («The Poverty of Historicism»), «Предсказание и предвидение и их значение для социальной теории» («Prediction and Prophecy, and their Significance for Social Theory» // Proceedings of the Xth International Congress of Philosophy, Amsterdam, 1948), а также «Conjectures and Refutations»), и в этом смысле я противник сциентизма.
Но если под «сциентизмом» мы будем понимать позицию, в соответствии с которой методы общественных наук в весьма значительной степени те же, что и методы естественных наук, то я буду принужден сознаться в своей преступной приверженности «сциентизму». Действительно, я верю, что существующее между общественными и естественными науками сходство может быть использовано даже для исправления неверных идей относительно естественных наук, так как может быть показано, что эти науки гораздо ближе к общественным, чем принято считать.
Вот почему я продолжал использовать термин Роско Паунда «социальная инженерия» в смысле,который придал ему сам Роско Паунд и который, насколько я могу судить, свободен от той формы «сциентизма», от которой, я думаю, следует отказаться.
Оставив в стороне терминологию, можно сделать вывод о том, что взгляды Хайека можно согласовать с тем, что я называю «постепенной, поэтапной инженерией». С другой стороны, Хайек выразил свои мысли гораздо яснее, чем можно предположить на основе моего старого обзора. Его взгляды, соответствующие тому, что я бы назвал «социальной инженерией» (в смысле Паунда), отчасти выражены в предположении, что в свободном обществе имеется настоятельная потребность в перестройке того, что он обозначает как «рамки закона».*
5 Брайен Маги привлек мое внимание к тому, что он верно называет
«превосходно выраженный довод де Токвиля» (см. de Tocqueville. L'ancien
regime).
6 Вопрос о том, оправдывает ли благая цель дурные средства, по-види
мому, впервые возник в форме вопроса о том, следует ли лгать больному с
тем, чтобы его успокоить, или следует ли держать людей в неведении, чтобы
они были счастливы, или вопроса, следует ли начинать длительную и
кровавую гражданскую войну, чтобы установить царство мира и красоты.
Во всех этих случаях предполагаемое действие должно сначала привести к первому результату (называемому «средства»), который считается злом, с тем чтобы затем мог быть достигнут второй результат (называемый «целью»), который считается благом.
Я думаю, что во всех этих случаях возникают вопросы трех разных видов.
(а) В какой степени мы можем рассчитывать, что данные средства действительно приведут к ожидаемой цели? Поскольку средства достигаются скорее, они являются более определенным результатом предполагаемого действия, а цель, будучи более отдаленной, определена в меньшей степени.
355
Встающий в связи с этим вопрос является вопросом фактическим, а не вопросом моральной оценки. Это, на самом деле, вопрос о том, можно ли полагаться на предполагаемую каузальную связь между средствами и целью, и поэтому на него можно ответить, что если предполагаемая каузальная связь не проявилась, то в данном случае нельзя было говорить о средствах и цели.
Однако даже если это и верно, на практике рассматриваемая здесь проблема является наиболее важной именно с точки зрения морали. Ведь хотя вопрос о том, приведут ли предполагаемые средства к предполагаемой цели, — фактический, наша установка в отношении этого вопроса поднимает одну из фундаментальных моральных проблем: можем ли мы в таких случаях полагаться на нашу убежденность в том, что такие каузальные связи имеют место. Другими словами, можем ли мы догматически полагаться на каузальные теории или нам следует занять по отношению к ним скептическую позицию, особенно если непосредственный результат нашего действия сам по себе считается злом.