2015-05-18
1509
Признавая изощренность античной «пайдейи» и восточных психотехник, нельзя отрицать значимости христианского «пастырства плоти» в управлении душевными страстями и желаниями. Развитие культуры сопровождалось обогащением душевного мира индивидов. Уже не только любовь и голод, но и другие желания обуревали человека. Их чрезмерное проявление создавало препятствия для коммуникации и нуждалось в нормализации. Определяющим является состояние и особенности общественной ткани, в которых живут люди, т. е. то, что Н. Элиас называл процессом цивилизации. Сравнивая христианские и светские (придворные) практики цивилизации, вовлекая в это сравнение языческие обычаи, следует воздержаться от их однозначной негативной или позитивной оценки. Нормы и табу, аскетические или цивилизационные техники ― все они складываются в рамках той или иной общественной ткани и должны расцениваться как коммуникативные медиумы. С этой точки зрения можно преодолеть кажущуюся несовместимость между нравами и обычаями «диких» и «цивилизованных» народов. Табу дикарей, рыцарский этос, придворный этикет и наша «политкорректность», конечно, отличаются по форме и содержанию, но располагаются на одной линии эволюции коммуникативных медиумов, обеспечивающих нормализацию поведения и делающих возможным общество.
Христианство вносит в культуру нечто совершенно иное по сравнению с античной «ученостью». Ранние христиане назвали грехом и похотью все, что было рафинировано и культивировано в рамках высоких культур Европы и Азии. Каким бы учтивым образом ни добивались мужчины расположения женщин, каким бы законным и честным способом люди ни добивались богатства и славы ― все это не имело никакого значения и объявлялось греховным, в лучшем случае суетным. Не означает ли это отрицание цивилизационного процесса?
Почему европейское человечество приняло правила весьма рискованной игры, которую предложило христианство? Как показывает история, решение Константина не было ошибкой. Именно благодаря христианству Священная Римская империя на Западе и Византийская империя на Востоке существовали столь долгое время. Император как наместник Бога на Земле получил дополнительную власть над подданными. Превращение христианства в государственную религию сопровождалось его существенной трансформацией. Время от времени возникали попытки возрождения ранних аскетических идеалов. Но все-таки расценивать старцев, даже афонских или заволжских, исключительно как хранителей и продолжателей евангельского жития было бы неправильно. Святые подвижники, хоть и уходили от мира, но он жил в них, ибо они были его порождением. Поэтому объяснения требует отречение от мира и его благ, названных христианами соблазнами, строительство могущественных империй на Земле.? Чтобы быть последовательным христианином, нужно отречься от себя и довериться Богу. С одной стороны, пожертвовать краткой земной жизнью ради будущей вечной жизни ― это выгодная инвестиция, но, с другой стороны, весьма рискованная. Кажется, старцы склонялись к ее принятию, в то время как официальная церковь действовала более осторожно. Иерархи католицизма боролись за власть и даже продавали индульгенции. Лютер, хотя и проповедовал, что никто не спасется за исключением немногих избранных, тем не менее, активно противодействовал политике Рима. На этом фоне старцы, и особенно молчальники ― нестяжатели, кажутся ортодоксами древней традиции «скитского жительства».
Нил Сорский рассуждает об «умном (мысленном) делании», под которым он разумеет внутреннее, духовное подвижничество, размышление, богомыслие, созерцание и сердечную молитву, или внутреннюю беседу с Господом: кто одними устами молится, а об уме небрежет, тот молится на воздух, ибо Бог уму внимает. Бесконечное повторение внутренней молитвы: «Господи Ииcyce Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”, отвлекает от дурных помыслов и уменьшает возможность греха. «Говори так прилежно, стоя ли, или сидя, или лежа, ум в сердце затворяя, и дыханье удерживая сколь возможно, чтобы не часто дышать.»[12]. И вскоре удостоверишься, писал Нил, насколько это полезно для сосредоточения (собрания) ума в молитве»[13].
Нил развивал доктрину делания. Теория души играет по отношению к практике вторую роль, знание души поставлено на службу аскетической цели. Поэтому лучше говорить не о теории, а о системе психотехнического знания, полученного благодаря аскетическому опыту. «Устав» Нила задуман как эффективное средство против греховных помыслов. Поскольку речь идет о лекарстве, всплывает вопрос не только о теории, но и о «лечении», т. е. разработке терапевтической практики. Нил меньше внимания уделял теоретическим вопросам, зато продумывал до мелочей распорядок жизни. И хотя он предлагал некий средний путь, это не означало, что он был легким. Каждый час монаха должен быть посвящен исключительно душеспасительной деятельности. Нельзя сказать, что Нил чурался теории. В начале своего труда он классифицирует формы эволюции греха, и потом достаточно подробно дифференцирует страсти. Источник греха он видел не в реальности, не в том, что сама повседневная жизнь греховна, а в помыслах. Конечно, он отвергает и предметы желания, например, собственность и женщин, которых лучше не видеть. Но все-таки главный враг ― это греховная мысль. Собственно, это и делает необходимым душеспасительный разговор. К чему он приведет, будет видно по результату. Способна ли мысль противостоять греху, не совсем ясно из чтения Нила. По его мнению, грехи эволюционируют по мере дополнения желаний мыслями. Задолго до Фуко Нил осознал, что разговоры о желаниях не столько их нейтрализуют, сколько интенсифицируют. Собственно, «прилог», или соединение мысли и желания есть не что иное, как связка «знание ― власть». Отсюда и внимание Нила не столько к потребностям организма, сколько к греховным мыслям. С точки зрения последовательного исихазма, практикующего затвор и молчание, мысли стимулируют греховные помыслы. Но это радикальное лекарство предлагается лишь после того, как использованы другие средства. Нил предостерегает против «передозировки». Он разделяет помыслы на плохие и хорошие, и стремится использовать мысль для борьбы с грехом. Против чревоугодия он предлагал размышления о смраде съеденной и переваренной пищи, стяжательству он противопоставлял смертность, которая обессмысливает богатство, грешникам угрожал страшным судом и муками ада. Нил выделил восемь греховных помыслов и прописал средства борьбы с ними. Иначе обстоит дело с помыслами о необходимых для жизни потребностях. Хотя они не являются абсолютно добрыми, но могут использоваться как средство борьбы с грехом.
