Начало возрождения

С какого же момента можно говорить о том, что русские земли начали возрождаться после набегов? По всей видимости, однозначно выделить определенный год, десятилетие или даже столетие не представляется возможным. Исследователи Северо-Восточной Руси отмечают, что новые города стали появляться в этом регионе на рубеже XIII—XIV веков — Кашин, Старица, Клин, Холм. Со второй половины XIV века этот процесс интенсифицируется. А к концу данного столетия в княжествах Северо-Восточной Руси, на древней «залесской» земле, было уже не менее пятидесяти городов, то есть в два с лишним раза больше, чем в канун монголо-татарского завоевания.

Бесспорно, такой рост является важным признаком позитивных изменений. Однако при этом следует отметить два важных момента.

Во-первых, практически половина городов располагалась в Московском и Тверском княжествах, то есть на территориях, защищенных лесами и не находящихся под непосредственной угрозой татарского набега. Там, где опасность систематического разорения сохранялась, урбанистический процесс шел гораздо хуже.

Во-вторых, значительная часть новых городов представляла собой просто пограничные крепости. Городами в экономическом смысле их назвать трудно. Торговля и ремесло не являлись двигателями этой урбанизации, что можно понять из следующей истории. В XV веке, когда вроде бы ситуация на Руси улучшилась и торговые центры должны были получить дальнейшее развитие, некоторые из основанных ранее крепостей вдруг запустели. А новые города на северо-востоке стали возникать медленнее. Объяснялось это тем, что Иван III расширил границы своих земель, а потому потребность в пограничных крепостях, расположенных именно в данном регионе, снизилась. Кроме того, Иван тратил деньги преимущественно на войну, и в результате на строительство у него средств уже не оставалось.

Настоящий перелом в экономическом развитии России наступил лишь в первой половине XVI века. Во всяком случае, именно в это время появляется целый ряд новых городов и крепостей. Косвенным образом такое массовое строительство свидетельствует о том, что снизилась опасность новых татарских набегов. Если во времена половцев некоторые малые города юга пустели и забрасывались жителями, стремившимися уйти под стены более мощных и хорошо охраняемых крепостей, то теперь повсюду (в том числе и в местах непосредственного соприкосновения со Степью) возникает строительная активность. Курск, Воронеж, Елец, Белгород, Борисов, Царицын формируются непосредственно в южных регионах Руси. А кроме них появляется целый ряд городов на севере и в центре.

В 20-х гг. XVI века жители Нарвы писали в Ревель: «Вскоре в России никто не возьмется за соху, все бегут в город и становятся купцами. <…> Люди, которые года два тому назад носили рыбу на рынок или были мясниками, ветошниками и садовниками, сделались пребогатыми купцами и финансистами и ворочают тысячами». Понятно, что авторы данного текста слишком импульсивно восприняли наблюдавшиеся перемены. Однако даже это курьезное письмо является косвенным свидетельством существенных сдвигов, происходивших в русских землях.

Развитие городов и усиление связанной с ним деловой активности стало в основном следствием решительного перелома в отношениях с татарами. В 1480 г. после так называемого стояния на Угре, когда Орда не решилась вступить в сражение с войсками Ивана III, непосредственная угроза набегов резко снизилась. Более того, в годы молодости Ивана IV Грозного Москва перешла в решительное наступление, далеко отодвинув своеобразный российский фронтир в сторону юга и востока. Это позволило освоить земли, которые раньше считались опасными для проживания.

Изменение экономического положения с 80-х гг. XV века прослеживается и по изменению некоторых аспектов финансовой политики русских царей. Если раньше они предоставляли плательщикам большое число налоговых освобождений, то теперь количество льгот резко сокращается. А для периода 1491—1503 гг. не известно вообще ни одной царской грамоты подобного содержания. Правда, после кончины Ивана III финансовая дисциплина резко снижается, однако в середине XVI столетия при формировании правительства Сильвестра и Алексея Адашева вновь берется курс на отмену налоговых льгот. Любопытно, однако, что жесткость фискальной политики дифференцируется в зависимости от территории. На землях, находящихся под угрозой набегов казанских и крымских татар, льготные грамоты получают свое подтверждение. И это неудивительно, поскольку там «все пустое: от казанской войны люди побиты, а иные в полониманы, и дворов нет, и пашни не пашут».

Как можно все это интерпретировать? С одной стороны, понятно, что выстраивание властной вертикали при Иване III позволило правительству отказаться от политики ублажения налогоплательщиков и заключения с нами компромиссных соглашений. Царь-самодержец смог проявить твердость, которой раньше не было у великих князей. Но, с другой стороны, укрепление финансовой дисциплины является косвенным доказательством того, что появились объективные возможности платить налоги. Ведь твердость самодержца немногое даст, если люди побиты и пашни не пашут. Но там, где экономика восстанавливается, фискальная политика обычно становится более последовательной.

То, что происходило на Руси в первой половине XVI века, примерно соответствует перелому, произошедшему в западных и центрально-европейских регионах в X—XI столетиях, когда резко снизилась опасность арабских, норманнских и венгерских атак. Временной промежуток между эпохой стабилизации на Западе и на Востоке составил примерно полтысячелетия.

Более того, проблема набегов не была снята с повестки дня даже после того, как во времена Ивана III и Ивана IV по татарам были нанесены мощные удары. Южные русские земли продолжали страдать от агрессии крым­ских татар и во второй половине XVI, и даже в XVII столетии.

Скрытно, тайком, избегая хорошо заметных речных переправ, татары прокрадывались в самое сердце русских земель. «Углубившись густой массой в населенную страну верст на 100, — отмечал В. Ключевский, — они поворачивали назад и, развернув от главного корпуса широкие крылья, сметали все на пути, сопровождая свое движение грабежом и пожарами, захватывая людей, скот, всякое ценное и удобопереносимое имущество».

Самыми страшными считаются нападения на Москву, случившиеся в 1571—1572 гг., когда крымский хан привел с собой полчище в 120 тысяч воинов. Какое-то время набеги происходили ежегодно, а то и по два раза
в год. Для Крыма фактически подобный вид «хозяйственной деятельности» постепенно становился профилирующим. Если татары не совершали очередного набега на христианские земли, то у них просто возникали проблемы с продовольствием.

Специализировались крымские татары теперь уже не столько на грабежах как таковых, сколько на взятии пленных, которых потом по установленной еще половцами традиции продавали в рабство. Турция XVI—XVII веков ощущала большую потребность в сильных мужчинах — рабах, используемых в качестве гребцов на средиземноморском галерном флоте. «Не пропадали» и женщины, укачивавшие хозяйских детишек. А при этом славянские детишки, взятые в плен на Руси, в Литве или Польше, воспитывались как правоверные мусульмане и становились впоследствии янычарами. Масштабы работорговли были таковы, что некий еврей-меняла, сидя у ворот, которые вели в Крым, и видя нескончаемые вереницы пленных, туда проводимых из Польши, Литвы и Московии, спрашивал: есть ли еще люди в тех странах или уже не осталось никого?

Таким образом, получается, что русские земли страдали от набегов гораздо дольше, чем другие европейские территории. «Если представить себе, — делает вывод В. Ключевский, — сколько времени и сил материальных и духовных гибло в этой однообразной и грубой, мучительной погоне за лукавым степным хищником, едва ли кто спросит, что делали люди Восточной Европы, когда Европа Западная достигала своих успехов в промышленности
и торговле, в общежитии, в науках и искусствах». К похожему заключению приходит и современный исследователь Вадим Каргалов: «Именно татар­ский погром помешал русским городам развиться в такую могучую силу,
в какую они превратились в Западной Европе».