Можно сделать предположение, что человек понимается Нилом Сорским как некая машина желаний. И социальная реальность ― это не мир холодного расчета и деловых отношений, а мир страстей, наподобие того, как это описано Шекспиром. Похоть, чревоугодие, властолюбие, гордыня, зависть ― велик список грехов (семь основных и почти триста дополнительных), им невозможно противостоять внешними запретами. Желания ― это энергии, которые нужно истощать аскезой и трудом. Но и это не всегда помогает. Жития столпников и затворников показывают, что, забравшись на скалу или закопавшись по плечи в землю, живя на хлебе и воде, невозможно избежать греховных помыслов. А ведь христианство требует не просто внешнего послушания, а душевной чистоты помыслов.
Забота о душе ориентирована на внутреннюю аскезу, на борьбу со страстями и подавление желаний. Собственно, святые ― это новые герои, которые демонстрируют победу над внутренним врагом человека, имя которому дьявол. Это не столько существо, сколько общее имя для страстей человеческих. Страсти зарождаются в одной душе и магнетическим путем, как вирусы передаются другой. Это происходит при обмене взглядами, словами, телесными прикосновениями. Поэтому в Сорском ските, устроенном по восточному образцу, приняты жесткие требования, напоминающие нормы санитарного контроля во время эпидемий. Странный поворот от общежития к изоляции и компромисс между монастырем и пещерой отшельника, достигнутый в ските, объясняются не растущим индивидуализмом, а стремлением оградить невинные души от заражения страстями порочных людей. Но что делать с инфицированными? Воздействие дьявола так велико, что почти уже не осталось невинных душ. Поэтому необходимы еще более эффективные лекарства.
Судя по мрачному завещанию, Нилу так и не удалось справиться с земными желаниями. Он велел бросить свое тело на съедение диким зверям. Конечно, дело можно трактовать так, что Нил Сорский, не придававший значения внешней стороне религии, тем более не заботился о теле, считая его источником греховных помыслов. Тело ― медиум общения с дьяволом. Только душа может приобщиться к божественному. Впрочем, вопрос о судьбе тела решался его учителями не столь однозначно. Допускалось, что после воскрешения будет дано новое тело. Возможно, это и объясняет то пренебрежение, которое Нил выразил в своем завещании. Но на самом деле это не совпадает с христианскими представлениями о «естестве». Естество Бога, считал Дамаскин, во всем принимает участие. Его сила охраняет и содержит все, что от него произошло, а особенно живые существа. Они общаются как участники жизни, а люди еще и по причине разума. «Человек, произойдя разумным и свободным, конечно, получил возможность при содействии собственной своей воли непрестанно соединяться с Богом, если именно он пребудет в добре, то есть в повиновении Творцу»[14]. Условием коммуникации человека и Бога является инспирация ― передача духа. И после грехопадения Бог не бросил человека, а принимает участие в его очищении. Он дал человеку второе рождение (крещение), дал новую пищу (евхаристия).
Человек ― это во многом продукт культурных и социальных технологий. Он не имеет заданных от природы инстинктов. Поэтому аскет имеет дело с желаниями и страстями, воспитанными в рамках определенного общества. Таким образом, избежать вопроса об обществе и цивилизации невозможно. Жития святых можно интерпретировать как способ моделирования поведения людей. Речи и тексты о святых не просто идеология. Идеология воздействует, так сказать, извне, хотя иногда и достигает убеждения. Собственно, церковь тоже ограничивается внешней стороной религии ― обрядностью и соблюдением ритуала. Но люди всегда хотели большего, а именно внутренней убедительности, правды-истины, которая переворачивает душу, обращает человека. И именно на это ориентировались святые подвижники. Помимо воздержания, поста и молитвы они пытались справиться со своими страстями путем речи. Даже если они прибегали к молчанию, то запрет касался разговоров с другими, это запрет на болтовню. Сам же святой непрерывно говорит, творит внутреннюю молитву и это называется «умное делание». Язык функционирует здесь особым способом. Благодаря евлогической риторике тексты воздействуют на поведение людей не как внешние предписания или запреты, а нормализуют сами страсти. Они направлены на душевные состояния и переживания.
